Краем уха пойманная фраза запомнилась. Захотелось увидеть этого человека, поговорить с ним. Как и многие из пишущих, я очень ценю встречи с так называемыми чудаками, с теми, кого нередко молва характеризует как людей странных, непрактичных лишь потому, что они берутся, казалось бы, за невозможное. В таких, к примеру, чудаках долго ходил Поликарп Михайлович Агеенко, тоже петропавловский житель, - пенсионер, "свихнувшийся" на камчатском фруктовом саде. Он все свои сбережения вложил в выписку бесчисленного множества саженцев, которые испытывал годами.
"Крайний Север - и фруктовый сад? - Чудачество", - говорили соседи. А вот минувшей осенью Поликарп Михайлович угостил меня с одного деревца настоящим яблоком, а с другого - горстью вишен. Вызрели-таки фрукты на камчатской земле!..
Да кого обыватели всех времен и народов не называли чудаками, фантазерами! И все лишь оттого, что мерили возможности человека на свой аршин...
Пришлось основательно покружить, поднимаясь по крутым переулкам на последнюю из улиц, венчавших Петровскую сопку, где, сказали мне, живут Травины.
"Ленивому, даже просто толстому, гипертонику от многолетнего сидения за канцелярским столом тут не ужиться. Надо определенно иметь крепкие ноги, - бормотал я, вытирая обильно струящийся пот. - Верно, энергичный старик...". Портрет человека вырисовывается задолго до встречи. Одно представляешь сам, другое - достоверное - усиливаешь. Свыкнешься - и трудно разочаровываться... Разочароваться, впрочем, не пришлось.
– Да, я Травин.
Чисто выбритое, с крупными чертами загорелое лицо. Среднего роста, но, судя по широкой груди, очень сильный человек, выжидательно смотрел на меня.
То, что это именно тот Травин, о котором шла речь в самолете, было уже ясно: в глубине комнаты, на стене, я успел заметить большой фотографический портрет - голову с гривой густых волос, перехваченных не то лентой, не то блестящим обручем. Фотография вмонтирована в кусок карты Северного Ледовитого океана. К рамке прибита костяная пластинка с той же надписью, что приведена вначале: "турист-путешественник…" и т. д.
И вот, после приветствия и предварительного объяснения, мы сидим за столом. На скатерти документы, старые пленки фотоаппарата "Кодак", Почетные грамоты. Все это Глеб Леонтьевич сносил из разных мест. Рылся в шкафах, в сундуке. Видимо, о "реликвиях" личной славы в доме вспоминали не часто.
– На чердаке остатки, точнее останки, велосипеда, - с улыбкой заметил он. - Можете посмотреть.
Больше всего меня заинтересовал паспорт-регистратор туриста, пухлая книжка в черном кожаном переплете. В паспорте гербовыми печатями государственных учреждений, главным образом исполкомов Советов, подтверждалось прибытие велосипедиста в каждый населенный пункт на огромнейшей трассе, от Камчатки до… Камчатки. Сначала по южным границам страны, затем по западным и, наконец, по береговой полосе Северного Ледовитого океана.
"Г. Л. Травин с 10.Х. 1928 по 24.Х.1931 г. совершил переход на велосипеде вокруг СССР в 85.000 километров, включая Великий Северный путь до мыса Дежнева, где и установлен знак в ознаменование данного перехода.
Областной комитет по делам физкультуры и спорта.".
Так сообщает итоговая запись в паспорте.
Я решил заняться изучением необычайного похода.
Г. Л. ТРАВИН (1928 год)
Часть I. ПСКОВ - КАМЧАТКА
ГЛАВА 1. ПРЯМО ПО КУРСУ - КАМЧАТКА
ПАССАЖИРЫ парохода "Астрахань", шедшего в последнюю неделю ноября 1927 года из Владивостока на Камчатку, удивлялись шумной компании, поселившейся в крайней кормовой каюте. Оттуда неслись то песни, сменявшиеся громкими спорами, то дробь каблуков. Компания была непьющая. Когда один из любителей спиртного сунулся туда, то на глазах пассажиров из двери вылетели по очереди - "сначала гость, затем его фуражка и, в заключение, жестяная банка японского спирта, которой тот тайком запасся во время стоянки в Хакодате.
Прошли деньки тяжелые, прошли года,
Но не забыть их восковцам уж никогда.
Как на границах СССР белогвардеец и эсер
Узнали удаль красного бойца.
Да эх!..
Через широко распахнутую дверь в каюте можно было увидеть группу молодых военнослужащих, в центре которой, стоя, дирижировал плотный командир, сероглазый, с красивыми правильными чертами лица. Статный, в отлично подогнанной форме, с красными кубиками в петлицах гимнастерки, он, в такт мелодии, рубил рукой воздух и вел хор несильным, но верным баритоном.
Вперед же, восковцы, вперед, вперед!
За наш Октябрь, за наш народ!..
