- Нет, не равные, - надменно проговорил Пизарро. - Там - Рибас, а здесь - Пизарро. Значит, надо считать, что нас вдвое больше.
Рибас - его можно было издали узнать по белым перьям на шлеме - о чем-то совещался со своими приближенными. Вскоре от отряда отделился человек, несколько раз протрубил в трубу и стал медленно подходить к воротам. Шагах в пятидесяти от ворот он остановился, протрубил еще раз и изо всей силы стал выкрикивать:
- Мой повелитель, благородный граф де-Рибас, шлет привет знаменитому городу Трухильо! Он услышал, что вам досаждают разбойники, и предлагает вам свое покровительство. Все дороги, ведущие в город, он будет оберегать от злонамеренных людей, если вы будете уплачивать ему триста золотых дукатов в год. Но сначала вы должны ему заплатить восемьсот дукатов задатка. Если же вы на это несогласны, он возьмет город штурмом и расправится с вами без пощады. Он дает вам полчаса на размышление.
Пизарро побагровел. Перегнувшись в отверстие между башенными зубцами, он закричал так громко, что слова его донеслись до самого графа:
- На размышление нам довольно и одной минуты! Передай твоему господину вот что: я, капитан Гонзало Пизарро, вместе со своими доблестными трухильцами… искрошу в куски весь ваш сброд, если вы сейчас же не уберетесь восвояси! А если вы вздумаете подстерегать на дорогах тех, которые сюда приехали, то я завтра же брошусь на ваше гнездо, и от него останется только груда пепла!
- Пизарро и святой Георгий! - раздались крики воинов на городской стене.
- Пизарро и святой Георгий! - донеслось из города.
Над воротами взвились два знамени: знамя города Трухильо и знамя с гербом Пизарро, изображавшим единорога на красном поле.
Трубач удалился. Окружавшую графа Рибаса кучку охватило смятение. Ни Рибас, ни его наемники не ожидали встретить здесь такого грозного противника: они думали, что Пизарро еще не вернулся из похода, и его появление на городской стене было для них полной неожиданностью. Рибас хотел было ободрить свою дружину, но напрасно: разбойники, привыкшие иметь дело с безоружными путешественниками и неопытными в; военном деле горожанами, не решались помериться силами с знаменитым воякой. Возчики повернули подводы и настегивали лошадей. Всадники вскочили на коней и, не дожидаясь команды, поскакали обратно. Волей-неволей граф Рибас последовал за ними.
По приказу Пизарро, на прилегающие к городу дороги выслали несколько всадников, чтобы следить за отрядом Рибаса. Ворота растворили. Купцы и ремесленники сняли военные доспехи, и только десятка два кабальеро продолжали дежурить около ворот. Через час город опять принял свой прежний праздничный вид. Кричали продавцы и покупатели, альгвасилы ловили карманников, нищие тянули гнусавыми голосами: "Подайте милостыню; ради праздника господня!" Только отцу Бартоломео и его спутнику не удалось сразу вкусить плоды мира.
Пизарро не забыл о пленниках - он вообще не забывал ни о чем, из чего можно извлечь пользу. Окруженный шумной, ликующей толпой, он направился в ратушу и сейчас же приступил, к допросу.
- Ну, на сколько наторговал, святой отец? - обратился он к отцу Бартоломео, сидевшему на скамейке со связанными руками.
Бартоломео хмуро молчал.
- Давайте сюда его кошель! - приказал Пизарро и стал считать содержимое. - Пятнадцать дукатов и десять реалов! Ну что ж, святому Петру придется поделиться со святым Яго. Ведь не будь святого Яго и раба его, грешного Гонзало Пизарро, этих денежек его святейшеству папе не видать бы, как своих ушей. Одну треть оставим святому Петру, одну треть передадим святому Яго и одну треть испанскому воинству, нашим храбрым кабальеро. Но у святого Яго нет своей казны. Поэтому часть его перейдет мне, а священник нашей церкви отслужит святому Яго двенадцать благодарственных молебнов. Правильно я решил, сеньор алькальд?
Алькальд важно кивнул головой. Обтрепанные кабальеро, окружавшие Пизарро, закричали: "Слава дону Гонзало!" Отца Бартоломео и его спутника стали развязывать. Но, когда доминиканец, расправляя отекшие члены, направился к выходу, на плечо его легла тяжелая рука Пизарро.
- Не торопись, святой отец, - заговорил Пизарро. - Такие храбрые воины, как мы, заслужили заступничество святого Петра. Давай-ка индульгенций мне и вот этим кабальеро. И смотри, чтобы нам были отпущены все грехи - и извинительные, и смертные, и прошлые, и будущие!
Отец Бартоломео хотел что-то возразить, но, взглянув на Пизарро, понял, что сопротивление бесполезно. Он молча достал походную чернильницу и гусиное перо и стал вписывать в грамоты имена. Когда его наконец отпустили, он перекрестился, вышел на улицу и, сняв с ног сандалии, поднял их над ступенями крыльца и стал трясти.
- Отрясаю прах от ног своих! - проговорил он грозно, но так, чтобы не услышали кабальеро. - Да пребудет на городе сем проклятие святого Петра!
Стоявшая у крыльца толпа в испуге попятилась. Старушки охнули, мужчины стали читать молитвы. Отец Бартоломео и тощий монашек медленно вышли из города.
II
Через день после описанных событий над городом Трухильо занималось тихое и ясное утро. От тревог троицына дня не осталось и следа. Граф Рибас со своими молодцами уехал куда-то далеко. Нищие и карманники перекочевали в другой городок, где через два дня по случаю приходского праздника должна была состояться ярмарка. Кабальеро, прокутив все, что можно, отсыпались. Отсылались и купцы и ремесленники, у которых с похмелья болели головы, а руки никак не тянулись к работе. Даже петухи, кричавшие наперебой во всех концах города, не могли стряхнуть с людей непробудный сон.
Так же сладко, как и другие, спал дон Антонио, священник церкви св. Георгия. Он видел во сне, что его соседка принесла с базара необыкновенно жирного, петуха и стала жарить его на сковородке. Птица была соблазнительная и словно сама просилась в рот. Дон Антонио, почавкав губами, уже готовился было отведать кусочек, как вдруг и птица, и соседка, и сковородка куда-то провалились, и в ушах раздался пронзительный голос:
- Вставайте, дон Антонио! Беда стряслась, беда!
У кровати дона Антонио стоял церковный сторож и изо всех сил тряс своего начальника за плечи.
- Что такое, что такое? - вскрикнул спросонья дон Антонио. - Опять граф Рибас? Бей в набат, беги за Пизарро!
- Да нет, не то совсем! На паперти храма младенец лежит.
- Какой младенец? Зачем младенец?
- Ну, кто-то подкинул святому Георгию младенца. Куда мы его теперь денем?
Дон Антонио окончательно проснулся. Это было действительно большое событие, каких давно не случалось в Трухильо.
- Так и знал, - проговорил дон Антонио. - Проклял нас доминиканец, вот теперь и повалились несчастья!
Наскоро одевшись, дон Антонио поспешил к церкви и действительно увидел на паперти маленькое завернутое в простыню тельце. Ребенок был крепкий, здоровый и громко кричал. Дон Антонио взял его на руки и стал думать, что делать с ним дальше. Ничего не придуман, он наморщил лоб и обратился за советом к сторожу.
- Вот, Педро, какие дела бывают на свете, - жало! - но заговорил он. - Куда же нам его девать?
- Окрестить его надо, дон Антонио, а то, пожалуй, умрет некрещеный, - посоветовал сторож. - Я буду крестным отцом, а крестную мать я сейчас найду.
Минуты через три Педро вернулся с пожилой женщиной, лет сорока пяти. Тетка Кармен бережно взяла ребенка из рук отца Антонио, внесла его в церковь, приподняла над купелью, священник попрыскал на новорожденного водой, посыпал его солью, произнес полагающиеся молитвы, дал ребенку имя Франсиско, и крещение было кончено.
Тут-то и началось самое трудное.
Тетка Кармен передала младенца дону Антонио и направилась к двери. Дон Антонио крепко прижал к груди маленькое тельце и не решался двинуться с места, боясь уронить свою ношу. Бритые губы его кривились и дрожали, как будто он собирался заплакать.
- Куда же ты, Кармен? - крикнул он вслед уходившей женщине. - А я-то как же? Куда я с ним пойду?
- Известно куда, домой пойдете, - отвечала Кармен. - А мне некогда тут с вами возиться, у меня у самой дома десятимесячный ребенок кричит.
Кармен ушла, да и сторож куда-то юркнул. Дон Антонио остался один. Как и все католические священники, он не был женат, детей не имел и совершенно не знал, как обходиться с новорожденными. Наконец, путаясь в рясе и на каждом шагу останавливаясь, он двинулся к выходу.
Придя домой, он стал обдумывать, куда положить ребенка. Дон Антонио покосился на подушку. "Нельзя, испортит", подумал он. Поглядел на кровать. "Тоже нельзя, одеяло слиняет". Посмотрел на деревянный стол, где в беспорядке валялись толстые рукописные книги в кожаных переплетах. "На книги, пожалуй, можно, - решился было он. - Да нет, все чернила смажутся". Дон Антонио в нерешительности стоял посредине комнаты, а ребенок кричал все сильнее и сильнее и, казалось, вот-вот вывалится из рук. Наконец глаза дона Антонио остановились на большом покрытом дощечкой ведре, куда сбрасывались послеобеденные остатки. После минутного раздумья он положил на дощечку новорожденного.
- Ну вот, тебе тут хорошо, - с облегчением проговорил он. - Ну и вот, лежи и молчи! Пожалуйста, помолчи!
Дон Антонио принялся ходить по комнате, соображая, что ему теперь предпринять. Но маленькое существо не давало ему подумать. Оно пищало, ворочало ножками и минуты через две очутилось на самом краю дощечки.
- О пречистая дева! - простонал дон Антонио, бросаясь к ведру. - Как тебе не стыдно, Франсиско! Ты ведешь себя так, как будто в тебя вселилась нечистая сила! Я тебе спою песенку, я тебя покачаю на коленях, только, пожалуйста, не кричи!