6
Султан беседовал с беем кара-ифляков милостиво и приветливо. Султан улыбался и шутил. С достоинством ехавший рядом с повелителем, не склонный к грубой, но искусный в тонкой лести господарь Басараб, как ни был хитер и опытен в интригах и делах политики и как ни изверился в людях, позволил себе поддаться обаянию, исходившему от царственного сераскера. Еще накануне выхода войск из Адрианополя Мухаммеда терзала болезнь. В походе же проклятая хворь отступила, словно сам аллах одобрил решение своей тени на земле - падишаха Блистательной Порты - и с благословением послал ему исцеление. Или то благотворно подействовало когда-то привычное, мерное покачивание в золотом седле, милое сердцу воителя стройное шествие алаев, рев верблюдов и ржание коней, скрип колес под тяжестью сверкающих на солнце грозных орудий - музыка и краски, которые являют взору только армии, рвущиеся в бой под началом победоносных полководцев. Какой ни была тому причина, ставшие привычными страдания не возвращались к султану весь месяц, прошедший с тех пор, как он выступил в поход. Только изредка смутная боль напоминала о том, что полное выздоровление еще не наступило. Но султан верил: исцеление ему дарует победа.
- Твои люди приносят добрые вести, мой бей, - сказал он Лайоте. - У Штефана, по их сведениям, осталась половина войска.
- Менее половины, о Порог справедливости, - с улыбкой склонился воевода мунтян. - Из сорока тысяч, сколько он привел под Облучицу, ушли двадцать пять. Ушло и не вернется - уж я-то знаю этих разбойников. И еще, в канун боя, его лагерь покинут по меньшей мере пять тысяч. Останется не более десяти.
- Где же он теперь, этот дерзкий бей, так не дорожащий своей головой?
- В двух переходах отсюда, великий падишах, - уточнил Лайота. - Строит вал, укрепляется. - Воевода достал из-за пазухи небольшой, свернутый в трубку клочок пергамента. - Вот чертеж лагеря, который он устраивает.
- Твои люди, вижу, мой бей, служат усердно.
- Скажи лучше - твои люди, великий царь, - снова склонился черный ликом Лайота, в знак уважения поглаживая на турецкий манер бороду цвета вороньего крыла. - Истинное величие всюду находит верных, готовых за него на смерть. Прикажешь показать, что они тут начертили?
- Не надо, - султан чуть шевельнул рукой, державшей поводья, усыпанные любимыми им рубинами. - Покажешь после Сулейману-паше, он у нас лучше всех разбирается в воинских делах ак-ифляков. Не так ли, паша?
Ехавший за Мухаммедом Сулейман Гадымб невозмутимо поклонился. Султан намекнул на разгром, учиненный молдавским войском над армией паши не так давно и не так далеко отсюда. Гадымб не принял намека и насмешки; он не мог в тот бедственный зимний день удержать изменившее ему счастье.
- Слушаюсь и повинуюсь, о защитник истины, - поклонился Лайота, пряча чертежи. - Таких людей, до гроба преданных твоему величеству, мой повелитель, в Молдавской Земле не так много, как в моей. Но они могущественны и богаты и верят в твою звезду.
- Почему же они не схватят бея Штефана и не приведут его к нам на аркане? - с чуть приметной усмешкой спросил султан.
- Коты не смеют охотиться, когда сам лев выходит на добычу, - с улыбкой ответил князь Басараб.
Пустив вскачь своего аргамака, Мухаммед въехал на холм у дороги и остановился, любуясь проходящими полками. Блестящая свита мгновенно последовала за ним. Хитрый бес Лайота сказал правду. Как ни мала земля Штефана, этот бей ак-ифляков - не мышь, и охота на него - не занятие для жиреющих котов из числа вельможного молдавского боярства. Это дело для льва ислама. И не годится для такой цели тот аркан, который способны свить эти мелкие хищники.
Мимо падишаха, позванивая серебряными колокольцами, величаво проплыли три белых верблюда, ведомые в поводу святейшими в империи дервишами, с поклажей, укутанной расшитыми золотом покрывалами. На первом в особом, усыпанном алмазами ларце везли зеленое, сшитое из старинной иранской ткани дарак, священное знамя пророка; его развернут по его приказу лишь в тот час, когда аскеры истинной веры вступят в первый большой бой. На втором из этих благородных животных в другом драгоценном ларце следовала священнейшая во всех владениях Порты древняя книга - коран султана Османа. На третьем верблюде в вьючном сундуке из ароматного сандалового дерева хранились боевые доспехи падишаха и еще один богато изукрашенный ларец, серебряный, в котором возлежал на шелковой подушке лале - большой ошейник из чистого золота, усыпанный драгоценными камнями и снабженный длинной цепью, тоже золотой. Этот ошейник предназначался для той венценосной дичи, на которую теперь охотился султан Мухаммед. На этой драгоценной, но крепкой цепи его аскеры приведут плененного бея Штефана в Стамбул. Сделай только так всемилостивый вышний, чтобы молдаванин принял бой! Не допусти лишь всевышний, чтобы упрямый господарь ак-ифляков не сбежал без сопротивления в Венгрию, Польшу, а то и куда подальше!
