Вместе со своими воинами Войку несколько раз бежал к тем участкам укреплений, где волнам великого штурма удавалось выплеснуть наверх белую пену янычарских толп. Перебив прорвавшихся или сбросив их вниз, они возвращались в цитадель. От бойцов осталась половина; Войку с головы до ног был покрыт копотью и засохшей кровью, то была кровь врагов и тех его товарищей, кто пал рядом, кого ему пришлось выносить из рукопашной. На теле же самого витязя по-прежнему не было ран. Судьба словно хранила его для иных, еще более страшных битв.
Смеркалось, когда натиск пришельцев начал ослабевать, ярость уже плохо поддерживала силы газиев ислама. Наконец турецкие трубы запели, приказывая отходить. Османы отступили, унося раненых и павших.
Только теперь Войку почувствовал, что смертельно устал. Впору было просто лечь, как сделали многие воины, вытянуться на прохладном камне, отдышаться. Но дело жаркого дня нельзя было считать оконченным; требовалось собрать еще тела убитых, похоронить. К стенам Мангупа с плачем сбежались отцы и матери, жены, сестры и дети погибших - надо было помочь им забрать своих мертвых, но прежде - унести раненых в отобранные базилеем лучшие дома города, где умелые лекари взялись за их исцеление. Нескольких товарищей потеряли молдавские витязи: в тот тяжкий день пали Куйу, Ницэ, Чикул. Многие другие отделались ранами. Похоронив убитых и оказав помощь раненым, раздавленные каменной усталостью, земляки возвращались к своему жилью.
23
И снова был спокойный день. Заунывные песни мулл возвестили феодоритам, что турки тоже хоронят мертвых, число которых после четвертого штурма должно быть особенно большим. Ничто, однако, не говорило о том, что Гедик-Мехмед и его войско собираются отступать. Приказ падишаха был ясен: взять Мангуп. И повеление султана командующий был намерен выполнить. Рано или поздно - ведь спешки не было, никто особенно не торопил хитрого пашу.
Турки начали земляные работы. Салагоры и саинджи принялись рыть вокруг своего лагеря ров и насыпать за ним вал, который тут же венчали частоколом. Турки, оценив противника, устраивались для долгой осады.
Александр Палеолог хорошо понимал, какой оборот принимают события. Османы не сумели взять крепость прямым штурмом; вести же подкопы под сплошную скалу, на которой стояла столица, было бессмысленно. Но турки могли выиграть войну терпеливой осадой. Чистые источники, бившие из камня в самом сердце города, хорошо снабжали его водой, но запасы пищи в запертой со всех сторон крепости рано или поздно должны были иссякнуть.
В тот вечер сыграли свадьбу Иона Арборе с Руфью, дочерью мангупского раввина. Невесту окрестили, обрызгав водой из купели, и преосвященный Илия без промедления обвенчал молодых. Пир справили скромный, гостей было мало, но среди них был князь Александр Палеолог. Пили мало, говорили вполголоса, более - о воинских делах. Предоставленные самим себе, в полном соответствии с местными нравами, жених и невеста, не смущаясь присутствующих высоких духовных и светских особ, не отрывали друг от друга глаз, не размыкали сцепленных рук.
К концу третьего спокойного дня, поднявшись снова на башню, где он нес обычно дозор, Чербул увидел Арборе. Молодой боярин в задумчивости рассматривал лагерь осман, раскинувшийся перед городом, далеко внизу.
- Смена пришла, пане Ион, - сказал Войку.
Арборе ответил улыбкой, первой, увиденной Чербулом на этих неохотно размыкавшихся устах.
- Спасибо, друг, - отозвался он, не двигаясь, однако, с места.
- Твоя милость, вижу, не смешит? - спросил Чербул, подходя к парапету.
- Скажи еще - после свадьбы к молодой жене, - с той же дружелюбной усмешкой молвил молодой боярин. - Нет, пан сотник, нет. Спешить более некуда - я пришел ко всему, о чем мечтал и чего даже не чаял.
- Мы все за тебя рады, боярин, - улыбнулся белгородец.
- Прошу тебя, не зови меня так. И не величай твоей милостью. Разве мы не товарищи по боям?
Войку внимательно посмотрел на сотника. Перед ним стоял совсем другой человек - знакомый, но обновленный. И дело было не только в том, что Чербул никогда еще не слышал от Арборе так много слов. Исчезли горькие, малозаметные, но постоянные складки в уголках Ионовых губ. По-новому светились умные глаза Иона Арборе.
Перемены, собственно говоря, в облике сотника стали намечаться давно, с тех пор, как по отряду пронесся слух: молчун-боярин связался с иноверной. Но таким Войку видел его впервые.
- Не буду, Ион, - кивнул сын капитана Тудора, - если не велишь.
- Спасибо и на том. А то порой думаю, не смеются ли надо мной братья-витязи? Какой из меня ныне боярин, кому милость оказать могу?
