Только разглядев пучки шестов над "стогами", Глеб понял, что это юрты. А вот там, на зеленом склоне горного отрога, словно россыпь серых камней, - оленье стадо пасется. Оттуда слышно потрескивание сталкивающихся рогов.
Вскоре Травин окружен толпой черноглазых широкоскулых людей, одетых в красочные, порядком потрепанные одежды, - видно, издали прикочевали. Мужчины и женщины в пестрых, сшитых из ровдуги (оленьей замши) кафтанах, из-под которых выглядывают подолы обшитых мехом и бисером передников и ровдужные штаны с торбазами. На женщинах одежда ярче, богаче и звонче. Именно звонче. Каждый шаг эвенки, особенно если она молода, отзывался звоном. Брякали и звенели подвески: кольца, металлические бляшки, колокольчики и даже цветные камушки. Больше всего украшений на передниках, которые называются нэл.
Эвены только что прикочевали в Ганальскую тундру В горах меньше комаров, лучше оленям. Готовь сколько надо юколы - кругом реки. Истоки их так близки, что говорят: "Лосося живым из реки в реку можно перенесть".
Оленеводы налаживали жилье. Основное дело - установку яранг - производили женщины. Глеб хотел помочь, но его услуги выглядели поистине медвежьими. По-видимому, так они и характеризовались в болтовне женщин, которые, от души смеясь, позвякивая нэлами, пробегали мимо него с шестами, перекладинами, пологами, приставляя все точно на место, ловко завязывая бесчисленные ремешки.
Через какой-нибудь час на голом месте вырос поселок не то чтобы красивых, но для летней поры очень удобных жилищ. В юрте семья, а кое-где и две, отгороженные друг от друга пологами из оленьих шкур. Затрещали костры, на; которыми висели эмалированные и медные чайники, котлы с олениной.
Эвены, особенно молодые, собрались в большой юрте, куда пригласили Глеба.
После ужина хозяйка подала извлеченные из специальных кожаных мешочков чашки и мелко наколотый сахар.
Железный олень, быстрый олень.
На нем кочует приятель наш Травин.
У железного оленя ноги быстрые, тонкие,
Когда бегут, их совсем не видать, -
запел кто-то.
Глеб перекатал всех ребятишек.
Поздно вечером танцевали норгали…
Разряженные мужчины и женщины медленно-медленно пошли вокруг костра. Хоровод, подчиняясь ритмичным ударам бубна, убыстрял или замедлял движение. Танцующие при этом приседали друг перед другом, поводили плечами, бедрами, покачивали в такт головами. Гул бубна и мелодичный звон бесчисленных бубенчиков на нэлах, шуршание бус, яркие костюмы и гибкие ритмичные движения - все это слилось в единую симфонию. Часто слышались слова, похожие скорее на придыхание, - это со стороны танцующих, а зрители дружно вторили: "Норгали! Норгали!".
Чукчи, замечательные художники, вырезали на память
спортсмену пластинку из моржовой кости
Говорят, норгали - танец, изображающий жизнь оленя. Вот видишь, табун мчится от опасности, вот он спокойно пасется. Вот табун устал, он идет все медленнее и медленнее. Вот табун спит. И снова утро!.. Танец становится стремительнее, движения смелее, рисунок жестов изящнее. Звонче и звонче подпевают бубну нэлы, выше поднимается костер, И декорацией этому удивительному, уходящему в далекое прошлое танцу-спектаклю служит тундровая даль, обрамленная кружевами скал.
– Мы орочелы-оленеводы, - подсел к велосипедисту пожилой эвен с худощавым энергичным лицом.
– На зимней стоянке у нас есть школа. Хорошая школа. И учительница славная - Ольга Порфирь Орлова. Не знаешь?..
Когда она ехала к нам на Быструю, пурга лютовала, три дня в юртах сидела. Ее вез Банаканов Конон. Знаешь?.. Как же, председатель Тузрика. Сейчас на Быстрой остался, большие юрты там строит из лиственницы - "эссо" по-нашему.
Приехала Ольга Порфирь. Поглядел шаман и сказал: "Из-за нее пурга: священный Алней - это сопка, перевал - не любит, когда баба по его тропе едет, да еще русская. Она не понимает, что духа задобрить надо, бросить кусочек юколы, листик табаку…".
В школе и печка есть. Чугунная. Мы ее разожгли, а пол горит. Что делать? А Ольга Порфирь помогла. "Надо, - говорит, - камни под печь положить, а вы ее на голый пол поставили". Смешная, не понимает, где взять камни, ведь они священны?.. Тогда я на теплую речку Уксичан сходил, достал со дна несколько камней. Спрятал их от духов в мешок и принес в школу. Потому, что в школе надо учиться, а без огня - все буквы на языке замерзнут.
Что, думаю, Ольга Порфирь с камнями будет делать? А она их по одному засунула под каждый угол печки, потом разожгла в ней костер. И верно, больше пол не горел, а в школе тепло и дыма нет, не то что в юрте. Все стали ходить в школу учиться - и ребята, и старики.
