"Ну, наконец-то…" – подумал Кесслер, опустившись на "свой" табурет.
– Удивлены?
– Удивлен… той комедии, которую вы стали со мной разыгрывать. К чему весь этот спектакль?
– А это вовсе не комедия… И не спектакль. Все намного серьезнее, чем вы думаете.
– Ну, война вообще штука серьезная. На ней иногда даже убивают.
– Я ценю ваш юмор. А война, слава Богу, закончилась. Кстати, об "убивают". Хочу сказать вам со всей ответственностью и определенностью: из этой комнаты вы живым не выйдите. Нет. Не так… – он сделал смущенную паузу, будто извиняясь за свою зловещую "оговорочку". – Из этой комнаты не выйдет живым обер-лейтенант Кесслер. Так будет точнее. И чтобы дальнейший наш разговор шел предметно, давайте сразу расставим все по своим местам.
Сэдлер достал из папки фотографию и положил ее на стол перед Кесслером. Пауза длилась вечность. Кесслер просто сидел и смотрел на снимок. Смотрел молча. Долго. Неотрывно. Он даже не взял его в руки. В этом не было никакой необходимости. На снимке был запечатлен он. Обер-лейтенант Кесслер. В форме капитана Красной армии. Это был его последний снимок, сделанный в новом звании, и предназначался он для его личного дела…
Паола в кабинет Пакстона не вошла – влетела. В ее глазах стояли и испуг, и слезы: она была готова вот-вот разрыдаться. В таком взвинченном состоянии раньше ее Пакстон никогда не видел: даже всегда безукоризненно уложенные волосы сейчас выглядывали из-под белой пилоточки с легкой небрежностью.
– Где он? Он жив?
– Я не знаю.
– А охрана? Сегодня была смена Джона… Где Джон? Что он говорит?
– Его мы тоже не можем найти. Идите к себе, Паола, и успокойтесь. Все выяснится. Как только я что-нибудь узнаю, я вам сообщу. – Пакстон посмотрел на Паолу и отвел взгляд: он был удивлен и взволнован не меньше ее.
Десять минут назад он прослушал запись, которую принес ему дежурный из комнаты прослушивания, и ничего не мог понять.
– Почему меня не поставили в известность еще ночью? – с тихой яростью спросил он "слухача", на что тот пожал плечами:
– У меня не было этого в инструкции. Я должен был вести только прослушивание и следить, чтобы велась запись…
– Теперь я вижу, что вы удивлены по-настоящему, – Сэдлер встал, приоткрыл дверь и закурил. Все то время, пока Кесслер смотрел на фотографию, он не сводил с него взгляда. Его интересовала первая реакция Кесслера, те эмоции, которые отразятся на его лице. Однако Сэдлера ждало разочарование: бури эмоций он не увидел.
– Ну и что дальше? – спросил Кесслер бесцветным голосом и поднял наконец на Сэдера спокойный взгляд.
– Я не говорю по-русски. Давайте продолжим наш разговор на английском языке. Кстати, кроме английского и немецкого вы еще какими-нибудь языками владеете? Русский, разумеется, я в виду не имею.
– Испанским и португальским. Немного французским.
– Да… Неплохо… В вашей разведшколе всех так готовят?
– Нет. По направлению работы, в основном. Языки – это мое хобби еще с довоенных времен, – Кесслер снова посмотрел на фотографию долгим взглядом. – А неплохо я здесь получился… У вас выпить что-нибудь есть?
Сэдлер удовлетворенно кивнул, вышел в коридор и отдал кому-то распоряжение, затем вернулся:
– Сейчас принесут. Если хотите, на размышление могу дать вам сутки. Я понимаю: неожиданный поворот дела, нервы, стресс… Но больше, к сожалению, дать вам не могу. Кровать и все необходимое сюда принесут. А через сутки мы разговор продолжим. Ну так как?
– Нет, спасибо, не надо. С нервами у меня все в порядке. Я не собираюсь напиваться. А вы ведь, наверное, именно этого хотели, а? Признайтесь, – Кесслер так же, как минутами раньше это сделал Сэдлер, встал, подошел к двери, только не приоткрыл ее, а распахнул настежь, и закурил. – Хотели определить степень моего отчаяния?
– Я поражаюсь вашей выдержке. Как мне вас все-таки называть? Какое у вас настоящее имя?
– А вы что же, фотографию из "Личного дела" выкрали, а вовнутрь не заглянули? Постеснялись?
– Вашего "Личного дела" я, признаюсь, не видел, хотя очень хотелось бы. И как раздобыли вашу фотографию, мне тоже не известно. Вы же понимаете, что этим занимались другие люди. Мне известно другое…
Бутылку виски, содовой, два стакана тонкого стекла – точно такие же, какие приносила Паола, – и тонко нарезанный лимон принес один из тех солдат, которые привезли Кесслера сюда. Пока он расставлял все это на столе, Сэдлер хранил молчание, молча стоял у двери и курил и Кесслер.
В коридоре по обе стороны двери стояли еще два солдата. Они были вооружены автоматическими винтовками: на сей раз его охраняли уже по-настоящему. Это были не просто охранники, это был конвой. Слова Сэдлера о том, что обер-лейтенант Кесслер живым из этой комнаты не выйдет, приобретали зловещую реальность.
