- Что ж, может, и так. С этим парнем шутить не стоит. Один из кирасиров, эскортировавших Талейрана, рассказал в Пон-де-Брике моему другу Леграну, как он одним ударом снес голову их командиру. Так что, возможно, вы правы.
- Держу пари, что да!
- Что касается вашей жены, - сказал Пьер, глядя на свою собственную, - то она не может явиться сюда по той же причине, по какой вы не можете вернуться за ней. Сейчас ей безопасней в "Парке статуй". Они ведь считают, что капитан Перережь-Горло уже давно околачивается здесь, - при этом странная усмешка исказила его черты, когда он снова бросил взгляд на изображение Дантона, - а не приехал в "Парк статуй" вчера вечером. Вы говорите, двадцать человек видели, как вы не так давно скакали оттуда?
- Да.
- Значит, солдаты не будут искать вас в "Парке", но через пять минут они устроят обыск здесь. Нужно сразу же спуститься в потайной погреб.
- Но…
- Слушайте меня! - властно прервал его Пьер.
На момент Алан задумался о происхождении контрабандиста, который, несмотря на свою внешность, говорил как образованный человек.
- Я прекрасно знаю, что вы собираетесь делать завтра, если у вас хватит сил. А сил у вас должно хватить! У вас закатываются глаза - вы в состоянии меня слушать?
- Да! Черт бы побрал Бони!
- Утром вы возьмете другую лошадь, а то серая кобыла в конюшне уж очень приметна. Плохо, что ваша одежда испачкана кровью, но моя жена постарается, насколько возможно, отстирать ее. Вы не можете скакать в лагерь, вооруженный саблей, но я дам вам пистолет, который вы спрячете под куртку. Даже один выстрел может спасти вам жизнь. А пока что советую вам помнить о вашей миссии и забыть о женщине в "Парке статуй".
Анжель, до сих пор молча смотревшая на Алана, впервые заговорила:
- Я передам сообщение его жене.
- Дура! - кратко заметил ее супруг.
- Я передам сообщение его жене, - повторила Анжель, - и тебе не удастся меня остановить. Меня здесь хорошо знают и не заподозрят, встретив на дороге. И мне известен тайный проход в стене, - она усмехнулась, - через который знатные гости императора проводят в дом своих подружек из оперы и балета, так чтобы часовые их не заметили. Я смогу передать сообщение!
Пьер, положив волосатые руки на колени, кивнул в сторону окна.
- Что бы ты ни делала, - проворчал он, - этот молодой человек сразу же отправится в погреб. Если ты прислушаешься, то услышишь, как по дороге приближаются солдаты, которые его ищут.
Ночью, в сыром погребе, где шум моря отзывался глухим гулом, Алан долго не мог заснуть. Его тревожили мрачные видения, вызванные болью и начавшимся жаром.
В погребе Алан был в безопасности, даже когда солдатские сапоги и мушкетные приклады загрохотали над его головой. Он лежал в темноте, завернувшись в плотный и теплый халат Пьера. Его часы настолько промокли, что он поначалу опасался, не проникли ли в механизм грязь и песок. Однако они продолжали тикать и около двух часов ночи, когда Алан ощутил на лице свет фонаря и увидел Анжель. Ее каштановые волосы были влажными, мокрое платье прилипло к телу.
- Я была там. Все в порядке.
- Вы видели ее?
- Все в порядке, - повторила Анжель, опустившись на колени рядом с Аланом и положив руку на его лоб. - Ей пришлось многое пережить, и они уложили ее спать. Но я говорила с английской дамой…
- С английской дамой? Вы имеете в виду миссис Хоуп-велл?
- Я была убеждена, что она англичанка, иначе я бы не доверилась ей. Конечно, я плохо ее понимала. Но по глазам всегда можно определить, понимают ли тебя, и я видела, что она все понимает. У них был наемный экипаж, но они отослали его, так как считали, что он им больше не понадобится. Не важно, у нас есть свой экипаж. Правда, мы им давно не пользовались - зачем он нам здесь! Но утром, когда минует опасность, в нем привезут вашу жену в "Спящую кошку".
- Не знаю, как вас благодарить…
- Пустяки! Поцелуйте меня, хотя я уже не первой молодости, и спите, пока я вас не позову. Хорошо, что вы пощадили побежденного врага! А теперь спите!
Алан провалился в темноту, в то время как в его голове, созвучно шуму прибоя, звенели слова: "Капитан Перережь-Горло". Он не открывал глаз, покуда вновь не почувствовал свет фонаря и Анжель не притронулась к его плечу.
- Семь часов, - шепнула она. - Прекрасное утро! Завтрак ждет, вода согрета, если хотите помыться. Одежду полностью почистить не удалось, но как-нибудь сойдет. Вам предстоит трудное дело, так что спешите!
Таким образом, свежим и бодрящим утром Алан снова отправился в путь на медлительном, но надежном вороном коне по кличке Гладиатор.