Ольга Порфирь студент была, она всех знала, каждого в книгу записывала - перепись народов северных окраин делала. Знаешь?
– Знаю. Эта перепись в прошлом году закончилась, - смог, наконец, проявить свои познания Глеб.
– Ты подумай и Ольгу Порфирь вспомнишь. Такая веселая, большая. Она из города Ленина.
***
На следующий день Глеб пробивался через заросли шеломайника - высокой трубчатой травы в истоках реки Камчатки. Внизу, насколько хватало глаз, простиралась обширная долина. Среди зелени поблескивали зеркала озер, речные петли - "кривуны". По обеим сторонам синели хребты - Срединный и Восточный.
Он решил идти вдоль берега реки. Протоки, заваленные плавником, корягами и телами погибших лососей, наводили на грустные сравнения. Нет, это не Великая, с ее песчаными пляжами, плесами и нежным воркованием на стремнинах, этот мутный горный поток с водоворотами, дышащий холодом, с берегами, где трава, как деревья, а деревья - карлики.
Шагая по отмелям, перебираясь через хрустящий под ногами пересохший валежник, с велосипедом на плечах переходя вброд протоки, Глеб все-таки держался главного русла. С каждым десятком километров река становилась шире, спокойнее. Спокойнее становилось и на душе.
Снова пошли березовые рощи, распрямился ивняк. Луга суше и обширнее. И снова рощи. Места настолько хороши для жизни, что кажется сейчас из-за соседней кущи выглянет большое село… Но ничто не напоминает о человеке.
Трудно только после захода солнца. Комары, которые и днем не давали покоя, вечером стервенели. Выручал костер-дымокур. А к утру - зубы выбивают дробь, волосы сырые от росы, а то и заиндевели. На Камчатке говорят: "Что сопка, то погода". В Камчатской долине, например, как на Алтае, родятся ячмень, рожь и даже пшеница. Но главное хозяйство - летом рыба, зимой - охота на соболя, на горностая, на горного барана… А хлеб, пшеничка - вроде баловства! Еще при царице Анне привезли сюда крестьян с Лены. Вместе с зерном, со скотом, чтобы хлеб сеяли. Привезли и забыли.
Мильково - в центре долины. Это одно из самых больших и старинных селений полуострова. Тут обосновались потомки казаков-землепроходцев. Обличием они не отличаются от коренного населения - результат смешанных браков. И хозяйство смешанное - рыба, соболь, а кое у кого - огороды. О русской старине села свидетельствует каменный круг для размола зерна - жернов, оставшийся от работавшей здесь когда-то мельницы, и редкие в наше время имена жителей: Ксенофонт, Клион, Ион, Конон, Венедикт…
Секретарь комсомольской ячейки Владимир Подкорытов попросил Глеба провести беседу с молодежью. Владимир - из самых боевых. Местная комсомольская ячейка под нажимом попа и богатеев чуть было не распалась. За то, чтобы ее сохранить, голосовало на собрании всего три человека, причем двое попросили не заносить их фамилии в протокол, боясь расправы богатеев. А Подкорытов сам вписал свою фамилию и на следующий же день начал борьбу за сколачивание новой ячейки…
Собственно, лекции не получилось, был просто душевный разговор. Сидели на берегу реки и мечтали, как эта долина покроется полями, а может быть, и садами, как здесь загудят тракторы. К сведению нетерпеливого читателя можно добавить, что уже в 1936 году большая группа мильковских колхозных хлеборобов будет отмечена орденами за высокие урожаи зерновых, ныне же Мильковский район снабжает семенами пшеницы и ржи полуостров и даже охотское побережье материка.
В Милькове Глеб взял бат - лодку, выдолбленную из ствола, тополя. Он решил спуститься отсюда по реке до океана. Трудно сказать, что легче, - продираться через лесные дебри на велосипеде или управлять вертким батом на стремнинах горной реки. Глеб плыл один. После третьего купания он кое-как освоился с коварным челном, и дальше все пошло нормально.
Сразу же за Мильковом лес изменился. Он подступил вплотную к реке и раскинулся вольготными чащами. Хозяйка - даурская лиственница. Кое-где светлые пятна березничков, тополевые рощи и осинники. Река становилась шире, протоки удлинялись. Убегая далеко в сторону, они казались новыми речками. И только перед выходом в океан река снова собрала их в единую могучую струю, пробиваясь через каменные щеки между вулканами Ключевским и Шевелучем.
В самом устье реки - село Усть-Камчатск. На рейде - пароход, на берегу дымят два консервных завода: один советский, принадлежащий АКО, другой японский - концессия…
Между рейдом и берегом - бары, наносные песчаные мели. Даже при небольшом ветре бары страшны, образующиеся на них завихрения волн выворачивают иногда со дна камни. Для неосторожного или неумелого моряка на барах каждый вал может стать "девятым".