– Предлагается перерыв для принятия пищи, - тоном опытного председателя объявил невысокий подвижный блондин - Кто "за", поднимите… ложки. Единогласно.
Другой, коренастый, широколицый, тряхнув курчавой шевелюрой, вытянул губы дудочкой и пропел бодрый сигнал, который в любых воинских частях означает одно: "Бери ложку, бери бак…"
– Значит, приступим, - пробасил третий, повертываясь медленно, словно по частям, к столу: сначала сунул длинные ноги, потом крутнул стриженную под бобрик лобастую голову и, наконец, не поднимаясь, вместе со стулом, двинул и туловище.
Но приступить удалось не сразу.
– Разрешите, товарищи пассажиры? - В дверях каюты встал пожилой моряк. - Вахтенный помощник капитана, - отрекомендовался он.
– Заходите, пожалуйста, - "председательствующий" гостеприимным жестом указал на свободное кресло.
– Подзакусите с нами.
– Только, уж извините, спиртного не держим, - с грубоватой прямотой заметил сероглазый командир, руководивший хором.
– Вот, я как раз по поводу спиртного, - сухо заметил моряк. - Мне сообщили, что вы злоупотребляете выпивкой…
– Мы!?..
– И мешаете соседям отдыхать. А когда один из них указал вам на это, вы его ударили и вытолкнули из каюты…
– Теперь понятно, откуда ветер дует, - догадался "председатель".
– Так было это? - спросил помощник капитана.
– Было другое, - и военные рассказали об инциденте со спиртоносом.
– Ну, я этому подлецу не позавидую, если вы его решили перевоспитать, - засмеялся моряк, когда все разъяснилось. - А вы откуда, товарищи?
– Мы - восковцы.
– Восковцы? Кто такие?..
– Извините, но вы, видно, не бывали в Ленинграде, - заспешил "председатель".
– Я, действительно, не ленинградец и не бывал там, - спокойно согласился моряк.
– Дело в том, что…
Не горячись, Сима, - снова вступил в разговор сероглазый. - Восковцы - это те, кто служил в тридцать третьем стрелковом полку, названном именем петроградского рабочего-революционера Семена Воскова, - разъяснил он. - Полк, как вы уже, наверное, поняли, находится в Ленинграде. Мы, все четверо, - однополчане. Демобилизовались в звании командиров взводов. Разрешите представиться. Вот этот, - указал говоривший на "председателя", - Серафим Вахомский. Коренной ленинградец и начинающий литератор… Курчавый - Михаил Быстров. Он из Сибири, геолог и плясун. Думает открыть на Камчатке золото. Этот, с ложкой, - уралец, Василий Барболин. Непризнанный пока проектировщик транскамчатской магистрали и любитель вкусно поесть. Наконец, разрешите о себе, - поклонился оратор в сторону своих товарищей, - Глеб Травин из Пскова. Электрик и спортсмен-велосипедист.
– Мечтает о кругосветном путешествии на двух колесах, - буркнул тот, кого назвали непризнанным проектировщиком.
– Короче говоря, - уточнил Вахомский, - в семье было четыре сына: трое умных, а четвертый… велосипедист.
– Едем мы на Камчатку, - не смущаясь, продолжал Глеб. - Думаем, там для нас дело найдется.
Пока шло это полушутливое представление, морщины на лице моряка разглаживались, он словно помолодел от улыбки. Усталые глаза тепло, по-отечески, смотрели на юных мечтателей.
– Ну что ж, товарищи, желаю удачи. Или, выражаясь нашим морским кодом, "иже, твердо, девятка" - счастливого плавания, - сказал он на прощание…
– Может быть, все же поедим, - нетерпеливо спросил Барболин, снова берясь за ложку.
Несмотря на порядочную качку, друзья не страдали отсутствием аппетита: с провизией было покончено в какие-то четверть часа. После обеда трое решили вздремнуть, а Глеб вышел на палубу.
…Океан, океан! Названный сначала Тихим, ты бережно нес на себе каравеллы Фернандо Магеллана, обманув на века полугодовым смирением мореплавателей, усыпив их настороженность. Это ты-то тихий - с твоими ураганами, смерчами, одиннадцатикилометровыми безднами, с копьями вулканов, ты-то, породитель ужаса прибрежных жителей - движущихся водяных гор цунами!
Бескрайние тяжелые волны, усыпанные стружками пены, громыхали по бортам корабля, злобно заглядывали зелеными глазами в иллюминаторы, запрыгивали на палубу… Опершись на поручни, Глеб подставил лицо могучему дыханию штормового ветра.
…"Великий океан. Любопытно, в Пскове тоже "Великая", но река. И улица, на которой жил, "Петропавловская". Почти дома, только теперь к слову "Петропавловск" надо будет добавлять - на Камчатке… Да, Псков, город родимый…".
Палуба то вздымается, заслоняя горизонт, то провали вается. И, как волны, наплывают воспоминания.