Князь вышел из домового храма господарей - Мировецкой церкви - в теплую весеннюю ночь. Следом, как всегда, неслышно ступал верный телохранитель Хынку. У невысоких каменных перил перед храмом Штефан остановился. Сучава перед ним погружалась в сон; безмолвно возвышались силуэты ее церквей, под ними угадывалась густая чешуя соломенных, и камышовых, и тесовых кровель многих тысяч домов. Слева стояли столичные резиденции великих бояр государевой думы - добротные постройки с просторными дворами, с жилищами для ратных слуг и холопов, с конюшнями и прочими службами. Слева сгрудились подворья иноземных послов. Каждый из них на своем подворье жил по-своему, как великий боярин в своей усадьбе, полным государем. У турка, пока он здесь живал, стоял свой гарем, звучал эзан муэдзина, порой доносились вопли истязаемых рабов и рабынь. Немец жил пьяно и буйно, испанец - почти как в монастыре, хозяевами в его доме были молчальники-монахи. Далее держали свои дворы иноземные купцы - львовские, брашовские, гданьские, краковские. Раньше те гости заводили при своих подворьях шинки и харчевни, мясные лавки и пивные, дававшие большой доход; с недавних пор Штефан-воевода это запретил.
Дальше смутно виднелись белые, недавно законченные стены Сучавской крепости - с толстыми, почти в две сажени, каменными стенами, с семью подобиями башен - полукруглыми выступами, вровень со стенами; то были укрепления, удобные для установки пушек, но недоступные для орудийного боя. Новые стены смыкались с крепким старым сучавским кремлем, где стоял дворец, с его мощными стенами и тремя башнями, и были опоясаны рвом, обильно питавшимся водой из реки Сучавы. Штефан гордился новой крепостью, в которую превратил столицу; о такую сломает зубы сам султан Мухаммед с его прославленной артиллерией.
Подошел, стал рядом боярин Михай Шендря, муж сестры. Встал справа, как и подобало господаревой верной деснице во всех делах, особенно - в тайных.
- Что скажешь, пан Михай? - сказал Штефан, видевшийся с ним уже в тот день. - Что принес вечер?
- Счастье стольнику Яцко, государь, - усмехнулся сучавский портарь. - Закатил пан стольник в доме своем пир, и вот, когда осушили бочонок холерки, пришел неведомо чей слуга, поднес хозяину жареного петуха. Пан Яцко приказал было отнести подарок в камору, да сотнику Дану с хмельных глаз захотелось петухом закусить; отхватил сотник той птице ногу, а из брюха татарские золотые так и потекли.
- Взятка, - молвил князь. - Дознайся, пане Михай, от кого и за что.
- Розыск ведется, государь.
- Завтра буду сам взяточника судить. Велю голову свернуть, коль виновен, как тому петуху. Да не спеша, с бережением.
- В Хырлэу, государь, не едешь? Я уже снарядил куртян.
- Некогда, пане портарь. Не дают, видишь сам, дела.
Штефан-воевода, действительно, уже месяц собирался в Хырлэу - городок среди знаменитых государевых виноградников. Там возвышался добротно выстроенный из звонкого, как железо, кирпича "пьяный двор" воеводы - винодельни и погреба, где колдовал над рядами могучих бочек княжий винный мастер, выписанный десять лет назад из Семиградья сас Фелчин. Там хранилось, зрело наилучшее меж котнарскими винами - зеленое "армаш". На четвертый год, проведенный в подвале, богатырский напиток набирал такую крепость, что три стакана его запросто валили с ног самого сильного мужика. По всей Европе о славном "армаше" ходили восторженные легенды, но мало кто сумел проверить истинность этих слухов: котнарские вина нельзя было вывозить, за пределами родных подгорий они теряли все достоинства - крепость, вкус и аромат.
Штефан-воевода был почитателем "армаша", без кружения головы осиливал четыре кубка. Но не затем лишь наведывался в Хырлэу. В этом городе жила веселая красавица Мария, жена торговца рыбой Рареша. И рос при ней сын Петр, зачатый от князя Штефана два года назад, когда воевода решил навестить хозяйство мастера Фелчина, а жупын Рареш как раз отправился к Дунаю-реке за селедкой. Годика через два князь Штефан должен был забрать мальца к себе, чтобы воспитать вместе с прочими своими отпрысками, достойно, а пока - навещал мать и сына, о чем люди Шендри заранее ставили в известность покладистого, польщенного нежданной милостью торговца Рареша, тут же отправлявшегося в очередную поездку.
Теперь воевода никак не мог выбрать время, чтобы побывать в Хырлэу. Вот уже целый месяц.
- Спасибо, пане Михай, - сказал Штефан, выслушав другие донесения портаря. - Прикажи позвать Русича.
Москвитин немедля явился к своему государю; преклонив колена, Влад долго не поднимал глаз. Стрелецкий сын многому научился, служа при дворе молдавского господаря, но так и не научился лгать; князь Штефан, главный наставник куртянина-дьяка, не учил этому своих слуг.
