О возможной близости смерти Кольцов не думал - очень долго она была рядом, и сама возможность гибели стала привычной, обыденной частью его солдатской судьбы. Нет, не о смерти он думал сейчас, а только о том, как вырваться отсюда. И все время остро жалила досада, что неудача настигла его именно сейчас, когда он наконец дождался своего дела. Все годы на чужбине он был только офицером Кольцовым, который добросовестно и умело делал то, что положено офицеру. Но ведь была у него и другая жизнь, другое, главное предназначение, и не по своей воле большевик Кольцов в этом главном осторожничал и таился гораздо больше, чем товарищи его по партии. Он должен был оставаться своим среди волиных и дудицких, и все, что могло бросить тень, заронить сомнение, безжалостно подавлялось. Это было нелегко, особенно после февраля, когда маршевые роты стали приносить одну за другой вести о революций. Но даже в это трудное время он должен был сохранять свою репутацию "отчаянно храброго, исполнительного, чуждого политическим страстям офицера", как было записано в его послужной характеристике.
И вот наступило наконец его время, и как же неудачно оно началось! Прошло двое суток, а быть может, и больше. Об узниках словно забыли…
Ротмистр Волин лежал рядом с Кольцовым. Тревожно ворочался на соломе, иногда что-то бессвязное бормотал во сне. Как-то под утро он приподнялся на локте, потрогал Кольцова, заговорщически зашептал:
- Капитан!.. Капитан Кольцов! Вы спите?
- Нет, - помедлив, отозвался Кольцов.
- Я все это время разрабатываю в голове разные планы побега.
- Придумали что-нибудь?
И взволнованно, словно обличая кого-то, Волин начал говорить сначала тихо, а потом, распаляясь, все громче:
- Дребедень какая-то. В духе "Графа Монте-Кристо" или ещё чего-то. И я подумал вдруг: а может, в этой самой революции и во всем этом есть какой-то биологический смысл? Как в браке дворянина с крестьянкой, чтобы внести свежую струю крови!.. Мы ведь вырождаемся… Я бы даже сказал - выродились. Инстинкт самосохранения и тот отсутствует. Спокойненько так ждём смерти. Как скот на бойне… Что вы?
- Я слушаю, - безразличным тоном сказал Кольцов.
- В какой-нибудь азиатской стране всю эту вакханалию прихлопнули бы за неделю. Ходили бы по горло в крови, но прихлопнули бы. А мы… - И в голосе Волина зазвучала неподдельная, уничижительная горечь.
- Я не знаю, что можно придумать в нашей ситуации, - приподнявшись на локте, тихо сказал Кольцов. - Однако, ротмистр, я думаю, что законность в России скоро восстановится. И я вам советую, вернувшись домой, жениться на крестьянке. Во имя вашего потомства…
Оказалось, что их разговор слышали все. Кто-то не выдержал, засмеялся. Засмеялись и остальные.
- Браво, капитан! - поддержал полковник Львов.
- Недобрая шутка, капитан, - сухо сказал Волин и с вызовом добавил: - Но ей-богу, если бы случилось чудо, нет, если бы это помогло чуду и нам бы удалось спастись, ну что ж, я согласен жениться на крестьянке.
Проскрипела над их головами ляда, и в светлом квадрате появилось заспанное лицо охранника.
- Эй вы, там! Держите?.. - с равнодушной ленцой предупредил он.
И сверху вниз поплыло ведро с болтушкой. Капитан Ростовцев подхватил его, поставил посреди темницы.
- Прошу к столу, господа!
"Господа" не заставили себя упрашивать. Уселись мигом вокруг ведра. На ощупь опускали в ведро ложки, ели.
- Кухня шеф-повара "Континенталя" дяди Вани, - кисло пробормотал поручик Дудицкий, брезгливо помешивая ложкой в ведре.
- Я в Киеве предпочитал обедать в "Апполо", - подал реплику Волин. - Там в своё время были знаменитые расстеган.
- Что-то сейчас там, в нашем Киеве, - задумчиво произнёс полковник Львов.
- "Товарищи" гуляют по Крещатику, - сказал капитан Ростовцев так, чтобы слышали красные командиры. - Красные командиры едят в "Апполо" кондер с лошадиными потрохами…
- Я не о том. У меня в Киеве сестра. К ней должны были приехать моя жена с сыном, да вот не знаю, добрались ли… - Полковник не закончил фразу: снова заскрипела ляда и в проёме появилось несколько раскрасневшихся от выпивки лиц.
- Пожрали?.. Все! Вылазь! Вышло ваше время!..
Они по одному вылезли из подвала и, ослеплённые после темноты, остановились у широко открытой двери амбара, не решаясь выйти на улицу, залитую ярким солнечным светом. Все они были босые, без ремней, в выпущенных наружу рубахах и гимнастёрках.
Мирон пошёл вперёд, за ним двинулись пленные. Слева и справа от них насторожённо шагали с обрезами в руках конвойные.
Они прошли через двор, обогнули пулемётную тачанку, на задке которой была прибита фанера с коряво выведенной надписью: "Бей красных, пока не побелеют! Бей белых, пока не покраснеют!" - подошли к крыльцу.
- Ласково просим до хаты, - паясничал Мирон, показывая на дверь. - Сам батько Ангел пожелал с вами побеседовать.
