9
Виткевичу удалось проследить туркмена до Евангелической миссии. Он видел, как бесшумно раскрылась калитка и туркмен вошел в нее.
Это было важное открытие: обнаружен тайный агент, очевидно, связывавший миссию не только с казахской степью, но и со странами, лежащими дальше на Восток. Надлежало теперь не спускать глаз с туркмена и следить за ним не только в Оренбурге. Так докладывал Виткевич Генсу.
Но тут же вставал вопрос: каким же способом осуществить наблюдение за туркменом, когда он покинет Оренбург. Вопрос был сложный, но раньше, чем в Пограничной комиссии нашли решение, туркмен исчез. Виткевич был обескуражен. Когда он делал нагоняй старшему надзирателю Менового двора, принесшему эту неприятную новость, вошел курьер и доложил, что полковник требует к себе портупей-прапорщика.
Генс вызвал Виткевича, чтобы передать ему приглашение Голубова - пожаловать к нему.
Виткевича ввели в уже знакомый ему кабинет Деева, и он быстро оглядел стол и стенной шкаф. Все было так же, как и тогда… "Хорошо бы узнать, - подумал он, - хватился ли Деев пропавшего листка".
Тут вошел Голубов в своем атласном полукафтане, с тремя рядами алмазных пуговиц, с Владимиром в петлице и Анной на шее.
Пригласив Виткевича сесть, Голубов передал ему письма от графа Хоткевича и сказал, что граф очень лестно о нем отозвался и рекомендовал ему, Голубову, лично с Яном познакомиться.
Виткевич спрятал письмо в карман и вежливо поблагодарил Голубова.
- Граф наказывал мне успокоить вас насчет производства вашего. Представление получено в военном министерстве, но нельзя докладывать государю о производстве ссыльного поляка, когда еще свежи события польского мятежа. Необходимо вам набраться терпения…
Виткевич, привстав, поклонился.
Голубову с первого взгляда приглянулся этот стройный, серьезный молодой человек с твердым подбородком, высоким лбом, глубоко сидящими глазами, в которых светился не только ум, но и проницательность не по годам. К тому же граф Хоткевич говорил ему, что этот молодой поляк уже обладает солидными дознания-ми в делах Востока, имеет немалый практический опыт и может быть весьма полезен.
Но Виткевич поляк, он пострадал за свою любовь к Польше - будет ли он верно и преданно служить России? Голубов думал об этом, внимательно вглядываясь в Виткевича.
А Виткевич, в свою очередь, испытующе смотрел на Голубова: что за человек он?
- Смотрю я на вас, - сказал Голубов, - и вспоминаю англичанина одного, ваших лет, коего привелось мне повстречать…
- Кто же такой? - живо спросил Виткевич.
- Офицер один из Индии, по фамилии Конноли.
- Вы знаете Конноли?
- Нет, не то чтобы знал его, но видел, беседовал в Москве, когда он из Петербурга на Тифлис ехал. А вспомнил я о нем потому именно, что одного вы с ним возраста, и, скажу откровенно, думается мне, что посильнее его будете, ежели вам дать крылья расправить!
Виткевич не знал, что и сказать на это. Голубов продолжал:
- Вот сидим мы с вами у порога Азии, и нам в руки сами просятся земли те, что лежат между нами и Индией. А мы что? Ушами хлопаем - англичанин же дело делает. Недаром же этот Конноли проехал от Питера до Индии: все высмотрел, все разузнал. Небось вы читали статьи?.. Конечно, читали, я и не сомневался! Так чего же вы здесь ждете! Вот и вам бы поехать туда…
Голубов махнул рукой, указывая на юг. Виткевич улыбнулся.
- Я не хозяин судьбы своей…
- А поехали бы? - быстро спросил Голубов и, не дожидаясь ответа, продолжал:
- Не те, не те люди занимаются у нас делами восточными. Возьмите к примеру Константина Константиновича Родофиникина - человек почтенный, уважаемый, ничего не скажешь, но без огонька. Я говорю ему: Константин Константинович, почему это торговля среднеазиатская в руках бухарцев, афганцев, индийцев? Почему наши русские сами с караванами не ходят, кроме разве немногих татар? Оттого, говорю, что правительство наше мало помогает развитию коммерции. Был я намедни на Меновом дворе. Ну, что это такое, скажите на милость? Стыдно смотреть: убожество, грязь… А ведь это, так сказать, вход в империю нашу!..
Голубов говорил с жаром, которого нельзя было и предполагать в этом дородном, немолодом человеке.
- И что же выходит? Товары наши уступают место британским - и не только в Кабуле, но и в Бухарин, в Ташкентии, Кокане! И смотрите: от года к году все более становится дефицит торговый. Мы покупаем больше, чем продаем, а разницу приходится платить золотом. В последние пять лет, сказывал мне граф Конкрин, одни бухарцы увезли от нас золота на миллион рублей! Куда ж это годится!
Виткевич с глубоким вниманием слушал Голубова.
- Когда я покинул Питер, - продолжал Голубов, - туда прибыл лорд Дергем, зять их первого министра, Грея. Лорда прислал к нам в Петербург Пальмерстон, чтобы насчет Турции поговорить. Ох, уж этот Пальмерстон! Родофиникин по дружбе показал мне депешу посла нашего лондонского. Так он прямо так и пишет. - Голубов надел очки и вынул из портфеля бумагу. - Пути кривые и извилистые, клевета, запирательство - все считает он пригодным. В России видит он главный тормоз для осуществления своих разрушительных безрассудных проектов, и его ненависть растет пропорционально его неудачам и его бессилию.
- Неудачи? - воскликнул Виткевич. - Какие ж неудачи? В Афганистане англичане опять подняли старого своего приятеля Шуджу, и он идет на Кабул, чтобы сесть на престол. Тогда Афганистан будет таким, каким хотели его сделать еще в 1809 году - покорным воле Ост-Индской компании… От Герата персов отбили с помощью англичан.
- Герат - ключ к Индии, - перебил Голубов Виткевича, - вот они и не желают выпускать его из рук своих.
- Нет, нет, - горячо возразил Виткевич, - Герат - ключ к Каспию! От Герата до Инда более 1100 верст, до Астрабада же только 870. Герат нужен англичанам как опора для действий против России - в этом вся суть.
Голубов одобрительно качал головой: видать, думал он, этот поляк, и впрямь предан интересам российским. Словно угадав его мысли, Виткевич продолжал:
- Я ненавижу лицемерие британское, их подлость. Насилуют, убивают, грабят целые страны, и тут же: мы, мол, исконные защитники свободы и независимости народов…
Виткевич умолк, чтобы не зайти слишком далеко в откровенности с человеком мало знакомым. Голубов же подошел к нему, обнял, растроганно сказал:
- Так, так, голубчик, не давайте спуску гордым бриттам… Вот я давеча начал про Дергема лорда. Приняли его в Питере как коронованную особу. У меня верные корреспонденты в Лондоне, так они писали: Дергем числит себя потомком королей английских и очень недоволен, что в кабинете достался ему пост второстепенный. Вот он и поехал в Питер, чтобы завоевать победу - с царем полюбовно договориться насчет Египта и Турции. А Пальмерстон хочет другого: оттиснуть нас от Турции.
- Впрочем, это материя высокая, - добавил он, - и не нашего торгового ума дело… Не знаю, слыхивали вы, что я и еще купцы затеяли создать Компанию для торговли в Средней Азии? Ага, слышали, так не худо было бы, чтобы наш российский Конноли прокатился бы в Бухарию да и дальше - высмотреть, что и как - дабы торговать нам было сподручнее…
Голубов пытливо смотрел на Виткевича.
Что мог ответить Виткевич? Не от него зависело то, о чем он и сам мечтал… Голубов верно понял его молчание.
- Разумею, разумею, голубчик! Что ж, мы поможем, пособим… Дело важное, святое… и не одним англичанам в эти земли ездить!
Виткевич много размышлял о беседе своей с Голубовым, который спустя два дня уехал в Петербург, взяв с собою Деева. Голубов, поведал ему Генс, купец не простой. Живет он как просвещенный барин - состоит членом обществ: истории и древностей, географического я археологического. Денег для этих обществ не жалеет - радеет развитию отечественной науки. В Петербурге - свой человек у министра финансов Канкрина, во многих знатных домах принят. С откупщиком знаменитым Бенардаки большие дела по откупам и в Сибири по золоту вершит. А теперь вплотную занялся торговлей среднеазиатской - и ежели за что берется, то не отстанет, пока своего не добьется…
- Таких купцов на Руси еще мало, очень мало, - заключил Генс, - и дай боже, чтоб их было побольше. Задумал Голубов дело важное с этой тортовой Компанией, и граф наш требует, чтобы поскорее была закончена записка о мерах к прекращению разбойных действий Хивы и иных помех российской; торговле.
БУХАРА, КРЕПОСТЬ ВЕРЫ И ИСЛАМА…
1
27 июня 1832 года Бернс и его спутники въехали в Бухару через Каршинские ворота.
"По прибытии в Бухару мы немедленно заменили свои чалмы некрасивыми овчинными шапками, а своя каммарбанды (пояса) грубым снурком; также сняли верхнее платье и чулки, что в священном городе Бухаре составляет внешнее различие между неверными и правоверными. Узнав, что одни только магометане имеют право ездить в стенах этой столицы, мы по внутреннему убеждению радостно согласились ходить пешком.