И Садовым, и Бульварным кольцами она по утрам, вечерам сверкала, и браслетиком Третьего Транспортного поигрывала, и пробочками на МКАД-обруче ого-го-го как позванивала!
А Москве-то очень подарочки те по душе были. Совсем разбаловал ее кавалер. Она и следить-то за собой перестала. Кушала много и часто.
Да тут еще гастарбайтеры налетели саранчой южной.
Таджики азиатские, молдаване румынские. Угощают гостинцами да вкусностями, задабривают, регистрацию продлить просят.
А еда-то у них все жирная, сладкая, калорийная. Вот и разнесло матушку поперек себя шире. Надеть нечего.
Но Михалычу того и надо. Очень он полных женщин жаловал. Очень.
Это потому, что по вечерам он их пощипывать любил. Щипнет втихую, незаметно, а пока барышня от неожиданности визжит, так Михалыч ладошку свою рассматривает: ничего ли там не осталось?
Ну, там пуговички или заколочки.
Бывало и оставалось.
Уж, как тогда Михалыч-то радовался!
Но аккуратный был.
Москву-то щипал деликатно, только повизгивала она тоненько, ни разу за совместную жизнь не вздрогнула!
Сами знаете, беда какая приключится вселенская, если вся Москва вдруг разом вздрогнет.
Да…
О чем это я?
Эх, Михалыч, Михалыч…
Жили они, значит, Москва с Михалычем, гражданским браком, добра наживали.
К старости дело незаметно подошло.
И, должен я вам сказать, чем возраст больше, тем хуже у Михалыча дела шли.
Куда делись знаменитые Михалычевы энергия и предприимчивость?
То хрущовки не снесет, как обещал, а розовой краской лишь дефекты замажет, то ракушки во дворах сначала поставит, а потом поломает, то особнячок старинный почем зря порушит.
Что ни сделает, ничего пучком не ложится. Красота, размах потерялись.
Да и чудить стал по субботам.
Вместо подарка ценного, Москвой желанного, привычного, ладошку кепочкой накроет, а потом, р-раз!
Головной убор с руки скинет, а там из трех пальцев дуля сложена. И дулей этой в небо тычет, хихикает.
Чего и кому хочет показать?
Никому не понятно, а столице обидно за фокусы родного человека.
А тут еще старый греховодник Банк Москвы на ушко нашептывать стал, что, мол, балует твой-то Михалыч на стороне, иностранную содержанку завел.
Веной звать. Райфайзовной по-отчеству.
Ась?
Нет, не татарочка.
Австриячка вроде, но кудрявая не природно, а химически мелко завита, искусственно, и по-русски ни гу-гу.
Райфайзовна эта весь день мед Михалычев трескала без перерыва, вечером в оперу шла, а там икала в ложе да "зер гут сопрано" сонная лопотала.
Тьфу, стыдоба!
Чем только старика приворожила? Ни кожи, ни рожи, одни кудри…
Терпела, терпела Москва, да и к другому ушла.
К Семенычу, значит.
Семеныч-мужик помоложе и поученей Михалыча был. Совсем не чудил.
Статный и на голове волос побольше.
Может, потому, что кепку не носил? Только ушанку мехом внутрь. С северов ведь, а там всегда мех к меху, шерсть к шерсти. Для тепла, значит.
А от тепла вперемешку с морозом всем известно, что волос хорошо растет, густо.
Да…
Про кого я вам рассказывал?
А, Семеныч! Помню, помню…
Посмотрел Семеныч на Москву-матушку, посмотрел…
Красивая, вроде, дама, фигуристая, в пропорции.
Чувствуется, что породистая. Надо брать.
А с другой стороны, не модная какая-то, старорежимная, одевается богато, но блекло, неярко. Словно не хватает изюминки, пусть ма-ахонькой, но никакой нет!
С такой-то непрогрессивной дамой только в Малый театр на Островского можно, но, к примеру, на тридэ-кино в Аймакс совсем не пойдешь.
А в Интернет-кафе на Тверской и вообще стыдно показаться.
И к Президенту точно на порог не пустят.
А надо вам, ребятишки, сказать, что тайная мечта давно у Семеныча-мужика зрела.
Очень ему хотелось на Новый Год в Кремле с новой дамой побывать. Уж и билет на два лица у другана выпросил…
Что делать-то?
Как мечту явью сделать?
Подумал Семеныч, почесал пятерней затылок и говорит.
"Москва-матушка! А талия-то у тебя есть?"
"Как не быть? Я же дама" – Москва забеспокоилась на такой неожиданный вопрос, оглядывать себя стала, ощупывать.
"А покажи-ка, где?"
Ох, Семеныч!
Умный мужик!
Сразу догадался, как с Москвой-матушкой разговаривать.
Щупает, щупает себя Москва…
Вот грудки высокие, пышные, рядом с местом, где Михалычева брошка пришпилена, правда, не по-нашему "Сити" называются, но есть.
Вот ухоженное девчоночье местечко, рядом парк старинный, тоже присутствует.
Вот необходимые женские плавности, округлости да валы. Земляной, Сущевский и даже, тьфу на него! Коровий в наличии.
Все есть, как у настоящей женщины, а талии не наблюдается. Показать-то не может!
Дефект женского естества налицо.
Нет талии, и все тут!
Ась?
Где у Москвы девчоночье местечко?
Ишь, любопытные. Чем интересуетесь с малолетства!
А подумайте-ка сами, внучата дорогие, поразмышляйте…
Ну, правильно, молодцы!
Конечно, Девичье Поле, где Пироговская улица проходит. Там еще и памятников много.
А какое же это местечко без памятников-украшений? Совсем не девчоночье будет.
Памятники те не простые. Видели, например, что в руках у Пирогова бронзового? Так вот, в левой руке у него череп настоящий, а в правой…
Ась?
Про Москву сказывал? Продолжать? Ну, ладно, ладно, про волшебные московские памятники в другой раз расскажу.
Да…
Заплакала Москва, зарыдала.
Да, то и понятно.
Обратно к Михалычу дороги нет.
Давным-давно уехал в дальние страны покровитель престарелый.
У Вены Райфайзовны в хате обосновался, чемодан под кровать запихал, пчел да ульи в подпол до весны спрятал.
Сидит там Михалыч под иноземными образами все дни напролет, в потолок поплевывает, а по субботам зеленой бормотухи полынной полстакана жахнет, желтым медом закусит, да в оперу зарулит поикать с подругой на пару, подремать под равномерное пение и музыку.
Совсем наши обычаи забывать стал!
Да…
Рыдает Москва, слезами заливается. Понимает, что Семеныч, мужик видный, разборчивый, дефектную столицу не возьмет.
Да и кому вообще она без талии-то нужна? Брошенкой покинутой век вековать остается…
Но тут Семеныч слова спасительные произнес.
"Не плачь. Знаю, как горю твоему помочь".
"Коли знаешь, так помогай! Не томи женщину серьезную, столичную! А то вздрогну".
"Погоди, погоди вздрагивать. Давай-ка тебе, красавица, поправим неказистость портняжным мастерством".
"Как это?"
"Да новое платье соорудим. Длинное, подкорсетное, приталенное. Так лекалы сладим, да по ним пошьем, что талия сразу и образуется".
Заинтересовалась Москва-матушка, задумалась.
"И где ж материалу-то столько взять? Я, чай, не маленькая, уж за десять миллионов перевалила. Сам видишь, пополнела от хорошего ухода. Да и пробочки наружу торчат варикозами многочисленными. По всем въездам да выездам. Возраст сказывается. Старая одежка, вон, вся по швам трещит. Ветхая, латаная. Растяжки-эстакады сквозь прорехи торчат. Ярославская, Новорижская. И Зеленоград-заплата отвисает, и в Балашиху тело мягкими местами выпирает. Еле-еле шестиполосный МКАД сдерживает".
А Семеныч-мужик свою линию гнет.
"Слышь-ка, красавица, у меня друган есть служивый, Бориска-генерал. У него сукна шерстяного да подкладки атласной с тесьмой интересной в интендантских закромах полным-полно. Пропадает все, от жучков подмосковных спасенья нет, злющих. Они, новорусские паразиты, приспособились по ниточке ткань расплетать и в норки к себе тырить. Жалко, материал-то отменный! Однако ж, по секрету тебе, Москва-матушка, доложу, Бориска-генерал со мной обещал безвозмездно поделиться, если для хорошего дела. А генеральское слово, сама знаешь, кремень! Будет, будет тебе материалец расписной, искусный, неповторимый! Соглашайся, пока ткань целиком не пропала, жучками-отморозками помалу растащенная".
"Так-то заманчиво очень. А кто портняжить будет? Кругом полупрофессионалы, недоучки. Форму армейскую и ту дельно справить не могут. Не напортачили бы и со мной. В сомнении я… Ох, точно вздрогну!"
"Погоди. Я на старой работе Тюмень с ухажерами обшил без претензий".
"Тюмень, говоришь? Знаю, знаю! Она компаньонка мне по ТНК да Лукойлу".
"Так спроси по-свойски. Подтвердит, точно. Довольная она осталась, и ты будешь".
"Спрошу, спрошу при случае".
Москва-то смекнула, что не врет претендент по швейному делу. Видать, что не модист новоиспеченный, а человек основательный, серьезный.
Семеныч дальше излагает.
"У Тюмени-то такие фигуры в ухажерах были! Здесь и не снилось. Метр клиенту к подмышкам приложить не получается! Скользит тот метр. В нефти все округлости телесные замазаны… По десять раз каждую мерку снимать пришлось. Цифирь не разглядеть! Мутно! Кругом газ природный атмосферу затуманил… Зато практика! Глаз теперь алмаз! Точно, довольна будешь".
Говорит, говорит Семеныч, а сам, глянь-ка! к Москве уже с метром портняжным прилаживается, булавки, иголки-нитки да ножницы разные разложил.
А она-то, она, и зарделась вся, и зарумянилась, прямо как с Михалычем в былые времена!
Про подарки желанные вспомнила. Размечталась…
По сердцу, значит, Семеныч мастеровитый пришелся.
"Ну, ладно, – говорит, – согласная я вся на авантюру такую швейную. Уговорил, черт причесанный!"