Дождавшись, пока они скроются из виду, Медведев вышел из своего укрытия.
И почему они все выбирают мой двор для своих дел? Впрочем - понятно - заброшенная, ничейная земля на рубеже двух княжеств…
"В мире нет ничего случайного - все имеет свои причины…"
Василий направился к колодцу, не торопясь, зачерпнул воды, наклоняя скрипучий журавель, с наслаждением напился и некоторое время сидел на срубе, задумчиво глядя, как вытекают из рассохшейся берестовой бадьи тонкие журчащие струйки, пока наконец бадья не опустела, а у ног не образовалась маленькая лужица.
Небо на востоке стало светлеть, весенняя ночь медленно таяла и растворялась, белые волны утреннего тумана поползли над Угрой, и первые легкие порывы утреннего ветерка донесли мерный скрип, позвякивание железа и монотонное, липкое чавканье копыт по размокшей весенней земле.
Ну вот, только этого еще не хватало: похоже, сюда движется целый обоз. Должно быть, все самое важное в этих местах случается ночью. А чему я, собственно, удивляюсь - разве на донской засеке было не так?
Медведев решил, что, поскольку светает и во дворе укрыться будет трудно, да и неизвестно, чего можно ожидать от обоза из трех-четырех тяжелых повозок и по крайней мере шести всадников - это он легко определил по звуку, - следует основательно укрыться и быть готовым ко всему.
Обоз двигался медленно, времени оставалось достаточно, и Василий, не торопясь, забрался на чердак баньки, осторожно разгреб полуистлевшую солому кровли, так, чтобы хорошо видеть двор, а в случае необходимости легко выбраться на крышу.
Странное зрелище представлял собой этот обоз, когда он выплыл наконец из утренней дымки и показался на дороге, ведущей к дому с востока - с той стороны, куда умчался вечером израненный отряд, оставивший Медведеву изувеченного покойника.
Первая из трех тяжело груженных телег представляла собой гору набросанной кое-как домашней утвари, где золотая и серебряная столовая посуда виднелась вперемешку с рулонами дорогих тканей и наспех связанными узлами - то там, то тут торчали носки и голенища новеньких и уже ношенных сапог, полы кафтанов, связки беличьих шкурок и даже женские платья; вторая телега - целый арсенал: бочонки с порохом, сабли, шпаги, мечи, топоры, колчаны с луками и пучки стрел, даже старинные копья и алебарды, и, наконец, замыкала обоз третья телега, на которой стонали раненые: их было пятеро, из них двое лежали неподвижно, окровавленные и наспех перевязанные. Охрану составляли четверо хорошо вооруженных всадников, которые, свесив головы, дремали в седлах. Рядом с первой телегой, изредка лениво погоняя кнутом двух впряженных в нее лошадей, шагал могучий бородатый мужик в роскошной собольей шубе и растоптанных опорках, а за ранеными приглядывал сутуловатый карлик в рваной, засаленной рясе, надетой поверх полушубка - он неимоверно суетился, то спрыгивая с телеги, где лежали раненые, то снова залезая на нее, постоянно при этом что-то бормоча и приговаривая, хотя никто его не слушал, не обращал на него никакого внимания, и его суетливость - полная противоположность сонной вялости остальных - еще больше подчеркивала причудливую нереальность этого фантастического шествия.
Должно быть, карлик в рясе давно ждал этого момента, потому что, завидев издали медведевский дом, радостно закричал визгливым пронзительным голосом, нарушая мирную предрассветную тишину:
- Ну, наконец, слава тебе Господи, этот чертов колодец! Епифаний! Сворачивай-ка немедля - Данилка-то совсем кончается - водицы ему надо!
- Ежели кончается, так на то воля Божья, и водица ему не поможет, - меланхолично произнес мужик в собольей шубе, но телегу все же повернул.
Обоз медленно въехал в медведевский двор сквозь пролом в частоколе и остановился у колодца.
- Злой ты стал, Епифаний, - неодобрительно сказал карлик и, подбежав к первой телеге, стал рыться в вещах.
- Я не злой. Я - рассудительный, - уточнил Епифаний и присел отдохнуть.
Всадники охраны проснулись.
- Ну, чего опять стали? - хриплым голосом спросил один.
- Воды надо, - деловито ответил карлик в рясе и с огромным серебряным ковшом, выуженным из груды вещей, ринулся к колодцу.
Взявшись за ведро, он вдруг застыл неподвижно, потом резко присел за срубом, озираясь по сторонам.
- Ты чего это? - удивленно спросил охранник.
- Т-с-с! Тихо! - свистящим шепотом возбужденно заговорил карлик. - Здесь кто-то был. Совсем недавно. Видишь - лужа у колодца, да ведро не успело просохнуть!
- Ну и труслив ты, однако, Илейка, - насмешливо сказал охранник, - мало ли всякого сброду по ночам тут шастает!
- Так-то оно так, - настороженно оглядываясь, отвечал Илейка, - да только засадит тебе кто-нибудь стрелу в задницу, вон, к примеру, с чердака той баньки, - вот тогда и посмеешься, а я тя, дурака, лечить не буду, Богом клянусь!