- Как было дело и в чем твоя вина, о том - не спрошу, - сурово, не повышая голоса сказал Штефан. - Ибо ясно мне все и так. Хочу, однако, чтобы знал ты, что натворил. Что не могу поднять перед княгиней лица от стыда за себя и за слуг своих. Что стыдно мне за себя и вас перед вельможным паном Бучацким.
Воевода помолчал. Княгиня, конечно, была права: шурин Александр с умыслом отправил к ней племянницу под охраной Чербула. Но расхлебывать плоды этой шутки Александра еще долго придется ему, князю Штефану.
- Иди с глаз, - тихо сказал он Владу. - Во стяг к капитану Долофану, - добавил князь, увидев, как задрожали руки доверенного дьяка. - Хотел служить мне не пером, но саблей, - вот и будешь у пана Долофана десятником. Да не показывайся без зова на глаза.
- Спасибо, государь, - молвил Володимер.
- Ступай, - сказал Штефан и, отвернувшись, ушел в свои покои.
52
Миновав Бистрицкую крепость, разросшийся в пути караван вступил на землю Семиградья. Войку и Роксана взирали на горы, теснившие со всех сторон дорогу и уходившие, казалось, в самую глубь небес. Изредка каменные гиганты расступались, и на далеких склонах можно было увидеть белые пятна городов и сел. Так вот она какая, Трансильвания, в которой ей предстоит поселиться!
Караван следовал по волостям, где жили секеи. На дорогах все чаще появлялись ехавшие группами воинственного вида длинноусые всадники в простой одежде, похожей на ту, которую носили молдавские крестьяне-войники; рядом с их конями бежали громадные черные псы семиградской породы, усердные стражники границ Венгрии и вассального ей Семиградья, секей не расставались с оружием ни на пашне, ни в пути.
И села их, охраняемые храбрыми жителями, радовали проезжавших цветущим видом. Но кончились порубежные волости, и стали поступать на земле Семиградья раны, нанесенные рукой человека. Появились сожженные деревни, опустошенные поля и сады, разоренные церкви и монастыри.
- На всем - следы людской доброты и братства, - с горькой усмешкой промолвил почтенный Гютнер, созерцая развалины одного из таких сел. - Следы высокой милости властителей и благородства их воинов.
- И так, верно, до самого Русалима, - отозвался, качая головой, ехавший поблизости десятник Изар.
В залитой солнцем зеленой долине, раскрывшейся перед ними на третий день после перехода границы, показалась большая роща. Что-то странное почудилось Войку в этом леске, над которым кружилось и гомонило множество птиц. Достигшие рощи передние возы остановились, за ними встал весь караван. Послышались крики. И Войку, оставив на месте жену, вместе с Клаусом и Изаром поспешил к месту заминки.
Перед Чербулом стоял лес, созданный человеческими руками, - лес кольев. На каждом сидел человек, точнее, висели остатки того, что некогда было человеческим телом. Иные еще дотлевали, распространяя смрад. Иные давно истлели. Вороны и галки, скворцы и грачи, сороки и иные птицы, не ведая, что творят, свили гнезда меж ребрами скелетов, вывели птенцов в пустых черепах.
Почти у обочины, под одним из кольев, сидела седая босая женщина в лохмотьях; с бессмысленной улыбкой, с блуждающим взглядом, напевая простую песню без слов, по-видимому, - колыбельную, безумная баюкала куклу. Из тела ее тряпичного дитяти торчала длинная щепка, наверно, тоже обозначавшая орудие столбовой смерти.
- Шесть лет назад эту крестьянку привязали к столбу, на который посадили ее малыша, - пояснил вполголоса купец, ездивший уже по той дороге. - Потом ее, обезумевшую, долго водили на цепи за обозом, потешались над ее речами. Когда войско Дракулы разбили в последний раз, она вернулась сюда… Проезжие кормят ее, кто чем может…
К женщине в это время подошло несколько человек. Положили рядом с ней на землю хлеб, брынзу, вяленую рыбу, сало. Безумная продолжала напевать, не видя их и не слыша.
- Чьих же рук это дело? - спросил подъехавший между тем итальянец.
- Здесь тешился сам Дракула - Влад Цепеш, бывший господарь мунтянский, - отвечал кожевник из Романа. - Не раз налетал проклятый на Семиградье; не в одной здесь долине оставлены им такие рощи.
Кто-то коснулся руки Войку. Обернувшись, витязь увидел Роксану. Княжна остановившимся взглядом смотрела туда же, куда и он.
- Сана, поедем, - ласково сказал Войку, мгновенно овладев собой. - Это не для тебя.
- Тогда для кого? - спросила княжна, не трогаясь с места. - Есть ли в мире такой, кто не должен видеть этого, не знать?
- Надо ехать, - повторил Войку негромко и, взяв повод ее лошади, увел за собой.