Дантон вскочил на стол и заговорил. Полчаса его речь лилась, как водопад, не останавливаясь. Жалко было, что он говорил по-французски и мы, провансальцы, не все понимали. Но все же мы почувствовали, что он говорит хорошо. Ему мы от души кричали браво и хлопали в ладоши, не то что Сантерру! А когда Дантон кончил свою речь, Барбару бросился к нему в объятия, и они поцеловались перед всем народом. Коротко говоря, они обещали повести нас к королевскому дворцу не позже, как через три дня!
Тем временем нам роздали по хлебу, по куску ветчины и по бутылке вина. Было уже около двух часов пополудни, и нас терзал голод.
Воклеру, так же как и мне, не терпелось поскорей свидеться с Лазули.
Вооружившись саблями и пистолетами, мы вышли на улицу и пошли к дому столяра Планшо в переулке Гемене, возле площади Бастилии. Ружья и ранцы мы оставили в казарме.
Улицы напоминали взволнованное море. Двери и окна домов снова растворились. На мостовой стояли группы оживленно переговаривающихся людей. Когда мы приближались, разговоры смолкали, люди оборачивались и не спускали с нас глаз, пока мы не скрылись из виду.
Но мы ни на что не обращали внимания, так как очень спешили. Держа одной рукой рукоятку сабли, а другую засунув за кушак, поближе к заряженному пистолету, мы шли посредине улицы, готовые в случае нападения пулями пробить себе дорогу.
Я не решался сказать Воклеру, что видел Аделину рядом с Лазули: порой я сам начинал сомневаться, не привидилось ли мне это от голода, усталости, шума и нескончаемого движения толп.
После долгого хождения по площадям, улицам и переулкам мы без всяких приключений добрались до дверей дома столяра Планшо.
Воклер постучал в дверь. Слышно было, как внезапно за дверью перестала визжать пила, и на пороге дома показался сам Планшо. С первого же взгляда он узнал Воклера, но вместо того, чтобы пожать ему руку и поздравить с благополучным прибытием, Планшо вдруг повернулся и убежал в дом, крича во весь голос:
- Лазули, Лазули! Пришел компаньон Воклер!
И тотчас же сверху послышался голос Лазули:
- Отец пришел, Кларе! Идем скорее!
Маленький Кларе закричал:
- Папа, папа!
Мы столкнулись на лестнице. Объятия, поцелуи!.. Кларе повис у отца на шее и не хотел его отпускать.
- А у нас прибавление семейства! - вдруг сказала Лазули. - Ты помнишь Аделину, Паскале? Она освободила тебя из подвала, неужели забыл? Так вот, она теперь живет у нас. Не хвастаясь, скажу, что я вырвала ее прямо из объятий смерти. Вы увидите, какая это несчастная и милая девушка. Потом я вам расскажу ее историю. Бедняжка! Мы ехали вместе с ней из Авиньона в Париж, и я вся измучилась, глядя, как жестоко с ней обращалась эта злюка Жакарас!
Неумолчно болтая, Лазули повела нас вверх по лестнице и, остановившись на пороге комнаты, улыбаясь, спросила мужа:
- Ведь, правда, Воклер, ты думаешь так же, как и я: где пищи хватает на троих, там прокормится и четвертый?
Слушая Лазули, я очень взволновался. Ноги у меня заплетались, я с трудом поднимался по лестнице, спотыкаясь на каждой ступеньке. А ведь я только что закончил двадцатисуточный переход! Под знойными лучами солнца, при ветре, при утренней росе и вечернем тумане я, как упряжное животное, тащил тяжелую телегу по плохим дорогам. Но стоило мне услышать имя пятнадцатилетней девочки, и у меня подкосились ноги!..
Вот, наконец, Аделина! Она бледна, как восковая свеча, ее большие красивые глаза заплаканы и глядят грустно-грустно…
Глядя на Аделину, я вижу родную деревню, нашу хижину в Гарди, мать, отца. Простенькое платье девушки пахнет не то гвоздиками, не то лютиками, растущими на склонах гор, которые окружают нашу деревню. Эта нежная ручка дала мне первый кусок белого хлеба в моей жизни; она же раскрыла передо мной двери подвала, который едва не стал для меня могилой…
Аделина была так же взволнована, как и я. Она обняла меня и нежно поцеловала. Но вдруг она дрогнула. Я едва успел подхватить ее - она была в обмороке.
Лазули живо взяла ее на руки и отнесла в темную каморку на постель.
- Ничего, ничего! - сказала Лазули. - Не пугайтесь! Оставьте меня с ней, и обморок сейчас пройдет. Бедняжка столько выстрадала!
Мы остались в кухне, не смея ослушаться приказания Лазули, и она унесла на руках девушку, словно охапку полевых цветов.
Бим, бам, бим, бам! - это стучат на лестнице деревянные сабо Планшо. Согласно уставу компаньонов старик побежал принарядиться: одел пудреный парик, воскресное платье и треуголку, чтобы должным образом приветствовать компаньона. Только теперь Воклер понял, почему Планшо раньше не поздоровался с ним. Бригадир сделал условный знак рукой и ногой, Планшо ответил другими условными знаками, и только после этого компаньоны обнялись.