Впрочем, это тоже нельзя исключить - Штефан может еще одуматься, покориться, поцеловать своему законному повелителю Мухаммеду золотую туфлю. Такое для местного князька - не позор, но великая честь. Тогда Мухаммед его простит, милостиво примет под свою руку, сделает одним из славнейших беев своего царства. И дозволит бею Штефану с его косматым воинством вместе с армией осман двинуться дальше на Страны тьмы, на окончательное завоевание мира.
Приближаясь к месту, где остановил своего коня падишах, воины старались шагать бодро, глядели весело. Шли с лопатами, но и с саблями у пояса искусные саинджи - мастера строить мосты и укрепления, сколачивать из бревен и досок осадные башни и метательные машины, устраивать подкопы под вражеские крепости. Ехали на добрых конях тимарлы-спахии - владельцы дарованных султаном имений - тимаров и зеаметов, каждый во главе нескольких джебели - верховых латников-рабов, число которых зависело от годового дохода хозяев. Шли нестройные ватаги лютых в бою с неверными, фанатичных дервишей-воинов, бросавшихся на врага в одних рубахах, расстегнутых на груди, с ятаганами и кинжалами. Султан мог гордиться своим несокрушимым войском. Многих бойцов за веру - муджахидов - он знал по прошлым боевым делам и с милостивой усмешкой приподнимал холеную руку в знак приветствия и памяти, когда они проходили мимо. У многих на чалмах горели на солнце большие челенки - литые золотые знаки, полученные за храбрость, за подвиги, совершенные в былых сражениях.
Но вот взор султана помрачнел. После боевого алая молодых янычар началось шествие царского двора. Ехали нескончаемым потоком придворные ич-аглары - "внутренние аги" сераля, балдаджи - охранники сераля с алебардами - балта - на плечах, мутасаррыфы - начальники уездов-санджаков; ехали привратники его дворцов - капуджи, различные кетхуда - помощники его сановников, слуги великого визиря, начальника над припасами двора - килер-джибаши, начальника особых покоев - хассодабаши. Со своими слугами при войске следовал главный конюший - мирахурбаши, сокольничьи - шахинджибаши, И чашники - чашнигиры - все сто человек, во главе со своим чашниграбаши. И чокадар - хранитель кафтанов падишаха - со всеми помощниками и рабами, и искемле-ага, подставлявший ему скамеечку, когда султан садился в седло; теперь он гордо ехал во главе целой своры нахлебников - Мухаммед в походе не пользовался его услугами, воины должны были видеть каждый день, как легко еще вскакивает на коня их повелитель. Ехали также другие сановные, чиновные лица, их писцы и секретари, рабы и слуги, приятели и друзья, и не было им числа.
Султан все больше досадовал на себя. Откуда взялось такое великое скопище дармоедов? В Стамбуле, среди бесчисленных покоев и флигелей, беседок и киосков, конюшен и служб сераля эта челядь не была так заметна. Теперь он впервые увидел, как она разрослась. И ведь этот люд сидел на жаловании из его казны, обжирался и развратничал, злословил и жирел за счет падишаха, его войска, каждый стоил ему, наверно, целой осадной пушки. Разве было их столько, когда он брал Константинополь, громил войска и крепости Венеции и Генуи, сражался со спесивым шахом Узуном? Не напрасно, верно, старые османы, соратники его великого отца, набравшись смелости, признавались ему, как тревожит их невиданное вздутие этого ненасытного брюха державы - праздного, погрязающего в интригах и лихоимстве двора, растущее могущество в нем христиан - сегодняшних, но особенно - вчерашних, ренегатов; однажды предавший непременно изменит опять, напоминали они. К чему такой огромный двор - разор для казны, средоточие человеческой алчности и злокозненности? Неужто вместе со своими славными завоеваниями Мухаммед Фатих оставит наследникам и это скверное бремя?
Мухаммед со злостью хлестнул коня и поскакал на свое законное место - к передовым алаям спахиев и янычар. Там его нагнал мчавшийся во весь опор великий визирь Махмуд.
- О Обитель благоденствия, - проговорил он, - дозволь припасть к твоему священному стремени!
- Говори, почтеннейший, - недовольно бросил султан.
- Посол хана просит допустить его к твоим стопам, великий царь.
- К чему? - спросил Мухаммед. - Разве мало ему беседы с главой нашего дивана? Что хочет сообщить нам татарин?