Людям нравилось, чтобы на масле была маленькая картинка.
Когда Тиффани начала формовать масло в брусок, то заметила чью-то тень в дверном проеме и обернулась.
Это был Роланд.
Он глядел на нее, и лицо у него было даже краснее, чем обычно. И теребил в руках свою шляпу, которая наверняка стоила кучу денег, в точности как Роб Всякограб — свой шлем.
— Да? — сказала Тиффани.
— Слушай, насчет… Ну, насчет всего этого… — начал Роланд.
— Да?
— Слушай, я не… я имею в виду, не врал никому ничего, — выпалил он. — Но мой отец вроде как сам решил, что я герой, и просто ничего не слушал, даже когда я ему сказал, как… как…
— Как я тебе пригодилась? — проговорила Тиффани.
— Да… в смысле, нет! Он сказал, сказал, как тебе повезло, что я был там, он сказал…
— Это неважно, — проговорила Тиффани, снова беря лопатки.
— И он просто повторяет всем вокруг, как смело я себя вел, и…
— Я же сказала, это неважно, — произнесла Тиффани. Лопаточки шлепали по свежему маслу: «пат-пат-пат».
Пару секунд Роланд открывал и закрывал рот беззвучно.
— Хочешь сказать, что ты не против? — наконец выговорил он.
— Да, я не против.
— Но так же несправедливо!
— Мы единственные, кто знает правду, — сказала Тиффани.
Пат-пат-пат. Роланд смотрел на жирное, роскошное масло, которому она спокойно придавала форму.
— О, — сказал он. — Так ты никому не скажешь, нет? Я в том смысле, что ты имеешь полное право, но…
— Мне никто не поверит, — сказала Тиффани.
— Я пытался, — сказал Роланд. — Честно. Я правда пытался.
Полагаю, ты и правда пытался, думала Тиффани. Но ты не очень ловкий, а Барон уж точно человек без Первого Зрения. Он видит мир таким, каким хочет видеть.
— Ты когда-нибудь станешь Бароном, верно? — промолвила она.
— Ну, да. Когда-нибудь. Слушай, а ты действительно ведьма?
— Когда твое время придет, будешь хорошим Бароном, я полагаю? — сказала Тиффани, переворачивая масло. — Честным, щедрым и порядочным? Будешь хорошо платить людям и заботиться о пожилых? Не позволишь выгнать старую женщину из дому?
— Ну, я надеюсь, что…
Тиффани повернулась к нему, держа лопаточки в руках.
— Потому что я буду здесь, видишь ли. Ты поднимешь глаза и заметишь, что я на тебя смотрю. Я буду стоять в толпе, с краю. Всегда. Я буду присматирвать за всеми делами, потому что Болит, и за моей спиной много поколений таких же, как я, и это мой край. Но ты станешь для нас Бароном, и надеюсь, хорошим. А если нет… будем разбираться.
— Слушай, я знаю, что ты мне… — начал Роланд, наливаясь краской.
— Очень пригодилась? — подсказала Тиффани.
— … но так со мной разговаривать не надо, понимаешь!
Тиффани была уверена, что из-под потолка, на самом-самом краю слышимости, до нее донеслось: «Эччч кривенс, мальца сопляк-то наглый…»
Она закрыла глаза на мгновение, а потом, с колотящимся сердцем, указала лопаткой для масла на одну из бадеек.
— Бадейка, наполнись! — приказала Тиффани.
Бадья превратилась в размытую полоску и вдруг захлюпала. Вода струйкой потекла через край.
Роланд смотрел широко раскрытыми глазами. Тиффани улыбнулась ему самой милой своей улыбкой, от которой кто-нибудь запросто мог оробеть.
— Ты никому не скажешь, ладно? — проговорила она.
Он повернул к ней бледное лицо и выговорил с трудом:
— Кто же мне поверит…
— Айе, — сказала Тиффани. — Так что мы понимаем друг друга. Это ведь славно? А теперь, если ты не возражаешь, я бы закончила это дело и взялась бы за сыр.
— Сыр? Ты же можешь сделать все, что пожелаешь! — вырвалось у Роланда.
— Вот сейчас я и желаю заняться сыром, — невозмутимо проговорила Тиффани. — Ступай.
— Эта ферма принадлежит моему отцу! — выдал Роланд и лишь потом сообразил, что произнес это не мысленно, а вслух.