Ну что ж, Штефан знал, чего может ждать от своих бояр. С его неуклонно, хотя и медленно пополнявшимся войском, достигшим уже двенадцатитысячного числа, воевода держался, как и следовало, в удобных местах вокруг столицы; "ближе к огню - теплее", - думал он с усмешкой. Отсюда Штефан высылал четы - нападать на обозы, на мунтян и турок, отправлявшихся на поиски припасов и фуража. Отсюда посылал отряды к известным от дедов-прадедов местам сбора воинов - препятствовать панской измене, собирать бойцов в стяги и направлять к нему. Нашествие сузило, как обрезало, круг верных, способных стоять вокруг его престола по праву рождения, по богатству и древности рода; и слава богу, узкий круг для опоры - надежней. Родич Шендря сидел в Сучаве. Брат матери, высокородный Влайку, с сыном Думой - пыркэлабы в Хотине, где укрылась его семья. Рядом - Влад Русич, пригретый им беглец с галеры, а ныне - доверенный дьяк, грамотей и воин, все более становящийся его правой рукой в походе. С ним - куртяне, капитаны и сотники его вернейших чет, такие как Молодец или Боур из Белгорода, оба - сыны землепашцев и войников.
Влад Русич в это время, уловив впереди какой-то шум, мгновенно объехал князя, вытащил саблю - загородил собой. Недовольно поморщившись, воевода чуть тронул шпорами коня, встав рядом с москвитином, прислушался. Ничто более не нарушало тишину. Но Русич махнул рукой; с полдюжины куртян устремились по руслу вперед. И вскоре один из них появился опять.
- Земляне, государь, - доложил он. - Не верят кэушелу, просятся к твоему высочеству.
Штефан направился к месту, указанному витязем. И увидел среди поляны, заросшей невысоким кустарником, десятка два воинственных поселян, ощетинившихся копьями и рогатинами, выставивших даже перед собой заряженный арбалет. Землян вполне можно было принять за огромных волков или за медведей, так они заросли бородами, так свалялась шерсть на их больших кушмах и изодрались зипуны.
- Ну чего, божьи люди, чего вам? - насмешливо спросил воевода. Не признали еще?
Крестьяне повалились на колени; шапки, казалось, сами попадали с их голов.
- Прости, государь, - взмолился один из них, с виду - старший, - как не признать! Твои ж мы войники!
- Откуда же вы, куда? - голос князя посуровел.
- Из Болокны мы, государь, из Тигинского цинута, - отвечал старшой. - На татар ходили, в свои места, как ты нас, государь, отпустил, да вот, обратно идем.
- И что там, у вас?
- Пожгли ордынцы село, пограбили. Детишки да бабы, слава Иисусу, успели в лесу укрыться. Татары давно ушли, некого было уже и гнать. Как тут, отколь ни возьмись, десяток мунтян с агой, пришли полонить. Дали мы им полон, развесили всех по деревьям и - к тебе, государь. Будь милостив, прими.
- Встаньте, дети! Что видели дорогой? - спросил князь.
Ответом был общий, дружный вздох.
- Земля наша лежит пуста, где прошли проклятые, государь, - молвил старший войник. - на дорогах шалят харцызы, но много ли им осталось добирать! Да еще ходят всякие тати, ищут невесть чего, сеют смуту и обман. Ну-ка, встань, вражий сын, - скомандовал крестьянин, - покажись государю, каков ты! - Из кустов в середине поляны, недобро скосив глаза, поднялся на ноги лежавший до тех пор детина в богатом, изодранном в клочья жупане, со связанными за спиной руками. - Вот он, княже! Шел с ватагой, встретил нас за Прутом, звал к боярину своему в чету. Обещал добычу, говорил такое, что и не вымолвить.
- Что говорил холоп? Не робей, сыне, поведай, - подбодрил Штефан.
- Будто ты, государь, не в обиду тебе, у султана сидишь в шатре, на цепи. Будто нет на Молдове воеводы, и править на ней боярам. Таким, как его хозяин.
Штефан соскочил с коня. Зеленые сапоги князя потонули в густой траве.
- Кто же твой хозяин, добрый молодец? - с недоброй лаской в голосе спросил государь пленника. - Похвались, чтобы и мы узнали его честное имя.
Пойманный угрюмо молчал, глядя себе под ноги.
- Ройте землю, - негромко приказал Штефан. Крестьяне охотно начали вскапывать ножами и рогатинами влажный дерн.
- Я скажу, государь. - Пленник вновь умолк, но губы его, словно сами собой, опять разомкнулись. Я скажу, государь. Нас послал высокородный пан Дажбог, чашник.