"Наверху уже, наверное, совсем рассвело. Интересно, как отреагировала Паола на мое исчезновение? И Пакстон… О Бартоне я уже и не говорю. Хотя… возможно, они тоже все в игре. Просто у каждого своя роль. Много о себе мнишь, обер-лейтенант, – мысленно осадил себя Кесслер. – Что ты за птица, чтобы вокруг тебя разыгрывать партию с таким количеством фигур? Хотя, не-ет… Сейчас уже птица. Офицер советской разведки – это уже птица".
– Ну, за что будем пить? – спросил Сэдлер, плеснув из бутылки в оба стакана, себе добавил содовой.
– Э, не-ет… У нас так не принято. – Кесслер выбросил сигарету, закрыл дверь, подошел и наполнил оба стакана на две трети.
Сэдлер с удивлением посмотрел на него:
– Вы что, и меня решили взять к себе в компаньоны?
– Тогда уж – в собутыльники.
– Что?
– В данном мероприятии компаньоны у русских называются – собутыльники.
Сэдлер смеялся по-детски: искренне, от души, до слез.
– Вы нравитесь мне все больше, честное слово, – успокаиваясь и утирая носовым платком слезы, сказал Сэдлер. – Я буду очень рад, если нам когда-нибудь придется работать вместе.
"А как же твои слова о смерти обер-лейтенанта Кесслера в этой комнате? Не сходится…"
– А уж я-то как буду рад.
– А я знаю, о чем вы сейчас подумали, – сказал Сэдлер, продолжая приветливо улыбаться. – Нет, это не оговорка и не прокол. Именно смерть обер-лейтенанта Кесслера – не ваша – обуславливает наше с вами дальнейшее сотрудничество. Но об этом чуть позже. Так за что будем пить? Э-э… только эта доза для меня действительно великовата. Кстати, вы ведь так и не сказали, как ваше настоящее имя.
– Если я скажу – Иван Сидоров, вам ведь от этого легче не станет. Поэтому зовите меня – Кесслер. Генрих Кесслер. И потом, от вас еще никаких предложений не поступало, и мы с вами ни о чем не договаривались. Почему я должен открываться перед вами? Фотография? Чепуха. Подделка.
– Нет, Генрих Кесслер, фотография не подделка. Она подлинная, и вы это знаете. Вы не знаете другого. Вашему руководству стало известно, что ваш отец, настоящий, биологический отец – не отчим, – в тридцать седьмом был арестован и расстрелян, как враг народа. Вы этот факт скрыли, и теперь вас разыскивают по всей Германии, чтобы вернуть обратно. Для чего – "вернуть", и что вас там ждет, вы знаете лучше меня. Вас, уважаемый господин Кесслер, разыскивает и контрразведка, и ваши коллеги. Я имею в виду людей из ведомства Меркулова. Вас ищут даже советские миссии по репарации. Вот так, дорогой Генрих. Ну и что вы на это скажете?
Кесслер одним махом осушил свой стакан и брезгливо поморщился:
– Сивуха.
– Что вы сказали?
– Я сказал: ваше виски – дерьмо. – Он взял один кружок лимона и отправил его в рот. – Почему я должен вам верить? Факты?
– Фотокопия шифрограммы, которую передали из Москвы сюда, вашим представителям в Контрольном совете, вас устроит?
Из той почты, которую по распоряжению Пакстона Кесслеру успели принести, он знал, что такое Контрольный совет, знал, кто в него входит, знал его цели и задачи. Он не знал, было ли согласовано распоряжение по доставке ему газет с руководством, то есть с Сэдлером, или же Пакстон действовал на свой страх и риск. Поэтому, чтобы ненароком не подставить следователя, Кесслер спросил:
– Что такое – Контрольный совет?
– Есть такой орган. Недавно создан. От Советского Союза в него входит маршал Жуков.
– Ну хорошо. Допустим. Я повторяю: допустим, всё, что вы сейчас сказали, – правда и дело обстоит именно так. В том, что у вас заготовлена фотокопия какого-то документа, я не сомневаюсь. Что вы от меня-то хотите?
Сэдлер хмыкнул, улыбнулся, с прищуром посмотрел на Кесслера, потом кивнул на бутылку:
– Вам налить еще?
– Вы свое сначала выпейте.
– Этого мне хватит до вечера.
– А я не тороплюсь.
Сэдлер пригубил из стакана и отставил его в сторону. Они подошли к главному. К кульминации. К апогею всей комбинации. Понимали это оба. И если судьба Кесслера зависела от Сэдлера впрямую, то судьба Сэдлера тоже зависела от Кесслера и тоже значительно. Одно дело – привести в контору советского разведчика перевербованного, и совсем другое – не перевербованного. В первом случае – лавры, а во втором – неизвестно, чем всё закончится.
"…Вы по-прежнему считаете, что этот человек нам нужен?" – вспомнил Сэдлер слова Хелмса. Мудрого и опытного Ричарда Хелмса, которого в свое время принял на службу в Управление стратегических служб США его директор – генерал-майор Уильям Донован, лично. "…Ну что ж, Пол, желаю вам удачи. Постарайтесь этот шанс не упустить". – Это тоже были слова Ричарда Хелмса. Все это вкупе означало лишь одно: "Кесслер – креатура ваша. За нее отвечаете вы. Лично. Головой".