Генерал кивнул головой, а командир приказал выводить коней из укрытия и идти, быть может, в последнюю контратаку. Приказ был выполнен в мгновение ока. Трубач протрубил сигнал "В атаку!", по которому кавалерия, развернувшись, пошла через заваленную трупами насыпь. При вспышках от взрывов ручных гранат можно было хорошо видеть сербских кавалеристов и среди них Алексу, который на своём белом жеребце вырвался далеко вперёд. Его красное казачье снаряжение производило впечатление, будто он был облачён в одежды, сотканные из языков пламени.
Кавалеристы, вооружённые пистолетами и саблями, как вихрь, ворвались в ряды противника, круша и давя всё на своём пути. Враг дрогнул. Бросая винтовки, пистолеты, сабли, закрыв головы руками, немцы побежали назад, к своим позициям. Многие из них нашли смерть в стоячей воде рва и под копытами взбешённых коней. Алекса, держа в одной руке саблю, а в другой пистолет, продолжал скакать во главе отряда, нанося удары направо и налево. Сразу же за ним держался Ходжич, чувствовавший себя уверенно рядом со своим непобедимым товарищем.
Немецкое командование, видя, что наступление сорвано и что от подразделений, участвовавших в атаке, уже нечего ждать, приказало открыть артиллерийский огонь по местности, находившейся между насыпью и каналом. Командир отряда добровольцев сразу же понял, к чему приведёт это решение немцев, и приказал своим отступить. Перескакивая через ров, Алекса увидел, как Ходжич упал с коня и с головой погрузился в мутную воду. Не медля ни секунды, он остановил коня, бросился в одежде в ров, вытащил своего товарища и, взвалив его на коня, поскакал к насыпи. Ходжич был жив. Несмотря на серьёзное ранение в голову, сердце его работало хорошо. Алекса сам отнёс Ходжича в землянку и передал его в руки врача и санитаров.
Только на рассвете осаждённые смогли полностью восстановить порядок. Генерал приказал убрать трупы людей и лошадей, расчистить и поправить окопы и насыпь. К вечеру работа была сделана. Потом генерал созвал командиров и сказал им:
- Вчерашний день будет вписан золотыми буквами в историю этой войны. Все вы славно дрались. Но среди вас есть герой из героев - это сербский доброволец Алекса Дундич. Его храбрость и находчивость спасли нас от поражения, спасли нашу честь и наши жизни. Сербский командир, имеющий полномочия от своего короля, согласился с моим предложением о производстве Дундича в подпоручики. Он спас от верной смерти своего офицера и этим заслужил награду.
Противник, решив, очевидно, что укрепление обороняют тысячи великанов, больше не пытался наступать. Каждый вечер и утро с обеих сторон раздавалось несколько артиллерийских залпов, и лишь только это напоминало о том, что идёт война. Жизнь на позициях протекала однообразно. Раненые были эвакуированы далеко за реку, а с ними и Ходжич. Он вернулся в свой эскадрон только через несколько месяцев, когда уже наступила зима.
- А я уже и не надеялся тебя увидеть, - сказал он Алексе вместо приветствия. - Я думал, из этого пекла никто живым не вырвется.
- Вот видишь, жив и здоров. Многие вырвались, и ты с ними, только не из пекла, а из болота, - пошутил Алекса, собираясь обнять Ходжича.
Тот отскочил как ошпаренный и строго сказал Алексе:
- Разве так разговаривают со своим начальником - офицером?
Алекса с грустью поглядел на своего товарища и, повернувшись, вышел из землянки. Он подошёл к одному из деревьев и задумался, прислонившись к его стволу. Долго стоял он так, не чувствуя сильного холодного, северного ветра.
Неизвестно, сколько бы продлилось тягостное раздумье, если бы Алексу не окликнул знакомый голос:
- Олеко, прости! Я не знал…
Это был Ходжич, которому рассказали о том, что Алекса спас ему жизнь и что Алексу произвели в офицеры.
Радость блеснула в глазах Дундича. Он обнял своего товарища, не находя от волнения слов.
- У меня есть для тебя письмо, Олеко, от Галины Игоревны. Она в Киеве, жива и здорова. Я лежал в её отделении. Красавица и добрая душа. Много расспрашивала о тебе. Ведь ты тоже был её пациентом. Вот письмо!
Алекса почти вырвал письмо у Ходжича, но тотчас же взял себя в руки и после короткого и незначительного разговора расстался с Ходжичем, пошёл к себе в землянку и стал читать. Галя писала:
"Дорогой мой Олеко, после твоего ухода от Карпенко я дни и ночи думала о тебе. Получила от тебя всего одно письмо, но я уверена, что ты мне писал бесконечное число писем, как и я тебе. Я бы с ума сошла от тоски по тебе, если бы не помог случай и я не встретила твоего раненого офицера. Не знаю, жив ли ты, но я всё равно пишу. Он хороший и дисциплинированный молодой человек. Только, как мне кажется, ужасно честолюбивый. Он был счастлив, когда познакомился с полковником Александром Николаевичем, который вот уже несколько лет ухаживает за мной. После того случая в Варшаве я с ним больше не разговариваю, но он не оставляет меня в покое. Никак не могу от него отвязаться. Он принадлежит к высшему аристократическому обществу, богат и, говорят, герой. Поэтому он так быстро из поручиков выскочил в полковники. Я его просто презираю. Я люблю только тебя и больше никого, мой Олеко! Я не надеюсь на скорую встречу. Береги себя и пиши, пиши, чтобы облегчить мне эти тяжёлые дни страданий. Папа здоров. Любящая тебя Галя".
