Однако Крыжановский, справедливо рассудивший, что легковерные драгуны при своём возвращении в Москву могут послужить идеальной ширмой для их с графом предприятия, принялся напрашиваться в присутствующие на дуэли, объясняя подобный интерес любовью к фехтованию. Неподдельная искренность слов Максима в данном случае сделала с возражениями французов то же, что делает атака мастера шпаги с защитой новичка. И вскоре дуэлянты русские, присоединившись к дуэлянтам французским, неспешно двинулись к чахлой рощице, где нёс свои невеликие воды Сухой ручей. Именно это место определили секунданты для поединка между братьями.
- Разве это видано, чтоб кровные братья устраивали между собой дуэли, – размышлял Толстой.
Словно прочитав его мысли, Аруа де Тер воскликнул:
- Мы будет рубиться насмерть, господа! Слово чести!
- Пусть меня заберёт дьявол, – глухо отозвался Трюмбле, – если я пощажу этого худшего из сыновей лучшей на свете матери!
Глава 7
Каин и Авель скрещивают шпаги
1 (13) октября 1812 г.
Поблизости от Москвы.
Возможно, Максиму так казалось, но подполковник Кериак, ехавший впереди всех, будто специально придерживал лошадь, пытаясь тем самым замедлить общее движение. Крыжановский нагнал Толстого, держащегося в группе вторым, и молча кивнул в сторону французского подполковника.
- Пустое, – ответил Американец беспечно. – Будь желание, они напали бы еще на тракте. Да и что же вы никак не уверуете в мою способность располагать к себе людей!
- Напомните, граф, – с кривой ухмылкой поддел компаньона Максим, – сколько у вас случилось дуэлей?
Толстой усмехнулся, но ответить не успел – с ними поравнялся Редан.
- Господа, а где вы стоите в Москве? – простодушно начал он. – Хотелось бы знать, придётся ли ещё встретиться?
Теперь уже и Фёдору поведение французов стало казаться странным. Неприятельскими лазутчиками их с Максимом никто не полагает, это точно, зачем же посылать Редана с наивным вопросом? То, что молодой офицер послан одним из братьев-дуэлянтов, не вызывало сомнений.
- Не думайте о встречах, – таинственно прошептал Американец, – почти наверняка по возвращении мы будем вынуждены оставить столицу варваров, чтобы снова углубиться в их дикую страну. И когда вернёмся, да и вернёмся ли вообще – сие неведомо.
На лице Редана явно читался неудовлетворённый интерес, но его отвлёк прислушивавшийся к беседе Аруа де Тер.
- Хватит! – обратился он к Редану, при этом ослепительно улыбаясь новым знакомым. – По моему мнению, неуместно спрашивать о таком наших… друзей. Тем более, я начинаю догадываться, с кем мы имеем дело, – продолжил он, заискивающе заглядывая в глаза Толстому.
По спине Крыжановского прошелся неприятный холодок, Толстой не выдал себя ничем. Тонкий блеф был столь же свойственен его натуре как высокий полёт – птице. Передёргивать в карты, граф, впрочем, тоже умел отменно.
- Да неужели, дорогой друг? – голос Толстого звенел удалью. – Предупреждаю, если откроете нашу тайну – мне придется вас убить!
Крыжановскому опять стало нехорошо – нет, он нисколько не пугался драки с французами, но Толстой представлялся ему ярмарочным канатоходцем, что балансирует на сплетённой из словес проволоке над торговыми рядами подозрений и лавками недомолвок. Чудилось, что снизу таращатся вонючие базарные питухи, грозят кулаками и яростно плюются. А Максим, подолгу задумываясь над каждым шагом, вынужден помалкивать, не в силах помочь импровизирующему товарищу.
Тем не менее, "убийственная" шутка Толстого вызвала смех французов. Максим подумал, что большинство сплетен о Толстом-Американце, пожалуй, не выдумано. Умеет этот сорвиголова и паяц располагать к себе людей, ох, как умеет!
- Любезный Аскольд, – пробормотал не до конца справившийся с приступом смеха Редан, – а отчего ваш друг столь угрюм и молчалив? Неужели ему непривычны простые светские беседы? Создаётся впечатление, что господина Дира интересуют исключительно дуэльные дела?
Максиму показалось, что в листве ухнула ночная птица, но этот звук исходил от Аруа де Тера.
- Ну, что не так! Я же не придумываю! – воскликнул Редан, будучи напуганным угрожающим видом младшего из братьев.
- Оставь в покое этих господ, наглец! У тебя нет, и не может быть с ними дел! Убирайся к моему жалкому братцу и больше не путайся под ногами! – прошипел де Тер.
Толстой оглянулся вслед отставшему Редану и был совершенно поражён, встретившись взглядом с Николя Трюбле. Такую жгучую ненависть обычно приберегают для смертельных врагов.
"Да что же это делается? Видит нас впервые, но… смотрит так, словно подозревает в изнасиловании той самой, упомянутой ранее, лучшей на свете матери! А второй братец, наоборот – любезничает и заискивает. Совершенно непонятно!" – терялся в догадках граф. И тут его осенило: "Братья – просто сумасшедшие. У них бред. Оттого и мнят себя великими мыслителями прошлых лет. Определённо, эти двое от тягостных военных лишений утратили рассудок, а остальные просто конвоируют их подальше от расположения войск, чтоб безумными речами и выходками не наводили унынья на солдат. Вот и отыскалось объяснение смертельной вражде. Следовательно, дуэль – лишь плод больного воображения безумцев".
Опыта общения с таковыми Толстой не имел. Потому решил скрыть свою догадку и просто стал отвечать Редану, коего в скорбные рассудком пока не записывал:
- Мой друг – поляк. И, если вы ещё не заметили, дружище, все поляки обычно имеют лица задумчивые, а помыслы скрытные!
Французы восприняли слова графа так, будто тот выдал им величайший секрет. То обстоятельство, что Максим – поляк, казалось, полностью удовлетворило прежний интерес к личностям Аскольда и Дира.
Наблюдая понимающие кивки и поджатые губы всей четвёрки, Американец передёрнул плечами:
"Да они что – все здесь больны? Ну, нет, наверное, Кериак с Реданом подыгрывают безумцам. Следует отметить, что это не может продолжаться слишком долго".
Навстречу отряду из тьмы выплыла узкая прогалина. Кериак спешился, провел рукой по морде лошади и прислушался. Солдаты стали зажигать принесённые с собой фонари, чей свет дерзко оспорил повсеместное владычество ночи. Рядом угадывалось узкое русло ручья, а дальше простирался густой кустарник. Драгуны воткнули в землю палки с подвешенными фонарями, от чего образовался широкий световой полукруг, а затем принялись утаптывать и без того твёрдую от заморозков почву. Де Теру зачем-то вздумалось обходить пустырь, придирчиво пинать камни и заглядывать под кусты.
- Ужель ты ищешь горшок с золотом? – насмешливо крикнул Трюбле. -Лезешь под деревья, будто под конец радуги! Отойди, несчастный! В эту пору тебе не разглядеть и кончика собственного носа, не то, что зарытых сокровищ!
Пылая лицом, Франсуа де Тер вернулся к группе. На ходу расстегивая камзол, он снял фалдовую накидку и перекинул через руку – так поступали в старые времена, когда у фехтовальщиков сохранялась манера "щит и меч", а как раз щита-то под рукой не оказывалось. Затем сделал показной выпад, закрылся левой с плащом, скептически скривился и бросил накидку на седло.
Толстой досадливо щёлкнул пальцами: "Дуэль – занятие для умных людей, не следует ли уже мнимым секундантам прекратить спектакль и отобрать у безумцев оружие!"
Де Тер снял и тут же откинул в сторону шпажные ножны, а на их место закрепил короткий старомодный кинжал – дагу. И опять никто не возражал.
Толстой предоставил событиям идти своим чередом, и молча встал рядом с Крыжановским, который, скрестив руки на груди, с интересом наблюдал за происходящим. Зловещий скрип качнувшегося дерева приветствовал дуэлянтов, уже вставших визави.
Шпага седого драгуна имела странный клинок: чрезвычайно узкое окончание и сверх меры широкую пяту. Насколько помнил Фёдор – такая шпага получила известность как колихемарде.
У его же брата была так называемая "траурная шпага".
- Если фат плюет на фатум, то и без фата будет в яме! – проговорил Толстой и, пока дуэлянты занимали позицию, шёпотом поделился с Максимом сомнениями по поводу психического здоровья братьев. Крыжановский в ответ постарался объяснить Американцу, что, как бы то ни было, лягушатники необходимы им в качестве прикрытия для проникновения в Москву. Остальное же – их личное дело. Но граф лишь хмыкнул, давая понять, что его не убеждают слова "помешанного на острых железках".
Оружие дуэлянтов имело неодинаковую длину. Клинок господина Трюбле на три пяди превосходил клинок противника. Однако де Тер в левой руке держал дагу. И, если приложить ее к шпаге, то в сумме выходила та же длина, что у шпаги брата. По-своему равные условия!
"Почему никто не останавливает безумцев? Могло ли быть так, что их помешательства секунданты просто не замечают?" – размышлял Толстой. – Тогда приходилось признать, что Николя и Франсуа утратили разум буквально недавно, ибо болезнь быстро выдала бы себя… Нет, не клеится. Может, вся четвёрка скорбна умом? Тоже сомнительно".