- Все в сборе, можно продолжать, - кивнул Войку. - Ты говорил только что, Чезаре, что мои друзья вызвали эту бурю колдовством. Объясни теперь, почему корабль все-таки не утонул и сам ты невредим?
- Я молился о том мадонне! - широко перекрестился Чезаре.
- Значит, твоя молитва сильнее колдовства, - установил сотник. - Значит, она может удержать на плаву то, что должно было утонуть. А если в море бросить тебя самого? Помешает ли тебе пойти ко дну твоя молитва?
- Меня бросить в воду? - высокомерно процедил Чезаре, кладя руку на саблю. - Кто такой храбрый?
- Подобного, наверно, не сыскать, - усмехнулся Войку. - Только к чему это? Ты сам сейчас бросишься с грузом в воду и тем докажешь свою правоту. Молись и прыгай в море! Иначе ты лжец!
- Это слово я еще заставлю тебя проглотить! - с угрозой сказал патриций.
- Не надо, Чезаре, - вмешался Ренцо, - не уводи беседу в сторону. Все видят теперь: ты не уверен в силе своей молитвы. Да и какова молитве ренегата цена? Разве не хотел ты, сняв с груди крест, предаться Мухаммедову лжеучению? Разве такому можно верить, братья и сестры? - воскликнул Ренцо, обращаясь ко всем, кто стоял вокруг.
Чезаре обнажил саблю, двадцать бывших недимов тесно на ним сгрудились, тоже берясь за оружие; но толпа гневно зашумела.
- Пусть все будет честно! - пронзительно закричала одна из девушек.
- Чезаре ди Скуарцофикко, я обвиняю тебя, - сказал Ренцо. - В том, что ты первым встал на путь измены вере предков, выразив желание принять закон мусульманства. Что ты склонил к такому предательству многих своих товарищей и побуждал к отступничеству всех нас. Разве это неправда, братья и сестры?
Ответом были возгласы одобрения.
- Я обвиняю тебя в том, - продолжал Ренцо, - что ты, не сумев помешать нам обрести вновь свободу, затаил к нам ненависть и вражду. Что ты, Чезаре-ренегат, сегодняшним ложным обвинением пытался погубить невинных и, захватив власть на корабле, привести его к врагам Христовым в Стамбул!
- И для того же пытался во время бури убить нашего капитана! - раздался чей-то голос в последних рядах толпы.
Юноши и девушки расступились; вперед вышел один из готов, Гендерик.
- Я пришел только что в себя, - сказал германец. - Когда рухнула мачта, я запутался в упавших вантах и потерял сознание. Но перед тем видел, как этот отступник, укрывшись за рубкой, метнул в нашего капитана нож.
- Это твой нож, Чезаре? - спросил Войку, вытаскивая грубое оружие из-за пояса.
- В первый раз его вижу, - пожал плечами патриций.
- Это его нож, - подтвердил, выступив вперед, Чукко Чуккино. - Я видел его у Чезаре в руках.
Ропот толпы становился грозным, собственные дружки от него начали медленно пятиться. Скуарцофикко понял, что настало время выкладывать главный козырь. Чезаре поднял руки, требуя слова.
- Это так, - признал патриций, - я хотел его убить. И убью, клянусь господом богом, как он того заслуживает. Ибо вы не знаете еще самого тяжкого преступления этого мужлана, не ведаете о сокровищах, которые он скрыл от вас на этом корабле.
- Сокровища? - переспросил Асторе. - На судне нет никаких сокровищ!
- Видишь, кормчий, даже тебя этот хитрец обманул, - злорадно улыбнулся Чезаре. - Сокровища есть! Золото и жемчуг, драгоценности и сосуды!
Войку бросил гневный взгляд в ту сторону, где лишь недавно торчала пегая борода бывшего аги. Зеноби-Зульфикара не было видно.
- Ты все это придумал, Скуарцофикко, - отвечал патрицию Асторе. - Ибо трюм затоплен и доказать что-либо тут нельзя. На судне нет сокровищ, иначе я бы об этом знал. Не так ли, капитан?
- Чезаре говорит правду, - твердо промолвил Войку. - К сокровищам сейчас не проникнуть, но они есть и плывут вместе с нами от самой Каффы.
Поднялся страшный шум. Асторе с удивлением воззрился на Чербула, будто увидел его в первый раз.
- Почему же ты о том никому не сказал, товарищ? - спросил он.
- Что скажешь на это, Войку, - с тревогой спросил Данило.
Чербул обвел всех спокойным взглядом.
- Что иначе поступить не мог, - ответил он. - Мы сломали свои оковы, сбросили в море своих тюремщиков, но мира между нами все-таки не было - наговорами и злыми слухами тайные недруги сеяли раздор. Мы знаем уже, хоть и молоды: согласие крепче между бедными, чем между богатыми. Мог ли я бросить нечистое золото султана в наши ряды, чтобы посеять вражду и смерть? Заглянем все честно в свои души; что принес бы нам такой дар?
- Капитан поступил, как велел ему долг, - твердо заявил Ренцо. - Это золото стало бы камнем, который бы потащил нас всех ко дну.
- Кому помешало бы богатство? - раздался вдруг девичий голос.
