- Позвольте ваши кубки, дорогие гости, - возгласил хозяин, берясь за длинный серебряный черпак, которым набирал саморучно вино из пузатого бочонка, стоявшего на кошме в середине шатра. - За что пьем, пане Маноил?
- За посрамление проклятого царя бесермен, - предложил старец, поднимая полную чашу еще крепкой рукой.
- Что нового в поле, пан Федор? - спросил Станчюл Кан-Темира, недавно вернувшегося в лагерь после сшибки его липкан с передовыми акинджи.
- Султан разбивает свой стан. Отсюда верстах в семи.
- Вот бы его там пощупать! - возмечтал Ходко.
- Приказ воеводы - не сметь. Нас и так мало.
- Был слух - Молодец белгородский стяг ведет, - заметил Тоадер. - Не менее тысячи.
- Добрые бойцы, - кивнул Мырза. - Только от этого нас не станет намного больше. Да поспеет ли к бою пан Молодец и его люди?
В шатре пыркэлаба воцарилось молчание. Думали о том, о чем старались не вспоминать вслух: что войско Земли Молдавской нынче почти втрое меньше, чем в прежней большой схватке с османами, врагов же на сей раз почти втрое больше, чем было тогда. Что скорого возвращения крестьянских чет, отпущенных князем, нельзя ожидать. Что многие хоругви, приведенные боярами, ненадежны.
Ратные слуги Петра Гангура внесли большие деревянные блюда, украшенные по краям хитрой резьбой, с горячим мясом и рыбой, с караваями хлеба, заботливо присланными Гангуршей сыну вместе с материнским благословение и наказом крепко биться с царем-нехристем. Бояре, капитаны и старшие витязи с усердием принялись за еду.
- Баллисты хоть привезли? - спросил Збьеря-стольник.
- А как же! - отозвался Германн. - Тридцать добрых баллист, каждая бьет на полста шагов. Завтра будем ставить между пушками.
- Брашовяне обещали еще сотню пищалей, - напомнил Гангур.
- И опять подвели, - махнул рукой начальник наряда. - Ручницы, правда, уже в пути, но поспеют вряд ли. Государь послал навстречу обозу приказ: остановиться в Сучаве.
- Стало быть, не надеется, - подал голос Орэш.
- Это ты, пан Костя, оставь, - сухо бросил старый Оана. - Не гадать да надеяться мы пришли, а биться. Пусть гадает пан Пырвул, у его милости для этого свой планетарий есть. Пан Федор, сосед Пырвула, охотно вам подтвердит.
По кругу соседей прошел смешок. Боярин Пырвул, владелец больших маетков в Фалчинском уезде, прославился жадностью и скупостью, но домашнего звездочета все-таки содержал: был суеверен безмерно.
- Есть звезда, ваши милости, в которую охотно верю и я, - вставил Мику Край. - Это звезда нашего воеводы. До сих пор, за почти двадцать лет, она ни разу не подводила Молдову.
- Наш государь - прирожденный капитан, - согласился Маноил. - И учился у добрых даскэлов.
- И сам не раз поучал других буздуганом и саблей, - усмехнулся Гоян-ворник. - По турку видно, наука ему впрок пошла, на рожон не лезет, хотя ничего не скажешь - силен.
- Звезда - звездой, - молвил тут, наполняя снова кубки кроваво-красным тигечским, хозяин шатра. Только государь-воевода Штефан не на нее надеется. Его надежда - мы с вами, да те воины земли нашей, которые вместе с нами с оружием ждут султана. Поднимем же чаши, ваши милости, за них и за вас, кому завтра биться!
Кубки со звоном сдвинулись. И лишь тогда, утирая усы, плечистый дьяк и воин Тоадер заявил:
- Завтра боя не будет, паны-бояре. Султан Мухаммед дает отдых войску три дня.
- Три дня! - с досадой воскликнул молодой Мырза, сын Станчюла. - Не прикажет ли воевода за это время упредить бесермена? Ударить на него ночью, как сделал Цепеш?
- Турок теперь учен, застигнуть его врасплох трудно, - повторил Гоян-ворник. - Но государь-воевода Штефан знает его нынешний нрав. Не рвись ты в драку, высокородный пан Мырза, государь-воевода найдет дело твоей милости, да в нужное время.
Вельможное общество собралось в тот вечер и в шатре того самого боярина Пырвула, о котором со смехом вспоминали гости Гангура. Тут был высокородный и богатый Васелашку Утмош из Четатя Албэ, и неукротимый Ионашку Карабэц, и друг его Гырбовэц, и старый Паску, бывший постельник, и Дажбог-чашник, и несколько бояр из других мест. Не так много гостей, как в шатре Гангура, зато все - великие, из малых бояр - ни одного.
Вино, подаваемое слугой в чалме, пригубляли осторожно, разговаривали тихо.
- Турки, - втолковывал присутствующим гостеприимный хозяин, - наш хлеб покупают, щедро золотом расплачиваются. Дела ведут честно, слову своему верны - так велит им коран. Надо ли нам задирать их царя?
- Дразнила муха пса, - криво усмехнулся Дажбог. - А пес - гам, и нет ее!
