Вскоре, однако, их подняли и пинками погнали дальше общею скорбной толпой. Впереди себя Войку увидел понуро бредущего Переша, который его не заметил. Пленников подогнали к узкой площадке между обозом и пушечным нарядом и заставили опять опуститься на землю.
Чербул с любопытством начал присматриваться к лагерному быту осман. В глаза сотнику сразу бросился царивший здесь порядок, дух повиновения начальникам и товарищества между всеми, уважительного отношения друг к другу. Каждый занимался тут своим делом, не мешал соратникам, с каждым, по-видимому, считались за ту службу, которую он несет на своем месте, будь то водонос или знатный бек. И это были турки - те самые, именем которых в его земле и окрестных странах пугали детей; жестокие османы, в чужом дому готовые творить самые страшные преступления, оставаясь достойными, терпеливыми и дружелюбными у себя дома. Все та же загадка, подумалось Чербулу, подмеченная им не раз уже в иных краях.
По звуку труб османы между тем со всех сторон повалили к большому майдану, перед которым были поставлены самые вместительные и богатые, по всей видимости - царские шатры. Воины султана торопились занять места, но и теперь в стекающихся к площади потоках не было беспорядка и толкотни, какие нередко возникают по тревоге или призыву к сбору во многих христианских армиях. Поспешали достойно и без сумятицы. И так же работали, наверно, в лагере все службы: сменялись и ставились караулы, готовились к выступлению обозы и пушки. И все это - с единой целью: грабить и жечь, убивать и терзать, обращать в развалины и пепел чужие города и дома. Войку вспомнил горящие села горного Крыма, трупы на дорогах мирного княжества Феодоро. Эти люди, столь мирные дома, столь добрые и дружественные, наверно, друг к другу, были хищниками; и дело воина любой страны, куда бы они ни сунулись, - убивать, пока рука держит оружие, убивать этих достойных и добрых с виду зверей.
Но вот мимо узников, позванивая саблями и шпорами, степенно прошествовали люди, говорившие по-молдавски. И ненависть волной поднялась к горлу Чербула: прошли ренегаты, предатели, позор и ужас его земли.
Узники слышали крики, которыми враги приветствовали своего царя, с майдана до них доносились обрывки речей, новые вопли восторга и пальба. Наконец, настала их очередь, и пленников погнали к трону безбожного турецкого владыки.
Первыми к султану подвели полтора десятка немцев-пушкарей, до вчерашнего вечера служивших в войске Штефана-воеводы. Немцы послушно встали на колени, глазея на страшного Большого Турка, о котором слышали столько былей и небылиц.
- Итальянскую речь разумеете? - спросил на этом языке султан.
- Да, ваше величество, - ответил старший, седой и плотный бомбардир, с которого победители чудом не содрали кожаных штанов и сапог.
- Готовы ли мне служить, как служили Штефану, палатину ак-ифляков?
- Готовы, ваше величество, - склонил голову старый наемник. - Правду сказать, срок нашей службы у его милости молдавского воеводы еще не истек. Но смерть и плен прекращают действие договоров. Мы вольны вступить теперь в славное войско вашего царского величества.
- Не-ет, - усмехнулся Мухаммед, - не вольны. Ибо вы теперь - рабы, мои капу-кулу. Но я положу вам жалованье. Сколько платил каждому из вас молдавский бей?
- Двадцать золотых в год, ваше величество, - растерянно отвечал седой бомбардир.
- У меня будете получать больше, - милостиво проронил султан. - Ибо вчера доказали: управляться с пушками вы - мастера. Кладу вам тридцать флоринов в год. Соберете на выкуп, внесете цену свою в казну и станете вновь свободными, - тогда и заключим договор о службе. И сможете получать, как другие иноземцы при наряде, кто по сорок золотых, а кто и поболее.
Теперь к султану подвели молдавских витязей и войников. Чауши конвоя принялись было пинать пленных древками копий, понуждая встать на колени, но Мухаммед остановил их мановением руки. Султан долго всматривался в лица молдавского ясыря, будто хотел разгадать тайну нечеловеческого упорства, с которым они сражались накануне.
- Поди-ка сюда. - Султан поманил к себе пальцем переднего из пленников, рослого куртянина. - Ты примешь ислам. Будешь взят в мое войско. Станешь агой, беком, большим человеком в большом государстве.
- Нет, царь, - мрачно отвечал тот.
Мухаммед подал знак; пятеро бешлиев скрутили пленника, поставили на колени, и палач Кара-Али мгновенно перерезал ему горло. Все, кто мог это видеть, с содроганием смотрели, как дергается в судорогах тело казненного и расплывается в полувытоптанной траве майдана большая лужа крови.
- Вон ты, подойди, - почти ласково кивнул снова султан. - Прими нашу веру, только она истинна и дает спасение. Я вижу у твоего пояса чернильницу и калам; ты знаешь грамоту и ведать должен, что ислам есть вера, взрастившая мудрецов.