Алекса после Галиного письма гораздо легче переносил все тяготы фронтовой жизни. И только однажды, когда поступил приказ оставить укрепление, он вышел из себя. Со слезами на глазах от злости он ругал всех царей и королей мира и всех командующих, которые так легко забывают о жертвах, принесённых их бойцами. Ниджа и Миле восприняли его слова одобрительно, а Ходжич задумчиво молчал.
Переправившись ночью через Днестр, сербский добровольческий отряд, забытый всеми, стал кочевать по югу Украины. После свержения царя к власти пришло Временное правительство. В середине лета 1917 года оно вновь попыталось организовать наступление, которое уже в самом начале было обречено на неудачу. Власти перестали заботиться об отряде сербских добровольцев. Только народ понимал их положение и повсюду хорошо принимал. Отряд начал понемногу разваливаться. Сначала заболел командир и уехал куда-то далеко на восток. После этого некоторые солдаты стали оседать в сельских районах. Чаще всего они оставались у одиноких, истосковавшихся по мужской ласке женщин, чьи поля уже отвыкли от сильных хозяйских рук. До октября 1917 года отряд уменьшился на тридцать человек. Из офицеров остались только Алекса и Ходжич, а из унтер-офицеров - Миле и Ниджа.
Глава 7
Бунтовщик
Скитаясь по сёлам Украины, отряд однажды вошёл в большой город. Это был Ростов. Добровольцы были весьма удивлены, когда перед ними появился сербский солдатский патруль. Старший патрульный объяснил им, что в городе находится штаб группы сербских добровольческих отрядов, который собирает заблудившиеся и повсюду разбросанные отряды. Пусть и они присоединяются, продолжал патрульный, время теперь смутное. Среди сербских солдат возникают какие-то советы, которые восстают против установленной богом власти. Солдаты хотят мира. Их на это подбивают какие-то большевики.
Соскучившиеся по своим землякам, уставшие от кочевой жизни, Дундич и его товарищи сразу же пошли за патрулём в казармы. Там было около двух с половиной тысяч сербов и представителей других славянских народностей.
Вновь прибывших поместили в казармы и запретили кому бы то ни было, даже офицерам, выходить в город, пригрозив, что всякий задержанный в городе без увольнительной будет строго наказан. Тогда обычно молчаливый Ниджа стал ворчать:
- Хотят изолировать нас, хотят, чтобы мы ничего не знали. Кровопийцы! Эксплуататоры! Предатели!
- Кто это хочет? - наивно спросил Дундич.
- Власти, кому же ещё другому… - ответил Ниджа, к которому уже вернулось его хладнокровие.
- Ты бы лучше помалкивал, - процедил сквозь зубы Ходжич.
- Довольно с нас бессмысленной войны, - проворчал Ниджа и повернулся к собеседнику спиной.
Ходжич только презрительно посмотрел на него и сказал:
- Запасной!
Этим он хотел выразить всю глубину презрения к тем, кто службу в армии считает таким же обычным делом, как и всякое иное. Он никак не мог освободиться от понятий, внушённых ему в венских казармах.
Однажды дождливым ноябрьским днём, когда добровольцы только принялись за пшеничную кашу, раздался звук трубы, заигравшей сигнал тревоги. Через пятнадцать минут все уже были во дворе в полной боевой готовности. Солдаты молча гадали, что будет дальше. В это время на казарменный плац, громко гудя, въехали три грузовика и, легковой автомобиль. В автомобиле между двумя русскими сидел сербский генерал. Грузовики были битком набиты русскими жандармами, вооружёнными пулемётами. Легковая машина и грузовики остановились перед группой офицеров.
Не дожидаясь обычного рапорта, сербский генерал встал и начал говорить:
- Дорогие солдаты, сербы, хорваты, черногорцы… Тяжёлый путь прошли мы за эти три года. Некоторых из вас освободила из австрийского рабства славная русская армия, многие из лагеря противника сами перешли к своим православным братьям. Все мы плечом к плечу боролись против австрийских и немецких захватчиков. Мы боролись за нашу порабощённую мать Сербию и будем бороться за неё до конца. Но, друзья, чтобы выполнить эту задачу, мы должны вернуть долг нашим русским братьям и помочь России освободиться от бунтовщиков. Прежде всего мы должны остаться здесь и выполнить свой долг. Верно я говорю?
Отдельные выкрики "Верно!" сменились напряжённым молчанием. Мёртвую тишину нарушил только бой часов, доносившийся с ближайшей церкви. Явно удивлённый, генерал поднял своё побелевшее как мел лицо и крикнул: