Нижний зал, при шатлене, очевидно, служивший для рыцарских празднеств, брат Гальярд тотчас же избрал для ведения процесса и потребовал у хозяина принести туда Распятие побольше, "как можно больше". Рыцарь Арнаут смешался, надолго ушел и наконец вернулся, когда о нем уже успели забыть: притащил в самом деле большое, в половину своего немалого роста, темное Распятие с облупившейся краской на Ранах. Пока суд да дело, управитель успел распорядиться насчет ужина. Большого труда стоило отправить его подальше: он все стоял у стены или следовал слегка в отдалении за братом Гальярдом, почему-то предпочитая его более общительному Франсуа, и все о чем-то рассказывал. О том, что здешнего шатлена уже лет пять как не видали, говорят, он в Каталонии, рутьером заделался, так в восстании Тренкавеля ж участвовал, файдит, и поделом ему… О том, что байль - сущий мужик, хотя и хвалится своим происхождением от какого-то дворянского бастарда, отсюда и прозвище их семейное… И, наконец, о том, что святилище святого Марциала, в честь которого и замок, и деревня названы - место древнее и почитаемое. Еще во время Первого Крестового тутошний сеньор привез с Востока, помимо славы, тяжелую болезнь: "огонь святого Марциала". Вот он и поехал в паломничество к мощам святого, поклявшись, что если исцелится, у себя в земле выстроит покровителю часовню. Так и выстроил, и статую на свои деньги заказал, и в основание часовни, по слухам, частичку мощей святого положил. И ведь что бы вы думали, святые отцы? Заступничеством святого Марциала, Петрова великого ученика, уже сколько народу исцелилось, непременно в святилище сильные святые мощи заложены! Из других деревень приходят нашу часовню почтить, цветные свечи носят, камешки в ладанки зашивают. Для удачного разрешения от родов святой Марциал тоже весьма хорош, лучше только Святая Дева исцеляет…
Брат Гальярд наконец отделался от зануды-управителя, сообщив ему, что прерогатива исцеления принадлежит исключительно Господу, а все святые даже и с Богородицей во главе - не более, чем заступники наши перед Его бесконечной милостью. Придерживаться же культа святых с особой горячностью, забывая о молитвах самому Господу и о присутствии Его в Евхаристии, означает скатиться к язычеству, которое мало чем лучше, а то и хуже ереси. А кроме того, пока не вовсе стемнело, монахам пора бы читать свои нынешние "часы" в здешней церкви, а не в комнате, так что они займутся монашескими делами, а потом явятся к трапезе. Да - и пошлите же за кюре, пошлите упредить кюре, чтобы немедля нас посетил после вечерни.
Рыцарь Арнаут де Тиньяк, в сумерках зелено-бледный от огорчения своей неудачей со святым Марциалом, удалился с поспешностью.
В октябре темнеет быстро. Аймер шагал за своим наставником, оскальзываясь на каменных ступенях дороги от замка до церкви и дивясь тому, что даже собственные ноги трудно разглядеть из-за тумана. Он как будто поднимался из земли, сырой, плотный - чему тут нравиться, не понять этого Люсьена… Сам Аймер, уроженец солнечной и плодородной Аквитании с мягкими зелеными холмами, не слишком уверенно чувствовал себя среди сплошного камня и сплошной высоты. И в воздухе что-то не то: морось, которую невольно вдыхаешь, пьешь и глотаешь, так что она рождает в груди мокрый глубокий кашель. Говорят, здесь в горах всю зиму лежит снег. Хорошо хоть, сейчас не зима!
Неуютный и не слишком-то обжитой храм, слава Богу, позаботились загодя открыть, как обещали еще в воротах. Конечно, с кривой своей улыбкой сообщил брат Гальярд, оборачиваясь к Аймеру в полутьме - конечно, отец наш Доминик однажды проник за двери храма, не отпирая их, когда пресильно нуждался в месте для чтения вечерни и в крове на ночь; однако же нам, людям грешным, на такие чудеса рассчитывать не приходится. Аймер уже научился различать, когда его наставник шутит, а когда говорит всерьез. Вот сейчас - шутил.
Ну и храм… Большое, давно не крашеное Распятие, ненамного больше, чем то, что висело теперь в рыцарском зале замка. Бедный алтарь, засохшие цветы у алтарной преграды. Всего одна статуя - Святая Дева, лицо полустертое, половина руки отбита. На скамейках лежал толстый слой пыли: брат Гальярд, проверяя, провел пальцем, задержавшись по пути к алтарю. Не слишком часто здесь служат, не слишком. И священник редко заботится о том, чтобы в чаше для святой воды дно не пересыхало. Рассуди, Господи, тяжбу мою с народом не святым.
