Мать о них говорила: каштановые или порой «шатеновые», но Тиффани знала: коричневые, коричневые, коричневые, точно так же, как и глаза. Коричневого цвета земли. Так что же — найдутся в книге какие-нибудь приключения для коричневых волос и глаз? Нет и нет. Златовласые голубые очи либо зеленоглазые рыжие кудри заполучат все истории. С коричневыми волосами ты можешь быть прислугой или дровосеком или в этом духе. Или молочницей. Ну так вот — этого не будет, хотя сыры у нее получаются хорошо. Принцем ей не быть никак, а принцессой — ни за что, и дровосеком не по душе, поэтому она будет ведьмой, она будет знать, как знала Бабушка Болит…
— Кто такая была Бабушка Болит? — спросил голос.
Кто такая была Бабушка Болит? Люди теперь начнут задаваться этим вопросом. И ответ: быть ею значило быть здесь. Она всегда была здесь. Казалось, она была осью жизни всех Болитов. Тут, в деревне, решения принимались и поступки совершались и жизнь текла в постоянном знании о том, что среди холмов — старая пастушья хижина на колесах, и там Бабушка Болит — смотрит, наблюдает.
И она была молчанием холмов. Может, поэтому ей нравилась Тиффани, с неловкостью и застенчивостью. Старшие сестры были болтушки, а Бабушка не любила шума. Тиффани не шумела, когда бывала наверху, в хижине. Любила просто находиться там, и все. Наблюдать за полетом сарычей, слушать звуки молчания.
Там, на холмах, молчание звучало. Долетал туда живой шум, голоса людей и животных, и все это как-то придавало молчанию глубину и совершенство. Бабушка Болит закутывалась в это молчание и делала так, чтобы внутри оставалось место для Тиффани. На ферме всегда было слишком хлопотливо. Много людей, у них много дел. На молчание не хватало времени, не хватало времени на то, чтобы слушать. Но Бабушка Болит была молчалива и всегда слушала.
— Что? — сказала Тиффани, моргая.
— Ты сказала сейчас: «Бабушка Болит меня всегда слушала».
Тиффани сглотнула. И проговорила:
— Я думаю, моя бабушка была немножко ведьма. — Она сказала это с ноткой гордости.
— Действительно? Почему ты так считаешь?
— Ну, ведьмы умеют проклинать, верно?
— Так о них говорят, — ответила Мисс Тик дипломатично.
— Вот, а мой отец говорил: от Бабушкиных кляток и небо посинеет.
Мисс Тик легонько кашлянула.
— Клятки, видишь ли, клятки — это не совсем то же самое, что настоящее проклятие. Клятки это скорее «Хрень те в пень, приблуда навозная, тварюка холерная», знаешь? Проклятие больше похоже на «Я надеюсь, что нос твой взорвется и уши твои улетят: одно налево, а другое направо».
— Я думаю, что Бабушкины клятки означали немного больше, — сказала Тиффани с некоторым вызовом. — И она разговаривала со своими собаками.
— Что же она им говорила?
— О, всякое вроде «Кругом, гони, пойдет», сказала Тиффани. — Они всегда делали то, что Бабушка им говорила.
— Это все обычные команды для пастушьих собак, — отмела Мисс Тик доводы Тиффани. — Это не ведьмовство.
— Но все-таки значит — они были не просто собаки, они приходились ей своими, — возразила Тиффани, начиная сердиться. — У ведьм есть животные, с которыми они говорят, и такие животные зовутся своими. Как ваш этот жаба.
— Нет, я сам не свой, — проговорил голос из бумажных цветов. — Я просто слегка своенравный.
— И она знала все травы, — настаивала Тиффани. Бабушка должна быть ведьмой, если даже Тиффани придется ради этого спорить весь день. — Она могла вылечить все, что угодно. Мой отец говорил: она может заставить пастуший пирог встать и замемекать. — Тиффани понизила голос. — Она могла возвращать ягнят к жизни.
В летнюю и весеннюю пору Бабушка Болит редко бывала под крышей. Она вообще почти круглый год ночевала в старой хижине на колесах, которую можно перевозить вслед за стадами.