- Тьфу на тебя, малявка! - возмутился охранник. - Да ты видал хоть одного человека в округе, кто бы нас со страху за десять верст не обходил! Эй ты, там, на чердаке! - вдруг заорал он во всю глотку. - А ну-ка стрельни, коли такой смелый, - вот она, моя задница!
И поднявшись на стременах, показал.
Большого труда стоило Медведеву удержаться от соблазна - он даже тетиву натянул и ведь, без всякого сомнения, попал бы куда надо, да только не хотелось себя прежде времени обнаруживать…
Неужто это и есть те самые "люди тяглые, данники и слободичи, что на воле сидят"?.. Вот так подарочек от великого князя!
- Не-е, робяты, так не годится, - шумно вздохнул Епифаний. - Сколько раз говорил - давайте сколотим мосток через ручей у монастыря, а то ведь каждый раз, как назад с обозом едем, всю ночь мучаемся по кружной дороге. Остальные наши, кто на конях, поди, давно уже дома!
- Что ты с нами тут рассуждаешь - хозяину скажи, - отозвался хриплый.
- Да уж не раз сказывал…
- Ну и что?
- А ничего. "Не надо, говорит, скоро будем из этих мест уходить".
- Да ну?! - оживился хриплый. - И куда?
- Не сказал. Но я мыслю - на ту сторону…
- Хорошо бы! Эх, красота - славно там погулять можно!
Хриплый выудил из кучи барахла маленький бочонок, ловким, привычным ударом выбил затычку и, легко вскинув бочонок над головой, долго переливал его содержимое в широко открытый рот. Епифаний с явным неодобрением следил, как пустеет бочонок, потом щелкнул кнутом.
- А я уже сыт по горло этими гулянками! Так куда ж тут денешься…
- Тьфу! - с отвращением сплюнул хриплый и отбросил бочонок далеко в сторону. - Какую, однако, дрянь пьет этот Иуда Вельский!
Ясно, откуда они возвращаются. Интересно, а почему "Иуда"?
- Э, братцы! - изумленно воскликнул карлик. - Данилка-то помер! - И, растерянно оглянувшись, по-детски удивился: - Я воды ему принес, а он - помер…
Все столпились у последней телеги и, сняв шапки, молча перекрестились.
- Но! Поехали! - угрюмо скомандовал рассудительный Епифаний и громко щелкнул кнутом.
Обоз тронулся и, мерно поскрипывая, исчез в предрассветной мгле так же призрачно, как и появился - казалось, он даже не останавливался - по-прежнему дремали, свесив головы, всадники, по-прежнему ритмично скрипели колеса и побрякивало железо, по-прежнему суетился, что-то постоянно бормоча, карлик в рясе, будто не случилось ничего особенного, будто не покинул этот мир минуту назад какой-то безвестный грешник Данилка, о котором, быть может, никто никогда больше и не подумает, кроме разве что вездесущего Господа нашего, который один только помнит и знает всех самых малых и сирых рабов своих…
Василий спустился с чердака и привалил изнутри дверь толстым бревном.
Все. На сегодня хватит. Довольно тайн и покойников, довольно вельмож, переодетых нищими, довольно монахов, похожих на бродяг, и бродяг, одетых в монашескую рясу! Пусть сегодня больше ничего не случится. Утро вечера мудренее.
Медведев с наслаждением вытянулся на прогнившем сене и закрыл глаза. Он начал читать про себя "Отче наш" и сразу уснул, как засыпают очень молодые, сильные и здоровые люди.
В те времена ему еще не снились страшные сны.
Глава четвертая
"Прекрасный выстрел - прямо в сердце!"
Медведева разбудили птицы.
В первое мгновение он не мог понять, где находится, и лишь наслаждался сладким чувством покоя, красоты и восхищения, родившимся еще в полусне, а потом, приоткрыв глаза, вдруг разглядел сверкающие серебряные пылинки, которые под музыку небесного оркестра из тысячи звонких птичьих голосов плясали в широком веере тонких лучей яркого солнца, рвущихся сквозь все щели старой рассохшейся баньки; и постепенно это тихое чувство покоя стало сменяться все нарастающим приливом необъяснимой радости и восторга, особенно когда он вышел наружу и увидел ослепительную бель сотен березовых стволов, плотной стеной окружавших его двор, вдохнул густой аромат буйно растущих трав, который легкий утренний ветерок разносил и смешивал с журчанием воды, шумом леса и гомоном невидимых птиц - все это разом обрушилось на него, оглушило, подхватило, понесло - и тогда без всякой причины он закричал во весь голос, засмеялся счастливым, беззаботным смехом, потом кликнул Малыша и, раздевшись догола, но не забыв опоясаться мечом, вскочил на упругую спину коня, и оба они рухнули прямо с обрыва в ледяную воду разбухшей от весеннего паводка Угры, и Василий выкрикивал бессвязные слова, и Малыш отвечал ему ликующим ржаньем, но потом устал и направился к берегу, а Медведев выплыл на середину реки, перевернулся на спину и увидел в бесконечно глубоком синем небе длинную вереницу диких гусей - весна царила вокруг во всем извечном буйстве пробуждения и неумолимого стремления к жизни.