- Как поживаешь, авиньонец?
- А ты как, старый друг?
И они наперебой начали рассказывать друг другу разные разности, вспоминали товарищей, делились новостями.
Но приход Лазули прервал излияния компаньонов.
Став спиной к Планшо, Лазули прижала палец к губам. Воклер понял, что нужно держать язык за зубами. Что хотела скрыть от старого друга Лазули? Воклер никак не мог догадаться, но решил быть настороже.
Лазули сказала:
- Теперь все в порядке. Видите ли, Планшо, нашей дочке стало дурно. Сами понимаете, толпа, жара, волнение при встрече с отцом… Но сейчас ей лучше, она уже пришла в себя…
- Дочка-то у вас слабенькая, - ответил Планшо. - Она такая худенькая, бедняжка!
И, похлопав по щеке Кларе, он добавил:
- А вот это - настоящий мужчина. Небось, он не последует примеру сестры и не упадет в обморок от страха при виде красных южан! Ты знаешь, что они добрые патриоты!
Лазули отчаянно моргала глазами во время его речи, чтобы мы не сболтнули чего-нибудь. Не замечая этого, Планшо обратился к ней:
- Послушайте, Лазули, не нужно ли вам чего-нибудь для дочки? Не стесняйтесь, ведь мы компаньоны с Воклером, и оба красные, к тому же. Ведь вы здесь у себя дома! Я не стал бы предлагать вам это, если бы вы были аристократами. Ненавижу прислужников тирана, которые мечтают о приходе немцев, австрийцев, черта, дьявола, только бы задавить революцию и погубить родину! Но я тут заболтался, а вы, верно, устали и хотите отдохнуть… Прощайте, я спущусь в мастерскую: уйма спешной работы, а помощников у меня нет!
И, отозвав Воклера в сторону, на площадку лестницы, он тихо добавил:
- Мне дали заказ на семь гильотин. Я должен их сдать не позже, как через пятнадцать дней.
Бим, бам, бим, бам! - снова деревянные сабо Планшо застучали по ступенькам лестницы.
Лазули закрыла двери комнаты, поставила на стол бутылку муската и печенье и, усевшись напротив Воклера, начала свой рассказ.
- Помните, - сказала она, - в Сольё я вам говорила, что Жакарас везет с собой какую-то девушку? Когда барабаны забили сбор и вы ушли, я вернулась с Кларе в почтовую карету. Жакарас и девушка подошли несколько позже. Я заметила, что Жакарас мертвецки пьяна: она еле держалась на ногах, и от нее шел запах винного перегара. Поднимаясь в карету, она поскользнулась и растянулась на земле. Мы с трудом подняли Жакарас на ноги. Девушка следовала за ней, роняя крупные слезы. Бедняжка была напугана до такой степени, что не смела даже громко плакать. Мы все сочувственно глядели на нее и знаками старались ободрить ее. Это зрелище просто удручало нас, и все-таки никто не осмелился выступить в ее защиту.
"Я узнаю, кто эта несчастная девочка, - подумала я, - и постараюсь спасти ее от этой ужасной женщины".
Я уселась рядом с ней, напротив Жакарас. Пьяница захрапела, как только карета тронулась с места. Пользуясь этим, я приблизила в темноте губы к уху молодой девушки и шепотом спросила ее:
- Что с вами, малютка? Почему вы плачете? Какое у вас горе? Поделитесь им со мной; если я смогу, я постараюсь помочь вам.
- Спасибо, сударыня, - ответила она дрожащим голосом, - вы очень добры, но от моего горя нет лекарства. Эта женщина замыслила что-то дурное… Не знаю, что она со мной сделает, но предчувствую печальный конец. И подумать только, что моя мать поручила ей сопровождать меня в Париж!
- А кто ваша мать, милочка?
- Я дочь маркиза д’Амбрена. Меня зовут Аделина. Мой отец и брат Роберт поехали в Париж. Я была больна после пережитого испуга, и меня оставили на попечение этой женщины. Уезжая, мать поручила ей, как только я оправлюсь от болезни, отвезти меня в Париж. Не знаю только, довезет ли она меня живой до места… А если и довезет…
- То вы будете спасены, - сказала я. - Мать любит вас и…
- Конечно, мать любит меня. Но у нас в доме живет один злой человек, телохранитель отца… Эта женщина, Жакарас, и он уговорились погубить меня! А мои родные, мать в особенности, души в нем не чают. Она, обычно такая добрая и чуткая, однажды ударила меня, потому что я сделала замечание этому человеку. С того дня я боюсь его больше, чем Жакарас. Я не сомневаюсь, что Жакарас и он поклялись погубить меня. Что мне делать?
При этих словах бедняжка снова разрыдалась. У меня сердце защемило от боли, я сама не смогла удержать слез. Долгое время мы сидели, обнявшись, и вместе плакали.