Шесть собак, одна за другой, неохотно нырнули в проем. Приказчик прикрыл дверь на защелку и сказал:
– Отдохните чуток, можа и прогуляемся на капканы.
И с Екатериной направился к дому Сотникова. Перешли наполовину занесенный ручей и подошли к церкви. У бревенчатой избы отца Даниила им встретилась Мария Николаевна с дочерью священника. Гувернантка в коротких кожаных сапожках, в длинной юбке и цигейковой шубке. На голове, охватив аккуратно свернутую косу сидела вязанная разноцветными шерстяными нитками шапочка.
– Доброе утро, Мария Николаевна! Чей-то вы спозаранку гуляете?
– Здравствуйте, люди добрые! Гуляем, коль погода теплится. Твоей сестренке полезно. Не все ж грамоту учить.
И она толкнула от себя санки с сидящей на них Еленой. Полкан бросился по косогору за катящейся девочкой, а она понукивала его:
– Шибче, шибче, Полканчик! Не отставай!
Лапы пса скользили по снегу. Он как-то боком бежал вниз, стараясь не отстать от санок. Когда они остановились у начинающейся косы, пес обнюхал довольную девчушку и даже лизнул ее румяную щеку. Елена визжала от восторга и кричала, поглядывая на гору:
– Мария Николаевна! Мария Николаевна, а Полкан целуется.
– Любит он тебя, такую умницу, – смеясь, ответила гувернантка.
А Екатерина требовательно позвала:
– Полкан, ко мне! Ишь, разыгрался!
Огромный пес лениво поднялся на горку, прильнул боком к ноге Екатерины и заискивающе искал ее глаза. Он как бы просил прощения за участие в детских шалостях. А кухарке уже было не до пса. Она разговорилась с гувернанткой. Сидельников постоял малость в сторонке, не прислушиваясь к шепоту подруг. Закурил, встряхнул счетами:
– Ладно, Катя, я пошел, а то хозяин гневаться будет.
– Я тоже часом подойду.
Девушки остались вдвоем.
– Мария Николаевна, у меня перемены. В субботу венчание. Киприян Михайлович…
– Я догадывалась. Твои родители шепчутся, а мне ни слова.
– И я тебе не сказала! Боялась, вдруг хозяин передумает.
– Поздравляю, Катенька! Киприян Михайлович надежный человек. И любовь его надежна.
Мария Николаевна неловко поцеловала подружку.
Ее вязаная шапочка съехала набок, оголив покрасневшее на морозе ухо с серебряной серьгой, подарком священника Даниила ко дню ангела.
– Мария Николаевна! Маша! Я прошу тебя не оставлять меня. Ты – единственная подруга.
У Екатерины навернулись слезы. Першило в горле. Гувернантка заметила в ее глазах жалость. Жалость окончания их дружбы.
– Катя, милая! Не жалей ни о чем, коль пришла любовь. Я же остаюсь свободной от мужской любви. И теперь наша дружба зависит от тебя.
– Машенька, все будет как прежде. Мне его богатство не льстит. Лишь бы лад был в семье. А может, тебя за Петра сосватаю.
– Нет, нет, Катенька! Петр – не для меня. Мы с ним разные. Но я боюсь не этого! Меня любовь страшит и зависимость.
Они откровенничали, оглядывались по сторонам, боялись открыть кому-либо другому свои тайны.
Елена, запыхавшись, поднялась с санками на взгорье. Мария Николаевна прервала разговор и крикнула девочке:
– А ну-ка, еще разок скатись, да не тормози ногами!
– Ножки болят подниматься на гору.
– Ох, лени у тебя скопилось, сестричка! Ножки уже не носят! – засмеялась Екатерина.
– Дай Полкана, Катя! Пусть санки на угор тянет! – захныкала Елена.
– Обойдешься! Полкан тоже устал. А ты любишь кататься – люби и саночки возить. Особенно на гору, – остановила девочку Екатерина. Затем доверительно сказала гувернантке: – Ладно, Маша, я пошла. Заходи вечерком вязать. Еще кое о чем потолкуем. Я в сомнении.
– Сомнение – это похвально! Но любовью сияют твои глаза. В них не осталось места сомнению. Там видна лишь любовь.
Она говорила, а по щекам скатывались слезы, густея на морозе.
Екатерина чувствовала себя виновницей ее слез, а как утешить – не знала. Она смотрела ей в глаза и растерянно перебирала бахрому своего платка.
– Ой, что же я наделала! Я виновата во всем!
– Знаешь, есть слезы радости и слезы горести. А сейчас они слились вместе, как Дудинка с Енисеем. Горе пересилило. Сдержать их не могу.
Маша поправила шапочку, спрятав выбившиеся волосы, вытерла слезы:
– Да полно. Судьбы бы тебе благосклонной. Один раз живем.
Екатерина смотрела куда-то вдаль, за остров Кабацкий, где в снежном мареве сливался с горизонтом наволочный берег Енисея. Смотрела, сузив веки, будто прослеживая будущую судьбу. Потом спохватилась:
– Ой, пора! Жду вечером. Вперед, Полкан!
Пес нехотя двинулся за хозяйкой.
* * *
В горнице за столом, обложившись бумагами, сидели Киприян Михайлович и Алексей Митрофанович. Над головами висела обрамленная стеклярусовым ободком люстры керосиновая лампа с потрескивающим фитилем. Стучали костяшки счетов. Сидельников открыживал в амбарной книге сверенные товары.
– Сутяжничать с нами никто не будет? Особо по тульским ружьишкам. Там ушлый купчина сидит. С каждого ствола слупит по лишнему гривеннику. Михайлов – еще тот хват.
– Насчет "Зауэра" я приценялся. Не прогадали. Брал дешевле, чем в Томске. Двустволки, бескурковки. Там одна насечка на прикладе чего стоит. Могут немцы ружья делать! А тулки – за милую душу тунгусы берут. Сутяги не будет.
– Ну, дай бог! А то суды да пересуды не один рубль вытянут. Надеюсь на тебя, Алексей Митрофанович!
– Стараюсь, Киприян Михайлович! Только по моему арсеналу прибыли будет тыщ пять.
Сотников пристально посмотрел в плутовские глаза приказчика. Тот сидел не моргая, стараясь выдержать взгляд хозяина.
– А пороха бездымного в достатке?
– Хватает! Даже пудов десять лишку взял. Боялся, вдруг подмочут али еще что. Теперь все в амбарах, все описано.
– На Хатангское готовишь товар?
– Готовлю! Упряжек тридцать только под ружья да порох.
– Толково! Хвостов передал, там бескурковки ждут. Они, говорят, надежнее кремневок.
Сотников потянулся, поднялся из-за стола и убавил огонь в лампе.
– На сегодня – шабаш. Езжай на капканы. Потом еще раз кой-какой товар сверим. Давай уж заодно и почаюем.
Часы пробили полдень.
– Катя! – кликнул Сотников. – Ты рыбки из тузлучка подай, кулебяку с муксуном да иноземную бутылочку за удачную сверку.
– Все готово! Даже самовар свистит! – озвалась она из кухни.
– Помочь, Катя? – вызвался Киприян Михайлович.
– Не надо. Я сама накрою.
Сидельников удивленно приподнял брови.
– Что-то я не понял, Киприян Михайлович! – нагловато спросил он. – Не мужичье дело – на стол подавать.
– А тут и понимать нечего! Женюсь я на Катюше – все и разумение. Ты уже детей кучу нарожал, а я в бобылях хожу. Я что, по-твоему, не мужик?
– Не мужик, а казак. Не казак, а урядник.
– Вот, вот. Наследники нужны. Катерина в этом деле поможет.
– Давно бы так! Дело большое держите, родней обросли, а своей семьи нет… Похвальная задумка. Отец Даниил благословит да и тестем станет!
– Ладно, Алексей Митрофанович! Ты не учиняй здесь советы… Мне неловко будет перед Катей за твою тарабарщину. Лучше ешь сытней да молчи мудрей. Проку больше будет.
– Я и так в амбаре – один да один. Окромя собак, на службе и поговорить не с кем. Лишь товары осматриваю да отсчитываю.
– По делу говори, а без дела – нишкни. В амбаре иль на охоте сам с собой посудачь, – засмеялся Сотников.
Сидельников заерзал на стуле. Не такой он человек, чтобы молчать, тем более на досуге. Когда он увидел идущую с подносом будущую хозяйку, то ощутил, как какая-то неведомая сила подняла со стула, выпрямила, а потом согнула в низком поклоне перед кухаркой. Екатерина от неожиданности остановилась и увидела лысеющее темя приказчика.
– Алексей Митрофанович, ты рехнулся? – поставив поднос с кушаньями на стол, всплеснула руками. – Перед хозяином шапку не ломаешь, а тут – поклон.
Киприян Михайлович захохотал, сложив руки на груди.
– Эка ты бестия, Сидельников! Даже к учтивости приучен! За тобой такого не замечал. Холуйством от тебя веет. Вот я и думаю: казак ты или лакей. Или нос по ветру приучился держать, как олень пугливый. Ой, бойся ты себя такого! Страшись таких деяний! – похлопал он приказчика по плечу. – Но коль кровь у тебя давно подпорчена, то поклонись ей еще раз. Привыкай, душа холуйская. Но еще раз увижу – плетки не миновать твоим бокам! Понял?
Сконфуженный Сидельников покрылся испариной, лицо усеяли капельки пота.
– Опять попал впросак! Прости, Киприян Михайлович! То со своим языком, то с учтивостью. А может, хозяйке нравится! – заискивающе посмотрел он в глаза Кате и снова сверкнул лысиной.
– Я еще не хозяйка, а кухарка! И поклоны твои, как сказал Киприян Михайлович, кроме мерзости, ничего не вызывают. Будешь служить исправно – без поклонов уважать и ценить будем. Всегда в доме привечать. Киприян Михайлович не любит бражников, бездельников и угодников, кроме святых. Запомни и боле не фордыбачь.
Сидельников испуганно смотрел на Екатерину, а Сотников с любопытством наблюдал и восхищался рассуждениями будущей жены.
"Вот тебе и кухарка, – думал он. – Осадила бойкого приказчика, что тот язык проглотил! А как понятливо и колко. Я бы так не смог. Эта никому не позволит перемывать косточки почем зря купцу Сотникову".