В крошечном мирке парижских служащих, где Ж.-Б. Шварц вращался уже в течение нескольких месяцев, Лекок пользовался не лучшей репутацией. Но никто ничего толком не знал ни о его прошлом, ни о его связях, и ходившие о нем нелестные и довольно тревожные слухи, возможно, не имели под собой никаких оснований, так как зависть – обычная спутница победителей. Лекок же был победителем: пять тысяч франков жалованья, комиссионные и коляска! Не многим коммивояжерам в 1825 году удавалось достичь таких вершин. Ж.-Б. Шварц почтительно глядел на Лекока снизу вверх, и каждый стакан нормандского вина усиливал его восхищение. И если бы на весы положили соблазны, предлагаемые господином Лекоком, – с одной стороны, а эльзасские добродетели – с другой, то мы затруднимся сказать, какая чаша перевесила бы. По крайней мере так обстояли дела уже за десертом.
Но в то же время наш Шварц оставался порядочным человеком; например, он не обманул бы вас, предъявляя счет (но следует узнать, как этот счет составлялся). Итак, на столе располагались различные сыры, а среди них – локти обоих приятелей; молодые люди мирно беседовали.
– Это замужняя женщина, Жан-Батист, – продолжал свою речь коварный соблазнитель. – Сам понимаешь, дело молодое…
Трусоватый Шварц поддакнул.
– С замужними женщинами, – говорил Лекок, – шутить нельзя; на то закон есть.
– В таком случае оставьте их в покое! – воскликнул Шварц, на которого это последнее слово произвело магическое действие: вот новое доказательство его эльзасской чистоты.
Но Лекок прижал руку к груди и патетически произнес:
– О нет, друг мой! Лучше умереть, чем отказаться от счастья! Впрочем, тут вот еще что. Я все же принял кое-какие меры предосторожности: написал одно письмо, и оно уже отправлено с дорожной каретой, а завтра утром в Алансоне его опустят в почтовый ящик. Письмо адресовано папаше Брюле, а в нем – просьба вернуть мне трость с серебряным набалдашником, которую вы видите там, в углу, и которую я "забуду" при отъезде.
– Вот это да! – удивился Шварц. – И все это – из-за какой-то любовной интрижки!
Господин Лекок наполнил стакан, поднес его к губам и, воспользовавшись этим движением, украдкой взглянул на собеседника. Они уже допивали третью бутылку, и Шварц окончательно захмелел.
– Это похоже на те истории, – тихо произнес Шварц, – о которых пишут в газетах. Как это называется в суде присяжных? Обеспечить себе "алиби", если я не ошибаюсь.
Лекок разразился смехом.
– Браво, старина! – воскликнул он. – Из тебя выйдет толк! Не в бровь, а в глаз! Алиби! Именно оно, черт побери! У меня должно быть алиби на тот случай, если муж захочет мне напакостить. Да, в нашем деле не только розы! Есть и шипы, а как подумаешь, что муж – бывший военный… Эй, красавица, дайте-ка нам кофе с ликером, да погорячей!
Все это господин Лекок произнес скороговоркой, поскольку отяжелевший взгляд его гостя выражал недоверие. – Ну, я-то в такую историю не влипну! – заметил Шварц, обращаясь скорее к самому себе.
– Нет, Жан-Батист, – продолжал Лекок, наливая своему гостю полный стакан водки, – и твой черед настанет, и ты потеряешь голову… узнаешь страсть. Но я еще не все сказал. Видишь ли, ее муж – близкий друг комиссара полиции…
Ж.-Б. Шварц отстранился от стола.
– Господин Лекок, – заявил он решительно, – ваши дела меня не касаются.
– Конечно, нет, конечно, не касаются, – подтвердил коммивояжер. – Но ты можешь немножко подзаработать…
– Я не собираюсь… – начал было эльзасец.
– Душа моя, только короли могут сказать: мы собираемся, мы намереваемся… Учти, что я заплачу тебе чистых сто франков наличными за одно только слово, которое надо шепнуть сегодня вечером на ушко полицейскому комиссару, причем тихо и без глупостей… Вот смеху-то, а? Ну, сделаем старику подарочек!
II
ГОСПОДИН ЛЕКОК
Сто франков! Да знаете ли вы, что может сделать с сотней франков добропорядочный Шварц? У Ж.-Б. Шварца никогда не было таких денег. А если бы они были, то Ж.-Б. Шварц устроил бы банковский дом, наверное, даже на чердаке. Иные рождаются поэтами, а Ж.-Б. Шварц принес в этот мир изысканную чувствительность ко всему, что касается реестров и счетов.
Голова его закружилась, потому что выпитая скверная водка неотступно будоражила воображение, а три бутылки кислого вина разжигали в юном сердце священный огонь. И нашему герою привиделось нечто далекое и сказочное: просторные кабинеты, устланные коврами, кассиры за решетчатыми окошками, зеленые гроссбухи с красными надписями, дивной красоты металлическая касса с узорчатой насечкой, служащие, погруженные в изумительно стройные ряды цифр и старательно подсчитывающие доходы, серые ливреи, а в карете, запряженной четверкой лошадей, госпожа Ж.-Б. Шварц с плюмажем – все как на дорогих похоронах.
Сто франков! За сто франков получить все эти сокровища, а возможно, и больше! Вот он – маленький желудь, порождающий могучий дуб!
– Но я не хочу! – пискнула тем не менее испускающая дух добродетель нашего героя.
И, делая вид, что встает из-за стола, юноша добавил:
– Ни за какие блага, господин Лекок, я не стану подвергать себя опасности.
– Жан-Батист, – возразил коммивояжер тоном превосходства, – я вижу вас насквозь. Подумайте хорошенько. Дело и выеденного яйца не стоит, а кроме ста франков, вы можете получить еще и тепленькое местечко у Бертье.
– Но за одно свидание не дают ста франков, – отвечал эльзасец. – Здесь что-то нечисто.
– А если платит дама?.. – сделал новую попытку Лекок, взъерошив себе волосы.
Ну, кого же не растрогает такая любовь? А Лекок, решив ковать железо, пока горячо, воскликнул:
– Не стоит рассуждать о вещах, которых ты не понимаешь, старина! Скажем так: ты утопающий, а я – твой спаситель, ясно? Диспозиция у нас следующая: господин Шварц-кондитер в девять часов запирает дом на ночь; в половине десятого у тебя уже не будет другого выбора, как только искать ночлега где-нибудь на чердаке у господина Шварца-комиссара полиции.
– Но он же меня прогнал! – только и сумел вставить эльзасец.
– Черт возьми! Извольте понять одну истину: на всем белом свете только я один проявляю интерес к вашей персоне!
– Это верно, – пролепетал Ж.-Б. Шварц, размягченный выпитой водкой. – Я здесь совсем один!..
– Печальный изгнанник в чужих краях… Тут вспоминается множество стихов, положенных на музыку выдающимися композиторами. Однако же в десять часов десять минут комиссар полиции вернется домой после циркового представления у братьев Франкони, помнишь эту палатку на площади Префектуры? Он будет торопиться, находясь в дурном расположении духа из-за того, что по долгу службы ему придется уже в четырнадцатый раз созерцать господина Франкони-отца в генеральской форме и мадемуазель Лодоз в костюме Симодосеи. Он пойдет вверх по улице Префектуры и по улице Экюйер. Вы последуете за ним до площади Фонтетт – затем по улице Вильгельма Завоевателя до площади Акаций. Ее так назвали, поскольку она обсажена липами. Госпожа Шварц – эта малопривлекательная увядающая женщина, которая, однако, любит похохотать, когда ее щекочут, будет уже почивать. Вы подойдете к ее мужу – комиссару. Ваше появление будет для него неприятным сюрпризом; он воскликнет: "Ах, это снова вы!" Не исключено, что в запальчивости он даже добавит к этому восклицанию еще несколько слов и назовет вас бездельником или бродягой. Но это – его право: ведь каждую неделю у него бывает трое или четверо Шварцев. Да слушаете ли вы меня?
Жан-Батист слушал, хотя его сердце сильно колотилось и в ушах стоял шум. Господин Лекок продолжал:
– Внимание, приятель, теперь самое главное. Ты ему скажешь: "Господин комиссар и уважаемый соотечественник! Несчастья как будто преследуют меня в здешней столице. По самой невероятной случайности я остался без денег и в этой беде рассчитывал обратиться за поддержкой к одному коммерсанту, моему прежнему начальнику еще по Парижу – господину Лекоку, служащему дома Бертье, который продал сейф с секретом господину Банселлю…" Ну что, запомнил? И учти, что ты не просто языком будешь болтать, а получишь сто франков, если все запомнишь, как следует… "Но, – продолжишь ты, – этот молодой коммерсант сегодня вечером покинул гостиницу "У отважного петуха", служившую ему пристанищем, и в собственном экипаже отправился в Алансон…" Все это ты скажешь ради последних слов; повтори!
Ж.-Б. Шварц повторил, а потом спросил:
– А где я буду ночевать?
– Где бы вы ночевали, если бы не встретили меня, Жан-Батист? Но не будем отвлекаться на мелочи. Когда достойный комиссар попросит вас идти своей дорогой, считайте, что дело сделано и деньги ваши. А с ними – и моя признательность до гроба.
Молодой эльзасец задумался. Несмотря на сумбур в голове, он не находил ровным счетом ничего предосудительного в той мелкой услуге, о которой его просили. Но что его беспокоило, так это слишком большой размер вознаграждения, обещанного за сущую безделицу. Господин Лекок поднялся и бросил салфетку. Пробило восемь часов.
– Я все сказал, – произнес он высокопарно, – и спешу на зов любви.
– Знать бы, – пробормотал Ж.-Б. Шварц, – что за этим не кроется ничего, кроме амурных дел…
– Я полагаю, молодой человек, – строго произнес коммивояжер, – что вы не ставите под сомнение ни мою честь, ни мои политические убеждения.
Ж.-Б. Шварц не думал об убеждениях Лекока. Он много отдал бы за то, чтобы иметь надежный ночлег и возможность пораскинуть мозгами. Лекок уже закрывал свой дорожный сундук, расплатившись по счету. Все было готово, ничего не забыто, кроме, конечно, трости с серебряным набалдашником, намеренно оставленной в углу.