Свечку брат Гальярд взял из замка всего одну - малый огарочек; вынув его из-под стекла, поискал на алтаре - одного подсвечника вовсе не было, второй стоял на месте, но из него торчал огарок не лучше принесенного. Гальярд тяжело встал на колени на пол, повернувшись спиной к прикрытой двери. Нужно было запереть. Жаль, не догадался сразу. Теперь остается молиться до конца словно бы под взглядом в спину. И от этого - от страха темной дверной щели - тоже: Боже, приди избавить меня…
- Господи, поспеши на помощь мне, - отозвался чистый молодой голос Аймера.
После вечерни, ориентируясь в почти полной темноте по масляно горящим огням замка, оба монаха по дороге наткнулись на человека, который громко вскрикнул. Выставив руки перед собой, он слепо таращился в темноту из-под низко надвинутого капюшона. Луна над крышей церкви делала из его глаз сплошные бельма.
- Кто? Кто такие?..
- Братья Гальярд и Аймер, Проповедники, - по возможности спокойно отвечал старший монах, тоже на самом деле напуганный криком в ночи. Сердце его невольно заколотилось и еще не успело успокоиться, не успело и избавиться от запоздалой сладости: неужели это пришло наконец и ко мне… Крест Убийцы из Фанжо, и Петр Веронский, своей кровью пишущий Credo на лесной дороге, и отец Гильем Арнаут… Однако время мученичества не пришло: сумеречный гуляка оказался давно искомым человеком, здешним кюре по имени Джулиан. Что-то с отцом Джулианом было не так, но что именно - брат Гальярд понял, только когда они вступили наконец в освещенную замковую кухню. Рыцарь Арнаут уже подготовился, зажег, не поскупившись, целых три свечи, замотал горшок какой-то тряпкой, чтобы похлебка не остыла. При виде отца Джулиана он слегка поморщился, однако же живо наполнил вином еще одну чашку. Роскошный ужин состоял из бобов на курином бульоне и самой вареной курицы, старой и худой, но заботливо разделенной на мелкие куски, так что ее казалось больше. На стол пошло также нечто копченое, хотя и небольшое, и прегорестного вида белый хлеб, который выглядел так, будто на нем кто-то сидел. Признаться, в тулузском монастыре такой ужин был бы допустим только в праздничные дни - но в гостях должно кушать, что подадут, и Аймер смотрел на курицу неожиданно блестящими глазами: молодое тело, большое и крепкое, радовалось вопреки его воле, пока наставник в качестве старшего читал Benedicite. Наконец сели за стол. Брат Гальярд, не глядя, макал хлеб в похлебку и смотрел на отца Джулиана. Высокий и тощий, под стать рыцарю Арнауту, Мон-Марсельский кюре лицом напоминал исхудавшего и обвисшего римлянина. Его идеальный кесарский нос неожиданно кончался нашлепкой подозрительного лиловатого цвета. Вызывало жалостливые подозрения то, с какой скоростью отец Джулиан наливал кислое замковое вино и высасывал его длинными глотками, как сильно жаждущий.
- Отче, простите, ради Бога, - вмешался наконец рыцарь Арнаут и отобрал у священника очередную полную чашку. - Извиняйте, но хватит вам уже, как я погляжу.
Тот горделиво выпрямился.
- Как вы смеете, эн Арнаут, указывать клирику, вашему гостю…
- Да ведь я его знаю, отцы милостивые, - обратился хозяин с оправданием - почему-то совершенно не к обиженному гостю-клирику, но к Гальярду и Франсуа. - Ему ни глотка лучше не давать, слабость у него к вину. Сейчас наш кюре вмиг наберется, и разговаривать вам не с кем станет…
- Может, мой грех и в винопитии, но никак уж не в скудоумии, - разозлился отец Джулиан. Голос его от гнева стал неожиданно красивым - наверное, раньше хорошо пел! - а на лице проступили красные пятна. Брат Гальярд смотрел внимательно, еще внимательнее слушал. - Вы, эн Арнаут, на меня наговариваете моим братьям во священстве, потому как вы попросту хам и лишены всяческого почтения… И премногих пороков к тому же исполнены.