- Извини.
- Да ну тебя! - Она забрала остальные мешки и ушла.
Ее презрение вернуло меня к действительности. Большую часть времени мой ум всецело занимала Франческа, но в тот долгий, странный день, когда я стал свидетелем убийства и мне показали, как надо чистить луковицу, размышления о мотивах дожа поглотили мысли о ней, будто огонь гусиные перья. Я был достаточно сообразителен, чтобы понять содеянное дожем, и меня осенило, что синьор Ферреро поделится этими сведениями со второй половиной своей души - женой Розой. Не каждый день дож отравлял крестьян у себя за столом, и я нисколько не сомневался, что он расскажет ей об этом. Мне оставалось одно: прокрасться вечером к их дому и подслушать.
Случайное перышко, словно предупреждая об опасности, попало в нос и защекотало в ноздрях. Но я отмахнулся и продолжал строить планы.
Глава VI
Книга котов
Теперь меня поражает, что принадлежавший дожу дворец, достигший уже почтенного возраста в дни, когда я родился, до сих пор сохраняет первозданное изящество; патина юности по-прежнему цветет на древних камнях. Это массивное здание, занимающее целую сторону площади Сан-Марко, выглядит воздушным. Аркада резных белых колонн поддерживает пронизанные узкими окнами верхние этажи из розового мрамора. Я уже старик, но иногда стою на площади и восхищаюсь хрупким балансом мощи и изящества. Но в ту далекую ночь, когда был молод и снедаем любопытством, я бежал в дом старшего повара, не только бесчувственный к красотам архитектуры, но и незнающий многого другого.
Мне пришлось дождаться, когда последний повар повесит на крюк передник, пожелает мне доброй ночи и отбудет из кухни с остатками бараньей голяшки, завернутой в кусок промасленной тряпки. Это была моя баранья голяшка. Или, по крайней мере, та, которую я наметил для Марко и Доминго. Но я промешкал и не заявил о своих притязаниях, и вот теперь она испарилась. В голове звучало постоянное наставление старшего повара: "Будь внимателен, Лучано".
Решив, что никто не вернется, я сбросил передник и выскользнул из кухни. На площади Сан-Марко посмотрел на недавно построенную башню с часами и решил, что скорее всего успею подслушать разговор за столом синьора Ферреро. Часы также показывали число, фазу Луны и положение Солнца в зодиаке. Астрология и тогда была серьезной наукой, и по сей день продолжает служить высшим классам. Я слышал, что мы живем в эпоху Рыб - время тайн и новых веяний. И эта эпоха будет продолжаться еще пятьсот лет, пока не наступит новое тысячелетие. И только тогда Земля войдет в эпоху Водолея - апокалипсическое время перемен и откровений. Эпоха Водолея казалась мне интересным периодом, и я был слегка разочарован, что не увижу ее.
Я бежал вприпрыжку вдоль Большого канала и ощущал на лице дыхание влажной ночи. За дворцом свернул в боковую улочку, ведущую к мосту Вздохов - мраморной арке, переброшенной через канал в том месте, где находился тайный проход к подземной тюрьме инквизиции. По этому мосту "черные плащи" вели преступников и еретиков, чтобы бросить в камеры под каналом, где несчастные, скованные цепями, томились в сырости и темноте, слушая плеск весел проплывающих над ними гондол. Дрожа от холода и изнемогая от голода, они ждали, когда звероподобные стражи потащат их на дыбу или бросят на испачканные кровью острия "железной девы". Вздохи в последний раз поднимающих к небу глаза узников и дали название мосту через канал. В тот вечер на нем никого не было, кроме крадущегося в темноте кота.
В Венеции котов хватало в избытке. Когда у меня разыгрывается воображение, я начинаю воспринимать их как неотъемлемый мотив смерти. Все помнят миф о девяти кошачьих жизнях, черных кошек связывают с приближающимся несчастьем и не забывают об их единении с ведьмами. Кошки и темные легенды о них стали неотъемлемой частью нашего города, мы даже построили фонтаны с зарубками наподобие маленьких лестниц, чтобы зверькам было легче забираться и пить. Коты и все с ними связанное так присущи Венеции, что я задаю себе вопрос: не призваны ли они напоминать жадным до наслаждений горожанам о неотвратимости смерти? Не должна ли легенда о девяти жизнях заставить нас задуматься о воскрешении из мертвых в день Страшного суда? Не наводят ли эти загадочные существа на мысль о возможном существовании в нашем мире магии?
Я на секунду задержался на мосту, чтобы взглянуть на отражение мерцающих звезд в темной воде канала; белая мраморная арка, казалось, висела в черном как деготь небе в колючих лучиках света. Только теперь мне пришло в голову, что мост - это зловещий символ города. Но в тот вечер я пронесся по нему с энергией молодости. Медленно тянущиеся дни на кухне наводили на меня скуку, и я ощутил в груди приятный холодок опасности. Шутя, погрозил выгибающему спину коту, как делают матери, пытаясь образумить расшалившихся детей: "Смотри, "черный плащ" тебя заберет!" Он в ответ предостерегающе зашипел. Я рассмеялся и побежал дальше.
Со времен моей юности я часто возвращался в Венецию, и парадокс неистребимой иллюзии ее величия всегда вызывал у меня улыбку. Вода, ласкаясь к подножиям ветхих дворцов, все так же нашептывает истории о смерти. Люди в плащах все так же возникают из темноты и тут же растворяются в ней. Город всегда оставался превосходным обрамлением для всяческих тайн, обольщения и печальных мыслей поэта. Испорченная пороком, Венеция зовет к моральной капитуляции, но не с веселой усмешкой, а с осознанием, что была и остается таящейся под царскими покровами распутницей.
Венеция - город иллюзий, и лишь тот, кто вырос на здешних улицах, способен отыскать путь во мраке призрачных хитросплетений ее мостовых. Я долго жил благодаря ее милости и приобрел такое умение. Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы найти узенькую улочку, на которой стоял дом старшего повара.
Дом был высокий, с синей дверью, арочными окнами и длинным каменным балконом, идущим вдоль всего piano nobile - среднего этажа, где располагались столовая, кухня и гостиная. Как обычно, на первом этаже стирали и хранили продукты, а верхний занимали спальни. Каждая спальня имела среднего размера балкон с гнутым металлическим ограждением, выходящий на мощеную пешеходную дорожку и канал. Каменные ступени вели от двери синьора Ферреро прямо к воде, где легко покачивалась пришвартованная к полосатому шесту личная гондола. Это был удобный дом, достойный уважаемого горожанина, каким являлся старший повар дожа. Я хотел такой же для себя и Франчески.
Я застыл в глубокой тени каменного балкона - мое возбуждение шло на убыль, по мере того как росло чувство вины. До этого я являлся в дом синьора Ферреро в качестве желанного гостя. Мой благодетель по-отечески меня обнимал, кормил, приглашал провести время в его семье. Теперь я крался, словно преступник, и подозревал, что обманываю доверие хорошего человека. Я было подумал уйти, но горевшая во мне юная страсть побуждала меня выяснить… все на свете. Я прокрался по лестнице на средний этаж, проскользнул по каменному полу балкона, стараясь не задеть расставленные вдоль стены цветочные горшки, и оказался у ярко освещенного окна столовой. Кровь стучала в ушах.
Совсем еще юный, я не знал, что жизнь полна естественных осложнений, и поэтому вообразил, будто супруги Ферреро расположатся удобно и достаточно близко к окну, чтобы я мог подслушивать, но при этом остаться незамеченным. И разумеется, начнут обсуждать дожа в тот самый момент, когда я окажусь в пределах прекрасной слышимости. Ждал, что старший повар расскажет жене о случившемся и ясно, в деталях объяснит причины и последствия происшествия. А в конце рассказа отправится в постель. Ха!
Я заглянул в светлую столовую. В комнате горело не меньше дюжины толстых восковых свечей. Синьор Ферреро с родными сидел за обеденным столом орехового дерева, залитый мягким светом, довольный, и предавался беседе. Я вжался в стену. До меня долетел аромат тушеной ягнятины и свежего хлеба, и я вспомнил, что не поужинал. Желудок свело судорогой, и я мечтал, чтобы он успокоился.
Синьора Ферреро рассказывала о своей перебранке с мясником. Она ни разу не упомянула его имени и называла исключительно il ladro - вор.
- Я не придумываю, - говорила она. - Он и мою сестру обманывает. Человек совсем зарвался и нечист на руку.
Муж пробормотал что-то в знак согласия.
Дочери говорили об учителях и школьных подругах. Представительницы нетитулованного дворянства, девочки, в отличие от детей аристократов - например дочери папы Лукреции Борджа, - никогда не будут свободно говорить на латыни и греческом, но они научились читать, писать и считать. Елена заявила, что хотела бы изучать астрологию, но отец ответил:
- Лучше почитай труды молодого польского ученого Коперника. Он предложил интересную теорию, согласно которой Земля вращается вокруг Солнца. Только не упоминай его имени при людях. Понятно? - В комнате наступила тишина, и я заглянул в окно. Сбитая с толку Елена смотрела на отца, маленькая Наталья легла щекой на стол и зевала. - Ладно, не важно, - продолжал синьор Ферреро. - Мы поговорим о Копернике, когда ты подрастешь.
Я слушал семейные разговоры о самых незначительных, обыденных вещах и ждал, когда старший повар объявит, что во дворце произошло убийство. Но он лишь посочувствовал жене и выслушал рассказы дочерей. Вскоре я понял, что он ждет, когда останется наедине с супругой. Какой отец решится обсуждать убийство в присутствии детей? Вскоре девочки отправятся спать, и тогда он обо всем расскажет синьоре Ферреро.