День за днем продолжался изнурительный путь. Наша обычная пища ограничивалась случайными змеями, единственной пищей в течение трех недель. Начиная с первой, когда мы съели ее в пустыне. Ночи стали холоднее, и наледь образовывала на скалах крутые косогоры. Мы напрасно искали следы животных. Но встречались птицы: время от времени пара соколов парила над нами, так же как крикливые сороки и наши старые знакомые вороны. Горная трава с каждым днем становилась гуще и зеленее, затем стали встречаться чахлые кустарники и карликовые деревья, идеальное топливо для костра, который мы разжигали теперь каждый вечер. Призрак жажды покинул нас: нам встречались ручьи с родниковой водой и теперь мы редкий день обходились без воды. В один прекрасный вечер, добравшись до вершины после долгого восхождения, мы с недоверием обнаружили широкую долину с зеленой и густой травой. Еще более волнующая деталь: вдалеке, в семи или восьми километрах от нас, мы заметили маленькие белые точки, что оказались стадом из примерно сотни баранов. Мы быстро спустились со склона, скользя и скатываясь от нетерпения, чтобы быстрее дойти до дна этой лощины. Вскоре мы услышали блеяние. Нам оставалось пройти примерно четыреста метров, когда увидели двух собак с длинной белой и бежевой шерстью – колли. Они торопливо обежали стадо, чтобы оказаться между нами и животными, которых они охраняли.
– Не волнуйтесь, – бросил им Заро, – мы им не сделаем ничего плохого. Где ваш хозяин?
– Мне бы только приблизиться к одному из этих баранов, – пробормотал сквозь зубы Колеменос, – и одним ударом топора…
– Не нервничай, Анастазий, – сказал ему я. – Очевидно, пастух отправил своих собак нам навстречу. Отойдем от стада и посмотрим, хотят ли они указать нам, где находится их хозяин.
Мы демонстративно сделали крюк. Собаки смотрели на нас минуту или две. Затем, явно довольные тем, что отогнали нас от стада, очень быстро побежали в сторону другого склона долины. Следя взглядом за направлением их бега, я показал моим товарищам на одну точку. На расстоянии двух километров или больше поднималась тонкая струйка дыма.
– Полуденный огонь, – прокомментировал Маршинковас, сильно заинтересованный, – явно что-то готовят.
Этот огонь горел под укрытием скалистого выступа, на который опиралась малюсенькая лачуга сухой каменной кладки. Там сидел старик, по бокам которого лежали, высунув языки, две его собаки. Он им что-то сказал, когда мы приблизились, и они побежали к стаду. Совершенно черный котелок дымил над огнем. Смит, кланяясь, подошел первый. Старик, улыбаясь, поднялся и поздоровался в ответ. Затем он поклонился каждому из нас.
У него была белая борода, широкое и квадратное лицо, высокие скулы. Цветом его лицо напоминало старое красное дерево. Он носил шапку из овчины с приподнятыми наверх клапанами на манер монголов, которых мы встретили на севере. У него были добротные валенки с прочными кожаными подошвами. Его жакет из вывернутой овчины, который он носил нараспашку, на талии поддерживался вязаным поясом. У него были штаны, подбитые мольтоном, вероятно, из шерсти ягненка. Он опирался на палку высотой в полтора метра, к нижнему концу которой был прикреплен железный наконечник, а верхний конец торчал вилами в форме буквы V. В деревянном чехле c кожаной оболочкой он носил красивый нож с рукояткой из кости, лезвие которого, как я заметил потом, было двойным. Чтобы встретить нас, он поднялся со своей подстилки – бараньего руна. Его приветливость и радость от прихода нежданных гостей не вызывали никаких сомнений.
Он говорил торопливо, и прошла целая минута, пока старик заметил, что мы не понимаем ни слова из того, что он говорил. Я обратился к нему по-русски, и он посмотрел на меня с остолбеневшим видом. Было очень жалко – наверняка, он надеялся на разговор и новости. Я думаю, что он пытался объяснить нам, что увидел нас издалека и приготовил покушать. Он жестом пригласил нас сесть у огня и стал перемешивать содержимое котелка, чем и занимался до нашего прихода. Я бросил взгляд во внутрь лачуги и увидел, что там было место для одного человека. На пол была настлана циновка из плетеной бересты.
Помешивая своей большой деревянной ложкой, он сделал еще одну попытку заговорить, медленно произнося слова. Безрезультатно. Наступила тишина. Смит откашлялся. Жестом он указал на нашу группу.
– Мы идем в Лхассу, – отчетливо произнес он по-русски.
Искра понимания промелькнула в глазах пастуха.
– Лхасса, Лхасса, – повторил Смит, указывая на юг.
Старик вытащил из пальто молитвенную мельницу, которую он, видимо, носил с собой многие годы. На пергаменте, края которой были потрепаны из-за многолетнего использования, были нарисованы религиозные символы. Он показал солнце и описал много кругов вытянутой рукой.
– Он хочет показать нам, сколько дней ходьбы до Лхасса, – сказал я.
– Его рука крутится как крылья мельницы, – заметил Заро. – Наверное, это чертовски далеко.
Мы знаком показали ему, что поняли его. Он вытащил из кармана мешок с солью – прекрасного качества и почти белой – и велел нам взглянуть в котелок, пока он солил еду. Мы наклонились и увидели жирную сероватую кашу, которая понемножку закипала. Он снова помешал, зачерпнул ложку, подул на нее, причмокнул губами, попробовал и в конце облизнулся. Он радостно хихикнул, словно мальчишка, и его хорошее настроение было так заразительно, что мы все тоже начали смеяться. И это было наше первое настоящее веселье за многие месяцы.
Он налил туда ковш каши и положил чашу на подстилку. Скрылся в своей лачуге и вышел оттуда с глиняным, не покрытым лаком кувшином темно-коричневого цвета с удлиненным горлом.В нем было примерно четыре литра овечьего молока, откуда он немного отлил в чашу. Не заботясь о том, чтобы узнать, кто старше всех, он протянул ее вместе с ложкой Заро, усаживаясь около него. Тот попробовал одну ложку, причмокнул губами и захотел пустить чашу по кругу, но пастух остановил его за руку и знаком показал нам, чтобы он съел всю свою порцию.
Заро проглотил ее быстро и с явным удовольствием.
– Черт возьми, это очень вкусно! – восклицал он.
Затем наступил мой черед. Главным ингредиентом был, кажется, ячмень, к которому добавили немного жира. Молоко слегка остудило кашу, и я жадно проглотил все. Я почувствовал, как успокаивающее тепло наполнило мой бедный желудок. Звучно отрыгнулся, причмокнул губами и вернул чашу.
Наш хозяин хотел, чтобы поел каждый, прежде чем поест он сам. К тому, что оставалось в котелке, он добавлял несколько децилитров молока и начинал мешать, что наращивало содержимое настолько, чтобы каждый мог получить вторую порцию.
Он вытащил котелок из огня, чтобы остудить.Двигал его с трудом, так как в нем, хотя и было два отверстия, но не имелось ручки. Мы несказанно обрадовались, когда он вытащил из кожаного кисета табак и дал каждому из расчёта на две-три папиросы. Мы вытащили нашу бережно хранимую газетную бумагу. Каждый зажег свою папиросу от головешки. Мы были очень рады и преисполнены благодарности к такому щедрому хозяину. А он, добрый малый, сидя по-турецки, наслаждался, глядя на наши радостные лица.
Спустя полчаса, отказавшись от какой бы то ни было нашей помощи, он пошел мыть котелок и драгоценную чашу в ближайшем источнике. Он вернулся, оживил огонь и приготовил нам чай по-тибетски; на этот раз вкус прогорклого масла отнюдь не показался нам отвратительным.
У меня появилось сильное желание сделать что-нибудь для старика.
– Смастерим ручку из проволоки для его котелка, – сказал я Колеменосу.
Идея всем показалась превосходной. Нам понадобилось полчаса, чтобы отрезать нужную длину, изогнуть ее и прикрепить к котелку. Старик был в восхищении.
Мы пытались найти еще что-то, чем могли помочь ему. Кто-то предложил сходить насобирать дров для огня. Мы вернулись примерно через час с целым запасом, включая маленькое деревце, которое Колеменос срубил своим топором. Пастух ожидал нашего возвращения. Когда мы пришли, он точил свой нож на гладком камне. Его две собаки снова были там. Он усадил нас и, взяв с собой собак, удалился.
Вскоре он вернулся снова, таща молодого барашка за шерстку между рогами. Собаки бегали вокруг него, чувствуя, что что-то произойдет. В течение пяти минут животное было умело забито. Старик не хотел, чтобы мы помогали ему. Он содрал шкуру и выпотрошил животное со скоростью, рядом с которой мои навыки в этом деле выглядели просто смехотворными. Туша была разделена на четыре части. Он натер их солью и подвесил в лачуге. Голову и потроха бросил собакам.
В этот вечер половина барашка была зажарена на деревянных вертелах, и мы снова наелись досыта. Знаками мы дали понять пастуху, что хотели бы остаться здесь на ночь, и казалось, что он отнесся к этому благосклонно. Мы спали в тепле вокруг костра, тогда как он улёгся в своей лачуге.
Ранним утром он сделал ячменные лепешки и дал нам по три штуки каждому. Был еще чай, и, к нашему огромному удивлению, так как мы все думали, что есть предел и гостеприимству, он пожарил остаток баранины и разделил ее, затем раздал нам немного табака.
Мы ушли от него после обеда, снова доставив ему дрова. Мы не знали, как благодарить его за неоценимую доброту. Каждый похлопал его по спине, широко улыбаясь ему. Я надеюсь, что мы смогли убедить его в том, что он обрел шесть друзей, преисполненных благодарности.
В конце концов мы низко поклонились ему, согласно обычаю, не отрывая от него глаз. Он проникновенно поклонился нам в ответ. Наконец, мы повернулись и отправились в путь. Оглянувшись назад, я увидел, что он шел спиной к нам, а рядом были его собаки. Он даже не обернулся.