– Ну-ну… – не отрывая глаз от шитья, произнесла мать.
– А еще Сергея Алымова, Кирилла Батурина, Бориса Бета, Таисию Баженову…
– Про Ачаира забыла… – ухмыльнулась Мария Павловна.
– Да, конечно, обязательно и Алексея Ачаира! Я уж не говорю о своей дорогой Варваре Иевлевой…
Мать вздохнула.
– Я думаю, у тебя ничего не получится, – проговорила она.
– Это еще почему? – удивилась Лиза.
– А потому, что никто из них не принимает вашу идею…
– Нашу идею, если ты имеешь в виду монархизм! – непривычно жестко произнесла Лиза, чем удивила свою матушку.
"Ишь, какая! – подумала она. – Коготки уже выпускает. А я-то думала, она еще совсем несмышленыш".
– Ну да, конечно, нашу идею… Так вот эти поэты далеки от того, чтобы любить монархию. Они все, как один, либералы и демократы, – заметила Мария Павловна. – Разве не они, подобно термитам, помогали большевикам подтачивать фундамент империи? Потом, правда, опомнились, дескать, что мы натворили?.. И все равно они сделаны из другого теста. Ты можешь привести хоть одну строчку, в которой бы они тепло отзывались о покойном Николае Александровиче?.. Даже на убийство высочайшей семьи не отреагировали, как будто то был рядовой случай в истории… Ну никто, никто ничего доброго не сказал… Даже твоя любимая подруга Иевлева.
Лиза вдруг решительно замотала головой.
– Нет, мама, ты не права! – произнесла она. – Вот послушай:
Мы теперь панихиды правим,
С пышной щедростью ладан жжем,
Рядом с образом лики ставим,
На поминки царя идем…
Она на мгновение умолкла – видно, запамятовала следующую строчку.
– Знаешь, мама, я не помню, как там дальше, а вот конец попробую воспроизвести.
И снова декламировала:
…Много лжи в нашем плаче позднем,
Лицемернейшей болтовни, -
Не за всех ли отраву возлил
Некий яд, отравлявший дни?И один ли, одно ли имя,
Жертва страшных нетопырей?
Нет, давно мы ночами злыми
Убивали своих царей.И над всеми легло проклятье,
Всем нам давит тревога грудь:
Замыкаешь ли, дом Ипатьев,
Некий давний кровавый путь?
– Кто это так хорошо сказал? – отложив работу, с чувством спросила Мария Павловна.
– Арсений Несмелов…
– Какая же он умница! Какая умница! Как там у него? "Замыкаешь ли, дом Ипатьев, некий давний кровавый путь?" Замечательно!..
Услышав через открытую дверь своего кабинета, о чем говорят женщины, Владимир Иванович тоже решил высказаться.
– У нас, у русских, мои дорогие, совершенно не развито чувство благодарности, – прошумел он. – Если ты делаешь людям что-то хорошее, никогда не надейся, что они будут тебе благодарны. Это подтверждает история. Впрочем, вы сами видите, что не только царей у нас не чтят… Вот взять хотя бы нас, тех, кто строил эту железную дорогу… Ну, построили мы ее, а что в благодарность? Увольнение! Нет, вы понимаете…
Голос у Владимира Ивановича сорвался на фальцет. Он человек старый и голос у него уже не тот. А раньше, бывало, как рявкнет – паровоз мог перекричать. Его даже побаивались коллеги из Управления по строительству, где он занимался снабженческой деятельностью. Тот же главный инженер Югович, который отвечал за строительство, всегда все делал с оглядкой на него. И не только потому, что среди близких знакомых Гридасовых были такие известные люди, как министр финансов, а позже председатель Кабинета министров граф Витте и министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский, – чаще из уважения и общепризнанной его полезности в делах. Он был всегда на виду, он по-настоящему радел за судьбу дороги, вникая во все здешние дела и проблемы.
"Что до боязни, то без этого, – говорил Владимир Иванович, – никак нельзя. Когда боятся, тогда есть порядок, и наоборот. Так вот и с Россией получилось. Чуть ослабили вожжи – и понесло Русь в никуда. И кто теперь ее остановит?" Владимиру Ивановичу и таким, как он, уже поздно этим заниматься. Нет, на вид он еще бодр и полон сил, но внутри уже, как он сам говорит о себе, сплошной фарш.