- Кому золото не несло еще беды? - отозвался другой.
- Не следовало скрывать! - упрекнул кто-то.
- Лишь в молчании было спасение! - ответили ему.
- Правильно сделал сотник! - крикнул Чукко.
- Надо было спросить и нас! - возразил рядом Маффео.
Шум снова нарастал, страсти на судне накалялись опять.
- Стойте! - вскричал Чербул громовым голосом. - Пусть решает все бог!
- Божий суд! Божий суд! - подхватили десятки голосов.
- Капитан требует божьего суда.
Толпа начала расступаться; все понимали, что означает этот призыв. Войку улыбнулся Роксане, окаменевшей в тревоге, и твердым взглядом посмотрел в глаза своего противника.
Очистив вместе с профосом небольшое пространство, кормчий Асторе, взявший на себя заботы распорядителя, подошел к обоим соперникам. Асторе сознавал важность своего дела, а потому успел пригладить спутанные волосы, приосаниться.
- Вы, синьор, требовали божьего суда, - поклонился он важно Чербулу. - Вы, синьор, - поклонился он Чезаре, - приняли сей вызов… Ведь вы его принимаете? - спохватился кормчий.
- Разумеется, синьор, - холодно ответил патриций.
- Отлично, - кивнул Асторе. - В таком случае вы, синьор, принявший вызов, пользуетесь правом выбора. Вы можете выбрать испытание огнем - противники простирают руку над открытым пламенем, и первый, кто того не выдерживает, объявляется побежденным. Можете обратиться к искусу водой… Впрочем вы, синьор, сегодня его отвергли.
Чезаре бесстрастно кивнул.
- Третье - испытание сталью, - завершил Асторе.
- Его я и предпочту, - важно отозвался патриций.
Асторе поклонился и попросил собравшихся очистить палубу на всем носу корабля.
Чезаре преобразился. Под одобрительными взглядами приятелей молодой патриций сбросил камзол и сорочку, обнажив мускулистый смуглый торс, вынул из ножен саблю. Чезаре был красив резкой красотой кондотьеров и морских бродяг, каких во множестве даровала миру его родная Генуя. Он был также - о чем Войку знал уже - лучшим фехтовальщиком старой Каффы. Не склонный к воинским подвигам, лишениям и трудам, к походам и морским путешествиям, младший Скуарцофикко странным образом сочетал в себе избалованного молодого аристократа с опасным забиякой, жестоким дуэлянтом, отправившим на тот свет чуть ли не дюжину соперников. Говорили, что Чезаре не всегда дерется честно; ходили даже слухи, что некоторых юношей, убитых им или раненных, он вызвал на бой, получив за то немалые деньги от их врагов. Но в Каффе были единодушны: Чезаре дерется с редкостным искусством.
Войку, в свою очередь, оголился до пояса, обнажив мышцы закаленного бойца. Чезаре слышал о подвигах молдавского сотника под Мангупом; но схватки на стенах и конные поединки для него были не в счет. Этому простолюдину, конечно же, не у кого не было перенять высокое искусство боя на мечах, на палашах и саблях. Чезаре видел уже себя хозяином наоса. Многие юноши и девушки из Каффы, кому была известна мрачная слава Скуарцофикко, не на шутку тревожились за сотника.
Асторе подал знак, и клинки скрестились.
Чезаре собрался всласть позабавиться, а главное, показать той, кого он наметил себе в подруги, сколь силен, искусен и ловок посланный ей самой судьбою истинный мужчина, отныне - ее господин. Обменявшись с Войку первыми, пробными выпадами, он начал наступать, чтобы сразу задать в поединке тон; жестокая забава откладывалась им, как обычно, на те минуты, когда противник будет задет острой сталью, утомлен и сломлен, хотя сможет еще держать оружие в руке. Войку охотно принял предложенный ход. Он начал отступать, отбивая удары фрязина, не пытаясь сам дотянуться до него саблей. Чербул отступал по кругу ровно и легко, словно в танце; замысел Чезаре - загнать своего врага в угол - не удавался. Сделав обманный выпад, он пытался подсечь сотника внизу, - тот уклонился. Пытался нанести рубленый удар - и, промахнувшись, опасно раскрылся, чего сотник то ли не заметил, то ли не захотел использовать. Тактику надо было менять.
Чезаре, перестав давить, застыл на месте, лишь слегка отклоняя вниз и вверх настороженное жало сабли. Войку ответил внезапным, стремительным прыжком, грозя уколом в бок; Чезаре в первый раз пришлось самому увернуться от удара. Что случилось, почему не удалось ему, как бывало, в единое мгновение отбить выпад и проткнуть летящее тело врага? Чезаре был, как прежде, быстр; значит, проворнее, точнее в ударах оказался его враг. Чербул, снова отскочив, снова прыгнул; Чезаре, уже начеку, отклонил саблю легким движением, не сдвинувшись с места. Патриций успокоился; эту школу боя, пришедшую с востока, он хорошо знал. Но Войку снова сменил тактику. Теперь он твердо стоял на месте, обмениваясь с ним ударами, встречая сталью грозящую сталь. Восточный способ рубки сотник легко сменил европейским.
Фрязин понял: его соперник играл. Хорошо, он сейчас заставить противника биться всерьез.