Когда пленники вошли в просторную, украшенную вышитыми рушниками и в богатых окладах иконами горницу, батька Ангел обернулся к ним и, прищурив глаза, долго и бесцеремонно рассматривал, наслаждаясь их жалким видом. Затем, напустив на себя неприступный вид, приказал:
- Докладывайтесь, кто такие?
Полковник Львов передёрнул плечами и отвернулся.
- Та-ак… Не желаете, значит, говорить? - распаляя себя, медленно протянул атаман.
И тогда за всех на вопрос Ангела ответил Волин:
- Все мы - кадровые офицеры, кроме этих двоих. - Ротмистр указал глазами на Сиротина и Емельянова. - Среди нас - полковник Львов.
- Кадровые, говоришь, офицеры?.. А этот, говоришь, полковник? - хрипловатым то ли с перепоя, то ли ещё со сна голосом переспросил Ангел и внимательно посмотрел на Львова. - Куда ж он сапоги дел? Пропил?
У Львова дрогнуло лицо, он хотел что-то сказать, но промолчал.
- Сапоги с нас сняли ваши люди, - выступил вперёд Кольцов. - Вот этот! - И он указал глазами на Мирона, который сидел возле двери на табурете, выставив вперёд на показ ноги в трофейных сапогах, словно приготовился смотреть спектакль.
- Этот? Ай-яй-яй! А ещё боец свободной анархо-пролетарской армии мира! - укоризненно покачал головой батька и снова стал рассматривать пленных холодным, немигающим взглядом. Затем подошёл к столу, быстрыми движениями расстелил карту: - Так вот, братва, хочу я с вами маленько побеседовать… Вы уж не обижайтесь, у нас ни товарищев, ни благородиев. Мы по-простому: братва и хлопцы.
- А как же женщин будете величать? - не удержался, язвительно спросил Львов.
Однако Ангел сделал вид, что не услышал этого вопроса.
- Так вот, хочу я, братва, прояснить вам обстановку, чтоб, значит, мозги вам чуток прочистить. Может, чего поймёте! - Ангел склонился к карте, продолжил: - Тут вот сейчас красные. Отступают… Тут - белые. Наступают. Вроде бы как все складывается в вашу пользу, - он взглянул на белых офицеров, а затем перевёл взгляд на красных командиров, - и не в вашу пользу. Но это обман зрения. - И, сделав большую, выразительную паузу, торжествующе добавил: - На самом деле все складывается в мою пользу…
Ангел несколько раз прошёлся по горнице, снова остановился перед полковником Львовым, спросил:
- Понимаешь?
- Нет, - чистосердечно сказал полковник, считая, что ложь даже перед таким человеком, как Ангел, унизит его самого.
- Во-от. Вы все много учились и маленько заучились. - Он хитровато зыркнул взглядом в сторону красных командиров: - Кроме вас, ничему не обученных. Мы тоже, правда, в грамоте не сильны, но вот до чего дошли своим собственным мужицким умом. Война идёт где? Вот здесь… - Он указал на карту. - На железных дорогах. И слава богу, воюйте себе на здоровье! До ближайшей железной дороги сколько вёрст? Сколько, Мирон? - Лицо у батьки вытянулось, и он стал похож на большую переевшую мышь.
- Тридцать две версты с гаком, батька! - с готовностью ответил Мирон.
Батька благосклонно посмотрел на него.
- Тридцать две версты. Верно. А то и поболее, - согласился Ангел. - Это в одну сторону, а в другую - до Алексеевки, Мелитополя, Александрова, - считай, все триста будет. А в третью сторону, - неопределённо махнул он рукой, - тоже за неделю не доскачешь… и в четвёртую… Все, где железные дороги, то - ваше, а остальное, стало быть, - наше, мужицкое. Тут мы хозяева, хлеборобы… Вот вы навоюетесь, перебьёте друг дружку. А которые останутся - есть захотят. А хлебушек-то на железной дороге не родит. К нам припожалуете. Поначалу с оружием. Но мы, значит, кое-что предпримем, чтоб отбить у вас охоту с оружием к нам ходить. Ну, вы тогда с поклоном: есть-то хочется. Мы вам дадим хлебушка. В обмен на косилку, на молотилку, на иголку с ниткой… Так и заживём по-добрососедски. Потому мужик без города может прожить, а вот город без мужика… - Ангел сложил пальцы, показал всем кукиш.
Мирон не выдержал, прыснул в кулак, да так и застыл, лишь плечи у него тряслись от смеха.
- Мужицкое, значит, государство? - спросил жёстко и непримиримо полковник Львов. - Мужицкая республика?
- Что-то навроде этого. Государство, республика. Придумаем, какую названку дать. И государство как, и баб. Сами не придумаем - вы поможете. Не бесплатно, нет! За хлеб да за сало будут у нас и учёные, и те, что книжки пишут. Все оправдают, про все напишут. - Ангел снова подошёл к полковнику Львову, поднял на него тяжёлые, похмельные глаза: - Я к чему веду? Если вам все понятно, предлагаю идти ко мне на службу. Поначалу советниками. Без всяких, само собой, прав. А дельными покажетесь, в долю примем. Не обидим, стало быть. Ну?
Полковник Львов насмешливо и брезгливо поморщился и, жёстко посмотрев в глаза атамана, отчеканил: