Тысячи людей бросались с лошадьми в воду; Рааба вышла из берегов, в воздухе стоял гул криков, проклятий, выстрелов. Судорожные движения пловцов, ярость преследователей - все это представляло страшную картину истребления.
- Картечью в собак! Картечью! - крикнул Иоганн фон Шпорк.
Раздался рев смертоносных орудий, и после каждого выстрела новые жертвы всплывали на поверхность реки.
Резня продолжалась до четырех часов дня. Турецкие резервы, находившиеся в лагере, бежали; полумесяц отступил перед крестом. Турки спаслись в горы, однако двенадцать тысяч турецких воинов усеяли своими трупами поле битвы, и столько же погибло в волнах реки.
Когда солнце село, защитники креста могли отдохнуть от своей кровавой работы; по всему полю звучало торжественное: "Тебе Бога хвалим!"
В стороне от суеты, в глубине небольшого рва сидели двое мужчин. Это были маркиз Бренвилье и его спаситель, Сэн-Круа. Молодой полковник держал за руку поручика, на груди которого лежала голова спасенного.
- Я - Ваш должник, Сэн-Круа, - сказал маркиз, - без Вас я лежал бы теперь там, среди этих безмолвных тел.
- Я рад, что Вы спасены, маркиз, - ответил Сэн-Круа. - Но ведь я только исполнил долг солдата. Все за одного, один за всех! Будь я на Вашем месте, Вы, разумеется, снесли бы череп грозившему мне янычару. Вы раскрыли для меня свой кошелек, когда я отчаивался в своей судьбе; Вы ласково приняли меня в товарищи; Вам первому открыл я свое сердце, потому что чувствовал, что меня что-то притягивает к Вам. Вы помогли мне своим кошельком, я Вам - своей шпагой. Об одном прошу Вас: считайте, что мы поквитались!
Эти слова были сказаны с таким непонятным волнением, что Бренвилье с изумлением поднял взор на своего собеседника. Лицо Сэн-Круа было серьезно; на нем даже выражалось что-то похожее на страх.
- Тысяча чертей! - воскликнул маркиз, - это, кажется, должно означать, что Вы больше не хотите иметь со мной никакого дела? Как бы не так! Я не из тех людей, которые способны забыть долг признательности! Вы всегда останетесь моим другом. Я Вас не отпущу! В игре, на пирушках, у красоток всех стран, Вы - мой товарищ! Жизнь должна, наконец, улыбнуться Вам, и, когда мы вернемся в добрый старый Париж, мой дом в Вашем распоряжении. Дома я живу широко; Вам у меня понравится. Мой брак довольно бурный, ведь Вы знаете женщин, - но у меня красивая и умная жена. Вы должны познакомиться с ней.
Сэн-Круа слегка вздрогнул, затем положил руку на плечо маркиза и, заглянув ему в самые глаза, произнес:
- Маркиз, оставьте меня: я хочу одиноко пройти свой жизненный путь. Я уже достаточно хлебнул из кубка легкомыслия и распутства и боюсь снова вступить на опасный путь, ведущий в лабиринты большого света. Я больше на своем месте - на поле битвы, среди грома орудий. Здесь я могу принести пользу, там же я, может быть, окажусь вредным. Позвольте мне проститься с Вами! - докончил он почти печальным голосом.
- Что за черт! Что это Вы выдумали? Ерунда! Вы так говорите, точно на Вас тяготеет какое-нибудь преступление. Почему Вы не хотите спокойно наслаждаться радостями жизни около близкого друга?
- Потому что боюсь, что принадлежу к числу тех людей, которые всюду вносят с собой несчастье, - глухо промолвил Сэн-Круа, - я думаю, что было бы хорошо держать меня вдали от других людей: может быть, те, что отталкивали меня от себя, тоже думали так… Лучше, если я буду держаться подальше от счастливых людей.
- Глупости! - воскликнул маркиз. - Вы - славный малый, может быть, немножко легкомысленный - впрочем, я и сам такой - но сердце у Вас там, где ему надлежит быть. Ни слова больше! Вы - мой, и этим все сказано! Еще раз благодарю за быструю, отважную помощь. А теперь отправимся в главную квартиру: Гассион и Ла Фейяд зададут там сегодня пир горой. Вашу руку! Вот так! Я повезу Вас в Париж и введу там в свой дом. Мария будет рада Вам… Ха, ха, ха! Знаете, что: Вы похожи на нее! В самом деле похожи! Итак, Вы остаетесь со мной!
- Вы этого сами хотели, - со вздохом произнес поручик, пожимая руку маркиза.
V
Опыты "римского доктора"
Принимая во внимание все наличные обстоятельства, бурное время и трудность добывания различных гастрономических припасов, следовало признать ужин, данный Гассионом и Ла Фейядом офицерам их корпуса, положительно блестящим. Значительную часть яств составили запасы, захваченные в турецком лагере. Больше всего оказалось редких фруктов, масса которых была найдена в неприятельских палатках. Ели из награбленной богатой посуды; венгерское вино пили из роскошных кубков, взятых из палатки Коприли.
Пирующие разошлись только под утро. Когда маркиз и Сэн-Круа направлялись к своей "квартире", состоявшей из местечка у бивуачного огня и шерстяного одеяла, так как ночевать пришлось на поле битвы, - Сэн-Круа остановился перед длинным, высоким зданием. В окне, выходившем в сад, виднелся свет.
- Да ведь это - дом "римского доктора", - сказал поручик. - Он уже не спит. Видели Вы его во время боя?
- Нет, но видел перед битвой; он был занят приготовлением перевязок, - ответил Бренвилье.
- Чем он может заниматься в такой ранний час? Пройдем еще немного… мы как раз очутимся у ворот!
- Оставьте этого неприятного человека! Не то он опять наградит нас мерзкими впечатлениями.
- А я хотел бы видеть его: этот странный человек очень интересует меня.
С этими словами Сэн-Круа перелез через ограду, а маркиз остался на дороге.
- Я буду ждать Вас у нашего костра, - сказал он и повернул в сторону.
Сэн-Круа взошел на крыльцо и принялся ощупывать дверь, но так как она не отворилась, то он вышел из-под навеса в монастырский сад. Взобравшись на груду камней, он попробовал заглянуть через окно в комнату доктора.
То, что он увидел, так поразило его, что, хотя его сердце сжималось непривычным чувством ужаса, он все-таки остался на своем месте, чтобы видеть все, что будет делать доктор.
В комнате горела лампа, спускавшаяся с потолка на железных цепях. Стол был выдвинут на середину комнаты. На нем лежало распростертое тело мужчины, руки, ноги и шея которого были привинчены к столу железными кольцами, так что лежавший, если только он вообще был еще жив, не мог пошевелить ни одним членом. Сэн-Круа не мог решить, труп это или живой человек; но ему казалось, что скорее - живой, так как доктор стоял перед телом и внимательно разглядывал его; кроме того, в рот лежавшего была вставлена воронка с длинной трубкой; через эту воронку доктор от времени до времени вливал в горло лежащего какую-то жидкость из небольшой бутылочки. Он употреблял свои капли с крайней осторожностью; после каждой влитой в воронку дозы он прикладывал к груди лежащего руку или ухо; иногда открывал какую-то книгу, прочитывал несколько строк и снова смотрел на тело. Если Экзили пробовал над телом и внутренние средства, то, по мнению поручика, оно не могло быть трупом. Скоро Сэн-Круа с ужасом увидел, что, несмотря на железные оковы, тело судорожно зашевелилось, приподнялось, шея напряглась, и из горла вырвался страшный, гортанный звук.
Эти проявления жизни по-видимому не произвели на доктора ни малейшего впечатления. Пока тело судорожно содрогалось, он положил руку на сердце своей жертвы, а его злые глаза внимательно следили за усилиями распростертой фигуры. Через несколько мгновений голова снова упала на стол, тело вытянулось, хрип в горле прекратился. Ужасный доктор равнодушно ощупал тело, приложил ухо к сердцу, потом снова раскрыл свою книгу, заглянул в нее, снова перевел взор на тело, со страшной усмешкой покачал головой, а затем, захлопнув книгу, отвинтил железные кольца.
Тело не двигалось. Сэн-Круа уже не сомневался, что теперь это был труп, что доктор каким-то быстрым и верным средством убил этого человека.
Экзили прибавил огня в лампе, достал футляр, а из него - два скальпеля. Ошеломленный всей предшествовавшей процедурой, поручик пошатнулся, качнулся вперед и ударил рукой в оконное стекло.
- Кто там? - крикнул Экзили, быстро опустив свою лампу. - Кто там подсматривал? Я пущу в него огненную стрелу сквозь стекло!
- Это я, Сэн-Круа! Один из тех офицеров, которые арестовали Вас в поле!
- А, шпионы! - закричал Экзили. - Вы подкарауливали? Столько ли любопытства высказали Вы, чтобы поближе познакомиться с неприятелем?
Он отворил в окне маленькую створку.
- Доктор, что Вы тут делали? Я просто поражен недоумением, ужасом…
- И любопытством, - подсказал доктор. - Очень верю. Всем Вам, господа, охота видеть чудесные излечения и поглядеть на диковинные вещи; но тут на сцену являются страх, отвращение и так далее! Если бы все так поступали, то мало кому можно было бы помочь!
- Но то, что я видел, было действительно ужасно! Вы и сами не можете отрицать, что это ужасно.
- А что Вы видели?
- Живого, прикованного к столу человека, которого Вы убивали каким-то средством.
Экзили вскочил в гневе, но тотчас же овладел собой.
- Во-первых, это был вовсе не человек, а просто - турок; мы не причисляем их к людям. Во-вторых, убить я его убил, но не по своей воле: я применил одно средство, чтобы спасти его от внутреннего кровоизлияния, которому он подвергся, упав вместе с лошадью; я принес этого человека с поля сражения. Он не хотел, чтобы я сделал над ним опыт моего лечения, и я привязал его к столу и заставил проглотить мое лекарство посредством воронки. Мне жаль, что лекарство вызвало смерть, но это всегда может случиться. Да и что значит какой-то турок, который все равно завтра был бы подобран, как пленный? Так он гораздо скорее избавился от ожидавшей его судьбы.
Сэн-Круа не нашелся, что возразить.
Доктор надвинул на голову свой капюшон и сказал с ударением: