Ей было так холодно, что холода она уже не ощущала. И своих пальцев тоже. В ее замерзающий разум еле-еле просочилась мысль: а есть ли я вообще? Или мои мысли — только сон обо мне?
Чернота становилась глубже. Не бывает ночи такой черной, не бывает зимы такой холодной. Сейчас было холоднее, чем в середине зимы, когда ложился снег, и Бабушка Болит пробиралась от сугроба к сугробу, разыскивая теплые тела. Овцы могут пережить снегопад, если у пастуха есть голова на плечах, говорила Бабушка. Снег защищает от мороза, овцы могут выжить в теплых пещерках под покровом сугробов, где ледяной ветер не достает их, проносится поверху, не причиняя вреда…
Но сейчас было так холодно, как в те дни, когда не защищал даже снег, и ветер был как сама чистая стужа, и гнал по мерзлой земле кристаллики льда. Гибельные дни ранней весны, когда начинали ягниться овцы, а зима вдруг, завывая, возвращалась назад…
Тьма была повсюду, лютая и беззвездная.
Одно пятнышко света, далеко-далеко.
Единственная звездочка. Низко. Движется.
Увеличивается в ночи. Делает зигзаги.
Молчание укрыло и укутало Тиффани.
Молчание пахло овцами, скипидаром и табаком.
А потом… началось движение, как будто Тиффани погружалась в землю, очень быстро…
Мягкое тепло и, лишь на миг, рокот волн.
И ее собственный голос проговорил у нее в голове:
Эта земля у меня в костях.
Земля под волной.
Белизна.
Что-то белое медленно сеялось в теплой, тяжелой темноте вокруг Тиффани — белое, как снег, но мелкое, как пыль. Скапливалось где-то внизу: она различала там смутную белизну.
Существо, похожее на конический стаканчик мороженого со множеством щупальцев, пронеслось мимо и скрылось.
Я под водой, думала Тиффани.
Я помню…
Это миллионнолетний дождь под волной, это земля рождается под водами океана. Не сон. Память. Земля под волной. Миллионы и миллионы крошечных ракушек…
Эта земля живая.
Все время вокруг был теплый, уютный запах пастушьей хижины и чувство, что тебя держат на невидимых руках.
Белизна под нею росла холмом, и вот уже поднялась и поглотила Тиффани с головой, но в этом не было ничего неприятного. Словно белый туман.
Теперь я внутри мела, словно кремни, «меловы дети»…
Она не могла бы точно сказать, сколько времени оставалась в глубокой теплой воде, прошла ли вообще хоть секунда или миллионы лет пролетели как миг. Но потом снова ощутила движение, теперь она чувствовала, что поднимается вверх.
И опять хлынули воспоминания.
Кто-то всегда присматривает за границами. Не потому, что так решил. Такие вещи решаются за нас. Кто-то должен заботиться. Иногда кто-то должен принимать бой. Кто-то должен говорить за тех, у кого нет голоса…
Тиффани открыла глаза. Она по-прежнему лежала в грязи, а Королева смеялась над ней, и вверху ревела буря.
Но Тиффани было тепло. Точнее сказать, она горела от ярости, до белого каления. За проплешины на земле пастбища, за свою тупость, за красоту и смех этого существа, у которого есть один-единственный талант: контроль.
Эта… тварь собирается отнять мой мир.
Все ведьмы эгоистки, говорила Королева. Но Третий Помысел Тиффани сказал: что ж, преврати эгоизм в оружие! Пускай твоим будет все! Чужие жизни, мечты, надежды пускай будут твоими! Защити! Спаси! Отогрей в овчарне! Иди ради них против ветра! Не подпускай к ним волка! Мои сны, мой брат, моя семья, моя земля, мой мир! Не смей трогать мое!
У меня есть обязанности!
Ее ярость хлынула через край. Она встала, сжав кулаки, закричала в рев бури, закричала со всей силой бешеного гнева, который переполнял ее.
Молния ударила в землю рядом с Тиффани. Дважды. С одной стороны от нее, потом с другой.
И эти разряды не ушли в землю, а замерли, потрескивая, и сделались фигурами двух овчарок.