Все это время, даже находясь в полуобморочном состоянии, Алан понимал, что был не прав в своей трактовке событий на Поле воздушных шаров, не прав относительно убийства последнего часового и чересчур многословной записки, оставленной у трупа по приказу капитана Перережь-Горло.
В мотивах поведения Жозефа Фуше ему еще предстояло разобраться.
Самым странным в его трехмильной поездке из Пон-де-Брика к центру Булонского лагеря было то, что ни единая душа не потребовала у него документов и даже не остановила его.
В жилетном кармане Алана вместе с торчащим под курткой заряженным пистолетом лежал пропуск, подписанный генералом Савари. Карту, взятую назад у Мерсье, он уничтожил, предварительно постаравшись запомнить ее как можно лучше.
Алан проехал мимо "Парка статуй", где двое новых часовых едва взглянули на него. Чуть позже он миновал замок Пон-де-Брик, серое здание, очень похожее на "Парк статуй". Во дворе стояла красивая женщина с золотистой кожей и голубыми глазами, озорно сверкающими под тяжелыми веками, носившая длинное платье из белого батиста и весело смеющаяся в окружении группы хихикающих девиц. Несомненно, это была сама императрица.
Вся местность кишела часовыми-гвардейцами. Но даже когда Алан занял позицию на холме в двухстах ярдах от плац-парада, где перед ним расстилался лагерь, а вдали под коричневой линией утесов поблескивали воды Ла-Манша, никто не остановил его.
Очевидно, главная опасность поджидала его впереди.
Усиливающаяся жара и проклятый бриз, дующий в сторону моря и могущий задержать фрегат "Медуза", казались ему плохими признаками.
Алан не хотел слишком приближаться к плац-параду. Он мог, закрыв глаза, представить себе карту лагеря - целого города, построенного на холмах над Ла-Маншем и разделенного на улицы, названия которых были написаны на стенах маленьких домиков с соломенными крышами.
Слева от Алана, сидящего верхом на Гладиаторе, вилась улица Объединения, ведущая к открытому пространству перед павильоном императора. Алан мог видеть этот павильон на расстоянии примерно четверти мили. С одной стороны от него стоял огромный флагшток для сигналов кораблям, с другой находилась батарея чудовищных мортир - "малышек", как их называли артиллеристы, - точная копия которой располагалась в Амблетезе. Согласно информации британской агентуры, эти страшные орудия могли посылать снаряды почти на пять миль в море.
Когда придет время, Алан сможет проехать по улице Объединения, чтобы очутиться рядом с павильоном на утесе, конечно, если ничего не произойдет.
Отсутствие интереса к штатскому, сидевшему на коне с непокрытой головой, могло означать, что во французском лагере царит куда большее разгильдяйство, нежели в английском, хотя, с другой стороны, гражданские лица часто посещают булонский арсенал. Возможно, причина заключалась в том, что все внимание было сосредоточено на параде, начинающемся на украшенном вымпелами Марсовом поле.
Разумеется, большинство солдат и офицеров, по крайней мере этого лагеря - одного из четырех, не находящихся на дежурстве, столпилось вокруг неподвижно стоящего полка, построенного в виде трех сторон четырехугольника, внутри которого скоро должны начать маршировать, скакать верхом и волочить орудия торжествующие участники первой Итальянской кампании Бони.
Оглядываясь, Алан видел отряд конных гренадер, едущих по какой-то неизвестной улице, похожих на синих муравьев артиллеристов у батареи мортир над гаванью, курящих трубки и глазеющих на парад.
Вокруг Алана царили летний зной и полное спокойствие. Улица Объединения, на которой, согласно карте Фуше, были расквартированы ветераны императорской гвардии, была пуста, словно улица в руинах Рима.
Это не казалось неестественным, так как ветераны гвардии должны принимать участие в параде…
Громогласно ударили тарелки, начиная исполнение прославленного марша, вымпелы, развеваясь, сверкали золотыми буквами, голубые полки застыли перед собравшейся толпой, и Алан против воли почувствовал взволнованное сердцебиение и прилив крови, когда двадцать духовых оркестров двинулись вперед.
Да, Бонн знал, как устраивать парады! "Вы обретете честь, славу и благосостояние!" Среди грохота марша и блеска мундиров любому казалось соблазнительным пройти, не склонив знамена, от Балтики до Нила.
"Рядом с моей блондинкой так сладко спится!"…
Алан, ощущая головокружение и усиленную пульсацию, болезненно отдающуюся в распухшей правой руке, приподнялся в стременах и прищурился.
Оркестры прекратили играть, и мертвое молчание внезапно воцарилось среди всех присутствующих. Оркестранты, сверкая медью, разошлись, освободив пространство внутри четырехугольника.
Послышалась барабанная дробь, звучащая все громче и громче. Затем кивера и медвежьи шапки взлетели на поднятых штыках, и небо над холмами словно содрогнулось от мощного военного клича всех собравшихся:
- Да здравствует император!
В тот же миг двадцать оркестров одновременно грянули "Марсельезу":
Вперед, вперед, сыны отчизны!
День нашей славы настает!