- Милость мудрого - беседа, - чуть улыбнулся Чербул.
- Мудрец из меня не вышел тоже, - по челу Арборе опять пробежала тень. - Какой мудрец на краю могилы к венцу идет!
- К аналою приводит любовь, - серьезно проговорил Войку. - А она не глядит, ко времени ли пожаловала. Приходит, и все тут.
Ион взглянул в глаза собеседнику.
- Ты прав, земляк, - молвил он. - И нам с тобою не по достоинству гадать, вовремя ли пожаловала гостья. Она всегда - божий дар.
- Аминь.
- Пусть на краю могилы, пусть в аду, - продолжал Арборе, - она - благословение и счастье. Единое, ради чего и на смерть, и на вечные муки пойти легко.
- А родина, Ион? Родная земля?
Молодой боярин горько усмехнулся.
- Не всем родина - мать. Для иных она - мачеха.
- Бывает и так, - кивнул Войку. - Бывают и у матери нелюбимые дети. Но разве это снимает с них долг - за мать свою лечь костьми?
В отряде не раз говорили о том, как нелегко пришлось в свое время Иону в родимых краях. Старый Арборе нравом был крут и жесток. Старый Арборе, по слухам, был скуп и радел более всего о величии и богатстве древнего рода. Но разве отец, пусть неправеден он и зол - не природный отец?
- Кто не был в нелюбимых сынах, тому не понять, - покачал головой Ион. - И ни понять, ни испытать такое, тем паче, никому не пожелаю. От долга же своего не бегу, - добавил он, упрямо склонив голову, - костьми за тех, кто дал мне жизнь, лягу охотно. Затем я и здесь. Но с тех довольно и костей. Душу отдам лишь той, что подарила мне радость жизни.
Чербула резануло ожесточение, послышавшееся в словах молодого боярина. Но Ион был прав: Войку не мог жаловаться на отца, на своих воспитателей, на своего государя. Даже послав его сюда, может быть, на смерть, родная земля доверила Войку достойное дело. Но что он знал доле Арборе, о том, что довелось Иону передумать и пережить? Какой он ему судья?
- Прости меня, друг, - боярин в первый раз за время службы в отряде положил руку на плечо товарища. - Прости, что говорю загадками; если уж завел беседу - говорить надо прямо. Но на то, чтобы поведать тебе все, не хватит, может быть, дней, оставленных нам судьбой. Скажу только: изверился я во всем. Дала мне судьба отца, а был для меня он злым отчимом. Дала родимый край - обернулся он диким лесом, где охотились на меня мои же братья и друзья. Дала возлюбленную - а любимая предпочла мне низкого моего врага, подлеца и труса. Разве это для одного человека мало?
Арборе в роду был старшим сыном, законным наследником. Но отец, узнавая в нем собственные зримые черты, не узнавал характера и нрава. Привыкший с детства к играм и смелым вылазкам с мальчишками соседнего села, Ион не оставил дружбы с ними и позднее, когда они стали юношами и воинами. Отец упорно настраивал Иона против прежних друзей, против их села, с которым давно враждовал, внушая сыну, что приятельство с черной костью - урон достоинству и чести их вельможного рода. Но, встречая неповиновение, стал заметно охладевать к старшему, которого прежде любил за смелый и искренний нрав. Отец поставил на место первенца второго из четверых своих отпрысков мужского рода, Дину - спесивого, хитрого и предприимчивого молодца.
Став в семье изгоем, Ион ушел служить в сучавские стяги господаревых куртян. Но и этого оказалось мало старому Арборе; отец опасался, что умный и храбрый сын сумеет возвыситься при дворе князя, ценившего своих слуг по истинным достоинствам, и, когда его самого не станет, предъявит свои права на наследство. В Сучаве у старого Арборе оказались могущественные друзья, и Иону пришлось уйти из куртянских стягов. Ион испытал удел наемного воина: служил в Брашове десятником, в Белгороде - сотником. Там и вызвался он охотником в отряд, отправлявшийся с князем Александром в Мангуп.
Печальный звон колокола в часовне над крепостными воротами вмешался в их разговор.
- Ты знаешь, Чербул, о чем он звонит? - спросил молодой боярин со странной усмешкой. - Он говорит - надейся. Он говорит: не все потеряно для тебя, о грешник, а поэтому - терпи. Он просит о вере - не отчаиваться навек. Вот и думаю я: поверю-ка еще, - уже спокойнее продолжал Арборе. - Поверю любви, ибо встретил ее, уже не чая, что есть для меня и хорошее в этом мире. Прощай, мне пора.
Ночь давно спустилась на Мангуп. На площадку башни поднялась новая смена дозорных. Время для Войку еще не вышло - юноша остался на своем посту. Арборе торопливо спустился по лестнице и исчез в темноте.