- О силе - и разговору нет, - отмахнулся Пырвул, - и малому дитяти видно, какая у нашего Штефаницы сила противу великого царя осман. Гораздо важнее тут главное: не биться нам надо с турками, а в дружбе быть и торговлю иметь. Иное для нас - прямой разор.
Бояре помолчали, цепко ощупывая друг друга взорами. Собрались вроде свои, потомки великих родов; людей портаря Шендри, начальника над княжьими соглядатаями, между ними быть не могло; шатер Пырвула стоял позади всех и на отшибе, почти в лесу. Собрались богатые и могущественные, сильные золотом, знатностью, широтой родовых связей, протянувшихся и к престолам соседних держав; но и смелостью, хитростью, коварством, и умом, а если требовалось - и истинной храбростью, и воинским искусством. Опасные для каждого, кто мог встать поперек их пути.
- Дело не только в этом, ваши вельможные милости, - сказал Карабэц, положив руку на рукоять тяжелой сабли. - Князя Штефана просто нельзя убедить, что с Большим турком нужен мир. Князь Штефан ослеплен недавней, недолговечной своей победой и будет снова и снова лезть на турецкие копья.
- Эта победа Штефаницы над Гадымбом - хуже чумы, - не утерпел воинственный Дажбог.
- Прошу прощения у вельможного пана чашника, - учтиво продолжал Карабэц, - это не так. Скажу более: это хорошо, что нынешний воевода разбил в прошлый раз турок; обломав хоть раз зубы, они не станут глотать всю страну. Но сейчас - самое время покориться. Ибо иначе они все-таки нас сломят. И тогда учинят с нами то же, что сделали в свое время с болгарами, греками, сербами: превратят всех нас в рабов, отнимут у всех добро, и Молдовой будет править раб султана - паша, а имя ей дадут, как уже хотели, - Прутский пашалык.
Все молчали. Даже черствые, склонные к измене души магнатов были подавлены убедительной картиной, развернутой перед ними товарищем.
- Мунтению султан не превратил в пашалык, - опомнился наконец Утмош.
- По той самой причине, которую я взял смелость раскрыть вашим милостям, вельможные паны, - невозмутимо пояснил Карабэц. - В Мунтении все случилось именно так. Вначале Цепеш-воевода нанес султану удар: напал ночью на лагерь, чуть не добрался до самого царя, пролил много крови. А еще раньше, как помнят ваши милости, разбил турецкое войско за Дунаем, взял и разрушил несколько крепостей, посадил на колья тысячи турок, и среди них самого Гамзу-пашу. Влад Цепеш крепко ударил по султану. И тогда мунтяне лучших родов, именитые и знатные, поняли то, чего не мог понять ослепленный удачами Влад Цепеш, чего не в силах сегодня уразуметь наш Штефан: что пришла пора изъявить покорность. Они взяли дело в свои руки, изгнали Цепеша, признали власть султана над своей землей. Вот почему сегодня Мунтения - не пашалык, имеет свое войско, казну и князя и платит турку терпимую дань. Цепеш, правду сказать, тоже понял это, бояре ваши милости, только для него было уже слишком поздно.
- Мудро, очень мудро рассудил пан Ионашку, хотя годами его милость и молод, - встрепенулся после долгого раздумия матерый Утмош. - Мы были слепы. Ныне первые мужи Земли Мунтянской в почете у своего воеводы и у царя осман, и князь склоняется к их советам. В Земле Мунтянской ныне мир и правда, и благоденствие для всех.
- Верно, верно, пане Васелашку, - поддержал его Пырвул. - Наш-то Штефаница мудрых мунтянских бояр всегда изменниками называл. Но только они свою землю от погибели и спасли!
- Первые мужи земли своей предателями быть не могут. - Рука Карабэца крепче сжала рукоять. - Ибо они и есть родная земля. Первые мужи земли своей ее князю - ровня и вольны служить, кому захотят, кого сочтут того достойным, хоть ему, хоть королю, хоть султану. И вольны же мстить своему князю за обиды и утеснения, ибо найдутся всегда меж ними люди и древнее родом, чем он, и достойнее.
- И какие обиды терпим, бояре ваши милости! - заговорил молчавший до тех пор Гырбовэц. - Лучших из нас князь Штефан казнит на пирах! Напьется - и велит сносить головы с плеч. Без суда, на месте, у всех на глазах казнит тех самых, которые только что поднимали кубки за его здравие!
- Истинно, лучших! - забыв об осторожности, повысил голос Пырвул. - Алексу-стольника! Исайю-ворника, даром что был с ним в родстве!
- Это понятно, в роду у него одни братоубийцы, - поморщился Гырбовэц. - Добрый господарь Александр доброго потомства не оставил; все они - отравители и палачи.
- А он и не княжьего, верно, роду, - перешел на злобный шепот Утмош, отчаянными знаками напоминая остальным, что надо говорить тише. - Богдан-воевода, правда, признал его и воспитывал как сына; только он незаконнорожденный, байструк. Может, и не сын вовсе был он покойному - мещанка Олтя, мать нашего Штефаницы, могла прижить его и от своего мужа, законного, с коим не расставалась и тогда, когда принимала Богдана-воеводу!
- Зато каждый из нас, здесь сидящих, истинно княжеского корня! Есть и королевского! - визгливо напомнил Гырбовэц.