- Нас? А прочие где? - князь обвел взглядом поляну.
- Эти добрые люди порешили, княже, - пояснил чашников слуга, облизнув пересохшие губы.
- Ватага у него, государь, невелика была, с полдюжины-то всего, - снова рухнул на колени старший землянин. - Речи мерзкие говорили, к измене звали. И развесили мы их по деревьям, не прогневайся, государь великий!
- На деревьях? Почему?
- Некогда нам было, государь, - с виноватым видом, прижимая к груди кушму, посетовал крестьянин. - Надо бы содрать с них с живых поганые шкуры или посадить на колья. Так уж вышло, спешили к войску, и так замешкались. Как теперь с ним, кончать?
Приказав землянам следовать за ним, ведя со всем бережением пленника, Штефан продолжил путь. Чашников холоп, если потребуется - под пыткой, мог еще много рассказать.
До лагеря господаря было недалеко. "Ближе к огню - теплее": отсюда было легко направлять действия войска, все более пополнявшегося людьми, всегда зная, что делает враг, но оставаясь для него невидимым. Здесь он мог передвигаться, куда хотел, по тропам в лесах, нанося османам удары, где бесермены их не ожидали. И еще, здесь он всегда был под охраной надежных крестьянских чет, в безопасности от боярской измены, от тех ловушек, которые могли соорудить для него прежде тайные, а ныне уже и явные сторонники султана. Тут у него руки всегда развязаны, когда врага сковывает все: тяжкая неповоротливость войск, наряда и обозов, неизбывный страх вчерашних кочевников перед лесными дебрями, снабжение по ненадежным дорогам, цели самого похода - крепости, города и главные шляхи страны.
Свобода же рук требовала от него, полководца, свободы мысли. Воспарить, подобно орлу, над своей землей, объять всю ее взором, часами всматриваться в извилины рек, профили крепостей и градов, зеленое руно лесных просторов, скалистые уступы гор - это всегда было доступно Штефану-воеводе.
Вернувшись в лагерь, господарь приказал Русичу взять мастера Хынку, воспользоваться, если надо, его искусством развязывать языки, и как следует допросить пойманного боярского холопа: что еще затевает его хозяин и хозяиновы друзья. А сам, в своем небольшом шатре из войницких бурок, на медвежьей шкуре, разостланной прямо на душистой травке, развернул карту Земли Молдавской.
Подобной не было не только у каждого князя или герцога, но и у каждого короля. Эту карту на шести тщательно склеенных листах пергамента для господаря вычертил великий зодчий, строивший Белгородскую крепость близ устья Днестра. Пять долгих лет готовился к этому мессер Антонио Венецианец, подробно опрашивал десятки и сотни людей, приезжавших в Четатя Албэ со всего княжества, путешественников из-за границы, иноземных и местных купцов, воинов и грамматиков, монахов и священников, странствующих астрологов, менестрелей и певцов, танцоров и акробатов, возчиков и погонщиков, ходивших в дальние земли с торговыми обозами и гуртами скота, мореплавателей и рыбаков, ремесленников и менял, писцов и нотариусов, скрепляющих договоры и сделки. Мессер Антонио собрал десятки рукописей и книг, морских портуланов и сухопутных карт, записал сотни легенд, преданий, народных песен и даже сказок. И все эти сокровища скопились в его доме единственно ради создания карты малого княжества, которое стало для него новой родиной. Мессер Антонио изобразил на ней Молдову в центре соседних держав и земель - Семиградья, Мунтении, Польши, литовских владений за Днестром части Черного моря с Крымом, Добруджею и Змеиным островом. Тщательно вычертил несмываемыми красками подобающих цветов границы, реки, возвышенности, горные цепи, озера, села, города, монастыри, усадьбы могущественных бояр, скиты прославленных пустынников, гавани, крепости, большие и малые дороги, великие шляхи, ведущие от города к городу и за рубеж. На карте было видно, где шумят леса, а где - сады, где пастбища, а где пахотные земли, куда нужно ехать за рыбой, а куда - за хлебом. По карте сразу могли найти дорогу воевода и торговый гость, епископ и нищенствующий инок, жонглер и бродячий лекарь.
Воевода, склонясь над картой, целиком погрузился в мысли, как в дни мира уходил в раздумья над шахматной битвой с достойным себя игроком. Противник и ныне выпал Штефану куда как достойный, противник был велик и могуч. Тем больше захватывало воеводу Молдовы отражение их борьбы в той игре, которую он каждый день затевал с султаном на пергаментном творении белгородского Мастера.