А когда-то ведь был о-го-го! Многие женщины втайне вздыхали по нему. Рослый, широкий в плечах, с густой смоляной порослью на крупном лице, он казался им некой крепостью, за стенами которой можно было надежно укрыться. Он выбрал Машу, эту невысокую худенькую девицу с ангельским взглядом, которая оказалась прекрасной женой. Родила ему детей, вырастила их. Правда, дети все пошли в нее. Этакие хрупкие, нежные, ранимые. Ну, дочь ладно, она девица, а вот сын… Он-то мечтал о богатыре, а тут этакая белая косточка в шляпе. Хотя недавно сын его просто удивил. Владимир Иванович, выпив за обедом водки, неожиданно распетушился и попытался устроить с сыном "цыганскую" борьбу, так тот, чертенок, в один момент уложил его руку. Хотя что ж тут удивительного? Старшему Гридасову скоро уже семьдесят. Он слегка обрюзг, ослабел, да и бывшая его смоляная борода давно превратилась в какое-то бесцветное мочало. Сын же, напротив, растет, мужает, уже вон с девицами под ручку ходит. Владимир Иванович, выйдя однажды на балкон, видел, как тот прогуливался по тротуару с какой-то милой барышней, и та держалась за него так, будто бы боялась, что он сбежит. Правильно, такие парни на дороге не валяются. Да, ростом он не вышел, но порода-то в нем все равно видна. И силенкой его Бог не обделил, и статью, да и мозги вроде на месте. Наполеон тоже не был богатырем, а ведь сумел всю Европу себе подчинить. Его бы нам в цари, может, тогда не случилось бы несчастья. Хотя о чем это он? Наши цари были не хуже. Вот только Николаю Александровичу не повезло. Но в том мы сами виноваты. Правильно сказал этот Несмелов: "И над всеми легло проклятье, всем нам давит тревога грудь…"
Глава четвертая. Благовещенск
1
Добраться из Александровска до Благовещенска оказалось делом хлопотным. Тут всего какая-то сотня верст, однако ее Болохов одолел только к концу дня. На утренний поезд он опоздал, а вечернего ждать не захотел и напросился в попутчики к цыганам, которые, свернув свои шатры возле Транссиба, решили поискать счастья в губернском городе. Те усадили его на телегу, в которой он потом и трясся полдня по разбитой наезженной дороге, пробежавшей среди заваленных снегом луговин, пока возле какой-то станции их не нагнал поезд, куда он и поторопился пересесть. Но расстался с цыганами он ненадолго. Уже скоро паровик остановился на разъезде перед самым зейским мостом и так стоял несколько часов, дожидаясь, пока их обгонит военный эшелон. Тут-то и появились снова эти цыганские кибитки и телеги, которые, с угрюмой торжественностью прогромыхав мимо состава, устремились в сторону Зеи. Смеркалось. Выйдя на лед, они покатили среди торосов, нащупывая верный путь. Преодолев снежное полотно широкой реки, они тем же стройным цугом медленно вползли на высокий правый берег и были таковы.
А потом, пропустив товарняк, двинулся и пассажирский. Медленно, с грохотом, миновали железнодорожный мост и покатили среди горбатых высоких сопок, поросших монгольским дубняком. Позже снова были покрытые снегом луговины, а там пошли и пригороды, которые в сумерках обнаруживали себя тусклыми огоньками в окнах и белыми дымами, устремленными в зыбкую глубину потухающего неба.
Это был небольшой тихий городок, широко раскинувшийся у устья Зеи. Прямые, словно стрелы, не знающие асфальта и камня улицы с рядами тополей, деревянные тротуары, бревенчатые дома в один и два этажа, среди которых выделялись бывшие купеческие богатые каменные хоромы, к сему несколько широких площадей и рынков – вот и весь провинциальный Благовещенск конца двадцатых. Ничего особенного, если не принимать во внимание местную колоритную архитектуру, этакую смесь старой Руси и Востока, где ажурные резные наличники соседствуют с азиатским кроем окон и крыш, да еще эта близость границы… Выходи на уваленную снегом набережную и смотри с высокого берега на фанзы, густо разбросанные на другом берегу Амура. Не диво ли? Из какого еще города можно увидеть чужую землю?..
Много пережил Благовещенск в годы интервенции и Гражданской войны. Был он в руках и красных, и белых. По его улицам маршировали и китайские, и японские солдаты, устанавливая здесь свои порядки…
Нет, не приходилось Болохову бывать доселе в этих местах. До Хабаровска – да, они в свое время доходили конными рейдами. А тут вон оно, значит, как… По-хорошему, летом минут за двадцать можно было вразмашку переплыть реку и оказаться на чужом берегу. А на лодке и того быстрее. Раньше, говорили, проблем с этим не было. Захотел попасть в Китай и привезти оттуда дешевый товар – садись на весла и плыви себе спокойно на другую сторону. А теперь здесь все строго. И с советской стороны сторожа, и с китайской. Правда, говорят, контрабандисты все-таки приноровились незаметно переходить границу. Их тут спиртоносами называют, потому как они в основном дешевый спирт из Китая тащат. Обыкновенно в огромных стеклянных посудинах и бочках, потом продают местным выпивохам, не желающим покупать свою более дорогую водку в магазине, а то и обменивают на добро. Но тут частная торговля с отменой нэпа почила в бозе, и на складах остался только казенный товар, которым заведовали государственные люди, ну а с ними бывало трудно договориться на счет обмена. Так что тяжело теперь приходилось спиртоносам. Один риск и ничего больше. Коли пограничники не поймают – милиция с товаром загребет. А потом отвечай по полной… Законы-то вон какие строгие пошли. Дошло до того, что расстреливать стали их брата – вроде как за подрыв социалистической экономики.