- Нет, царь, - ответил твердо Мылку-дьяк, слуга и сподвижник грамматика Тоадера Цамблака.
Кара-Али немедленно прирезал и его.
Султан прошептал короткий приказ на ухо главного лагерного распорядителя, мусселима-баши, и в молчании стал смотреть, как саинджи и салагоры, мгновенно выбежавшие на майдан, с невероятной быстротой готовят все, что нужно, для более жестоких казней.
- Приблизься, - сказал султан следующему пленнику, по виду - простому землянину. - Ты примешь ислам, иначе будешь посажен на кол. Видишь, мои люди его уже острят.
- Нет, царь, - был ответ.
Султан махнул рукой, и казнь свершилась под свирепые крики радости тех самых воинов, которые друг с другом обращались так уважительно и сердечно. Лишь на лицах знатных христиан и иноверных наемников можно было заметить, что им не по себе.
- А тебя, - упредил Мухаммед стоявшего теперь перед первым ремесленника, с виду - армянина, - ждет четвертование, если ты не сменишь веру.
- Нет, царь, - ответил тот. - Мою преступную слабость увидели бы с небес мои предки, которых убили турки.
- Это уже любопытно, о Армен или Саркис, как там тебя зовут, - с прежней жестокой улыбкой заметил Мухаммед. - Твои предки обретаются на небе, в христианском раю, и ты, наверно, не прочь с ними встретиться. Ну что ж, у нас для этого есть хороший способ. Отправить его на небо! - приказал он капуджибаши Селиму - начальнику над привратниками и палачами сераля, тоже сопровождавшему его в походе.
По знаку благообразного, седобородого Селима обреченному связали за спиной руки и отвели в самую середину обширной лагерной площади, где уже стоял большой бочонок с порохом. Пленника усадили на него верхом, прикрутили к бочонку веревками. Затем в отверстие для затычки вставили конец фитиля, протянутого к яме, в которой с горящим трутом сидел уже палач. Стражники бегом очистили майдан, палач из своей ямы поджег фитиль, и менее чем через минуту мужественный воин, не сказавший ни слова своим мучителям, был разорван в клочья взрывом, под возбужденные вопли неисчислимой толпы.
При виде следующего пленника, которого подвели к падишаху, из свиты выскользнул Гырбовэц и, кланяясь до земли, приблизился к своему новому повелителю. Последние шаги боярин прополз уже на коленях и торопливо, вполголоса заговорил с наклонившим к нему голову султаном, то и дело кивая в сторону узника.
- Ты говоришь по-турецки, - сказал тому Мухаммед. - Значит, ты осман? Или, может, татарин?
- Нет, царь, - отвечал пленник. - Это язык моего народа; я - гагауз.
- Какой же веры держится твой народ, имени которого я еще не слыхал?
- Христовой веры греческого закона, царь. Так же, как и молдаване.
- Стало быть, вы отступники ислама? - спросил Мухаммед, хмуря тонкие брови.
- Нет, царь, мы никогда не были мусульманами. Старые люди в наших селах говорят, что давным-давно, когда наши предки пришли к берегам Прута мимо Крыма и Дикого поля, они молились еще истуканам, земле и небу. А после приняли христову веру, как и прочие люди в сей земле.
- Может быть, - слегка улыбнулся Мухаммед. Но ошибки отцов следует исправлять. Закон ислама оставляет тебе спасительный и благочестивый путь: принять истинную веру, ниспосланную нам аллахом.
- Я не сделаю это, о царь турок, - сказал гагауз.
- Ты завлекаешь нас в колодезь своей хитрости, о лукавый раб, - грозно молвил султан. - Не может быть на свете народа и племени, говорящего на нашем языке и не славящего пророка Мухаммеда - да благословит его аллах и приветствует! - не исповедующего его учения. Истина может быть лишь одной: все вы - отступники ислама. То же самое свидетельствует и этот почтенный ага, - он кивнул в сторону Гырбовэца. - Вы - изменники веры, а потому недостойны простой казни, для вас у наших мастеров найдутся муки пострашнее и подольше. Ты еще не одумался, о несчастный?
- Нет, царь, - с достоинством повторил пленник.
- Я пошлю твою порочную душу в ад, но не сразу, муки ада ждут тебя еще до смерти, - пообещал Мухаммед. - Есть среди вас еще такие, как вы, рабы? - возвысил он голос, грозно оглядывая невольников. - Отступники, именующие себя, как это? - гагаузами!
- Есть, царь, не в урон твоей славе, - молвил старый воин, выступивший вперед с дюжиной одноплеменных товарищей. - Только мы не отступники. И веры своей исконной - христианской - нипочем не сменим.
Обреченных увели, пиная, на край майдана, где ждали со своими орудиями лучшие ученики и помощники прославленного на всю империю пытошного мастера Кара-Али, безмолвной и зловещей тени Мухаммеда Победоносного.