Постройка времен инков.
Это был человек высокого роста, с широким и высоким лбом и острыми, словно сверлящими черными глазами. Плотно сжатые губы и крупный, выдающийся вперед подбородок говорили о воле и решительности. При первом же взгляде на него можно было сразу сказать, что этот человек не отступает перед трудностями, не щадит врагов и умеет одерживать победы. Поплескавшись немного в воде, он хлопнул в ладоши. Из-за угла дома поспешно вышел старик в темно-синем шерстяном плаще И, прикоснувшись губами к краю брошенного на камень Атагуальпова плаща, встал на колени.
- Что нового? - спросил Атагуальпа, повернувшись к нему.
- Белые уже всходят на последний перевал, повелитель. Сегодня к полудню они должны быть здесь.
- Сколько их?
- Лазутчики сосчитали точно: сто пятьдесят человек вооруженных и сто двадцать индейцев-носильщиков.
Атагуальпа презрительно усмехнулся:
- Смешные эти белые люди! Пойти с таким отрядом к инке, у которого в одном только этом месте тридцать тысяч отборного войска! Но они говорят, что идут ко мне не с войной, а с миром. Должно быть, это правда, иначе они не осмелились бы сунуться сюда.
Старик низко поклонился.
Древний перуанский ковер.
- Ты мудр, повелитель. Действительно, только безумец решился бы сражаться, имея сто пятьдесят человек против тридцати тысяч опытных воинов, да еще под твоим начальством! Но лазутчики говорят, что белые - колдуны и что они умеют стрелять из палки. Может быть, они хотят взять нас колдовством?
- Глупец! Разве страшно колдовство для инки, сына Солнца? Солнце - самый великий бог. Бог грома, бог бури, бог воды, бог подземного огня - все они трепещут перед ним. Солнце хранило моего отца и отца моего отца - оно сохранит и меня. А что донесли тебе о Гуаскаре?
- Гуаскар - плохой брат и плохой подданный своего повелителя. Он говорит, что не успеет луна двенадцать раз родиться и двенадцать раз умереть, как он снова повяжет на лбу священную борлу и станет господином и Квито и Куско.
Атагуальпа рассмеялся резким, отрывистым смехом:
- Хорошо, что он об этом говорит. Хуже было бы, если б он об этом только думал. Глупца наказывает его слово, умного спасает его мысль. А что тебе донесли о знатных родах в Квито? Они все еще проклинают Атагуальпу и хвалят Гуаскара? Все еще бегут от леопарда и надеются на обезьяну?
- Глупцы упрямы, повелитель. Они плачут о казненных родственниках и по ночам собираются друг у друга и о чем-то шепчутся.
- Скоро я отучу их шептаться. Кстати, мне, может быть, помогут и белые люди. Они предлагают мне дружбу. Ну что ж, пусть докажут ее. Пусть расправятся с заговорщиками!
При последних словах Атагуальпы, из дома выбежала молодая женщина в длинной голубой тунике с узорчатой каймой, с изумрудным ожерельем на шее и тяжелыми золотыми запястьями на обнаженных руках. Это была любимая жена Атагуальпы. У водоема она остановилась, поцеловала край плаща Атагуальпы и встала на колени, дожидаясь, пока ее повелитель заговорит с ней первым.
- Что тебе, Пачака? - недовольно спросил инка. - С каких это пор женщины нарушают беседу инки с его советниками?
- Прости меня, повелитель! Но ты приказал мне следить, не покажутся ли по дороге белые люди. Они уже спускаются с горы. Их совсем мало! Амаута говорит, что их не больше ста пятидесяти человек.
Перуанские древности.
Атагуальпа вышел из водоема, быстро набросил тунику и плащ, в сопровождении советника обогнул угол дома и стал пристально смотреть на горный склон, жмурясь от солнечного света.
- Да, не больше, - проговорил наконец он. - С таким отрядом на войну не ходят. Это, конечно, послы, и надо их принять с почетом. Иди в Кахамальку, - приказал он советнику, - и вели отвести чужеземцам большое здание в середине города, где стоят зимой мои воины.
Атагуальпа удалился в дом и приказал позвать к себе "хранителей квипуса". Это были старые ученые люди, к которым со всех концов империи приносили квипусы, содержащие сведения о состоянии государственного хозяйства. Хранители отмечали завязанные на шнурках узелки и с помощью особого аппарата, напоминавшего европейские счеты, подсчитывали, сколько в каждой провинции имеется продовольственных запасов, одежды, воинского снаряжения, ремесленников и земледельцев. Потом разбирали донесения начальников провинций и подсчитывали, сколько хлеба нужно отправить в местности, пострадавшие от неурожая, сколько каменщиков и плотников нужно послать для починки и постройки мостов, сколько ткачей выделить для тканья шерстяных и хлопчатобумажных материй, сколько рабочих послать в горы для добывания меди, серебра и золота. Все это они должны были два или три раза в неделю сообщать инке, который, поговорив со своими советниками, выносил окончательное решение. Так же было и в этот раз. Инка, как будто совсем забыв о прибытии чужеземцев, выслушивал доклады и разбирал текущие дела.
- Столько-то мешков маиса выдать из государственных складов жителям провинции Хауха… Столько-то воинов послать в провинцию Коаке для усмирения лесных дикарей… Столько-то шерстяных тканей выдать родственникам инки в Куско… Столько-то золотых кубиков отправить в храм Солнца в Квито… В проходе Амоа развалился мост, - построить новый в течение месяца…
В прохладном покое дома эти отрывочные приказания раздавались одно за другим. Хранители квипуса, склонившись над шнурками, торопливо завязывали узелки, чтобы сегодня же разослать приказы инки начальникам провинций. Обстоятельно и деловито разбирались вопросы, так же как разбирались они и десять, и пятьдесят, и сто лет назад. Не было ведь никаких причин, чтобы нарушать установленный порядок. Ничего особенного не случилось, кроме того, что пришли какие-то чужеземные послы. Сегодня они пришли, завтра уйдут - и все останется по-старому…
Так шла жизнь в обиталище инки 15 ноября 1532 года, накануне той поры, когда перуанская империя перестала существовать.
Пока инка со своими советниками рассматривал государственные дела, отряд Пизарро входил в Кахамальку. Ржали лошади, почуявшие близкий отдых, лязгали стальные доспехи, ругались ветераны, разомлевшие под жарким солнцем, индейцы-носильщики обменивались шутками с многочисленной толпой, высыпавшей навстречу отряду. Филиппильо болтал за десятерых, описывая солдатам достопримечательности города:
- Вот это храм Солнца. Через месяц и десять дней, когда начнут прибавляться дни, главный жрец подойдет к жертвеннику и волшебным медным полированным зеркалом зажжет священный огонь. А вот монастырь дев Солнца. Здесь живут наиболее красивые девушки, набираемые со всех концов государства. Они дали обет безбрачия и не могут выходить замуж ни за кого, кроме инки. В этом монастыре живут по большей части знатные девушки, которых не слишком обременяют работой, но в других общежитиях, попроще, девы работают не покладая рук. Они ткут тонкие шерстяные материи, вышивают одежды для инки, его жен и придворных…
Испанцы слушают невнимательно. Их занимают сейчас не "девы Солнца", а помещение, в которое их ведет посланный от инки гонец. Это большое четырехугольное каменное здание с очень широким внутренним, двором, окруженным крытыми галереями. Здание построено из гранитных глыб и похоже не то на монастырь, не то на крепость.
- Это казармы для солдат. Они отведены вам под жилье, - разъясняет Филиппильо.
- Но сколько же времени мы будем здесь жить? - спрашивает Пизарро.
- Гонец ничего на этот счет не сказал, - отвечает Филиппильо. - Значит, - проживете здесь столько времени, сколько будет угодно инке.
"Западня", подумал Пизарро. "Мышеловка", сказали в один голос Педро де-Кандиа и де-Сото. Не для того ли и пригласил их инка в это горнов гнездо, чтобы сначала посмотреть на странных пришельцев, а потом, пользуясь их малочисленностью, навеки отрезать весь отряд от внешнего мира? Плен… и, может быть, вскоре смерть… И вместо бочонков золота - выбитая в камнях могила.
Солдаты мрачны, молчаливы. Их не радует окончание трудного путешествия, не радует отдых, по котором так соскучились сбитые в кровь ноги и ноющие спины. Вера в небесную помощь, подогретая было речами Пизарро, начинает слабеть. Справится или не справится св. Яго с индейскими демонами? Заплатит ли им пресвятая дева звонкими дукатами за их рвение, или отсрочит платеж до страшного суда?
Небо не посылает знамений, и никто не видел вещих снов. Падре перестали рассказывать друг другу смешные истории и только перебирают четки да вполголоса читают псалмы. В одном конце двора отец Вальверде тянет нараспев: "Боже, именем твоим спаси меня и силою твоею суди меня, ибо чужие восстали на меня и сильные ищут души моей". А в другом конце отец Игнасио вторит ему: "Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня. Страх и трепет нашли на меня, и ужас объял меня. И я сказал: кто дал бы мне крылья, как у голубя? Я улетел бы и успокоился бы". Псалмы царя Давида нагоняют тоску. Да, хорошо иметь за спиной голубиные крылья, но кто даст их? В этой узкой долине, окаймленной чудовищными горами, в этом городе, с его многотысячным войском, кто принесет спасение?
Пизарро видел, как уныние охватывает даже самых испытанных его соратников. Еще три-четыре дня - и от дисциплины ничего не останется. Отряд превратится в испуганное, беспорядочное стадо. Во что бы то ни стало надо выяснить намерения инки, надо ускорить события.