Встреча в далеком южном городе
Это окончание, вернее, продолжение рассказа капитана японской секретной службы.
Начало было другим. Неожиданным и для Язева и для нас.
Министерству внутренних дел в Ташкенте доставили пакет с заявлением военнопленного Сигэки Мори. Он сообщал, что среди военнопленных японцев находятся два сотрудника Харбинской военной миссии, занимавшихся разведывательной работой против СССР, и что они продолжают оставаться сотрудниками миссии, точнее, секретной службы Японии, хотя и миссия и служба юридически не существуют. Поскольку эти бывшие сотрудники предложили Сигэки продолжить работу, начатую в Харбине и Дайрене, иначе говоря, считать себя, как прежде, секретным агентом, он ставит об этом в известность советскую контрразведку.
"Я сложил оружие 20 августа 1945 года, война с Советским Союзом кончена, - писал Сигэки. - Если говорить откровенно, демобилизовался я раньше и не желаю снова брать в руки оружие, пусть даже тайное".
Спустя три дня Сигэки Мори сидел в кабинете подполковника Н. и рассказывал:
- Никакого поручения генерал-лейтенант Янагита мне не давал. Не помню, чтобы давалось оно другим офицерам перед тем, как покинуть штаб Дайренского военного округа.
- Возможно, Янагита беседовал с офицерами разведки без свидетелей?
- На эту тему вряд ли. Офицеры секретной службы находились в распоряжении второго отдела штаба Квантунской армии или военной миссии, а штаб уже не существовал, как не существовала и сама Квантунская армия.
- Указание могло исходить от генштаба Японии. Как вы считаете, такой вариант допустим?
- Допустим. Однако из Токио никогда не поступали приказы, адресованные непосредственно рядовым офицерам. Все-таки должен быть посредник - начальник миссии или руководитель одного из отделений штаба, ведь дело шло о новой разведывательной акции после объявления капитуляции. Насколько мне известно, такого плана в генштабе не было. Квантунская армия - армия наступления. Это ядро, вокруг которого объединялись остальные силы, способные подчинить себе весь Дальний Восток. Мне часто приходилось читать предписания органам разведки на случай войны, и ни разу я не сталкивался с пунктом, предусматривавшим наши действия в случае поражения и тем более капитуляции. Этот термин я услышал только 17 августа. Он показался мне нелепым, не соединяющимся с Японией, искусственно привязанным к ней. И, возможно, потому невоспринимаемым чувствами. Нам все время говорили о превосходстве нашего оружия, о той высокой миссии, которую мы несли на континенте. Это была не догма - я офицер, поймите, и способен здраво оценивать события и идеи. Мы действительно переделывали мир на свой лад. Нравится или не нравится людям такая переделка - никто не интересовался, в том числе и я: Лишь позже ко мне пришла мысль о каком-то заблуждении… Ну, я отвлекся. Плана секретной работы в тылу противника после выхода Японии из войны не было…
- Предполагаете или знаете точно?
- Предполагаю… Хотя все сказанное мною доказывает отсутствие такого плана.
- Следовательно, двое сотрудников военной миссии, оказавшись в советском тылу, очень глубоком - Фергана находится от Токио на расстоянии более девяти тысяч километров, - по собственной инициативе начали разведывательную работу в интересах секретной службы Японии?
- Именно так.
- По инерции?
- Да.
- Немного наивно, не правда ли?
Пауза. Долгая пауза…
- Пожалуй, наивно.
- Вам, конечно, известно, что немецкая разведывательная служба еще задолго до окончания войны законсервировала свою агентуру в других странах. А Германия, между прочим, тоже не собиралась капитулировать. Помните хвастливые слова Гитлера: "Куда ступила нога немецкого солдата, оттуда он уже не уйдет!" И в это время Шелленберг подписывал секретнейшие приказы о консервации разведывательных точек за рубежом, особенно на оккупированной территории. Эти приказы с перечнем адресов, фамилий, кличек, паролей упрятали так глубоко, что и сейчас их нелегко отыскать. За копиями списков охотится разведка и контрразведка всех государств мира. Как видите, обширная программа побед не исключает лаконичного пункта о возможном поражении и сохранении сил для реванша. Пример гитлеровской секретной службы не уникален, надо полагать. Он, пожалуй, даже типичен. Как вы находите?
Снова пауза…
- Во многом мы подражали немецкой разведке, это верно, даже переняли в свое время систему Вильгельма Штибера, но это лишь истоки. Секретная служба Японии шла своим путем, воспитала чисто японский тип разведчика.
- Суперразведчика?
- Я бы назвал иначе - фанатичного разведчика.
- В этом его сила?
- И сила и слабость… Иногда он становится слепым.
Внимательный, очень внимательный взгляд подполковника. Профессиональный интерес вначале, а потом просто человеческий. Удивительная личность этот Сигэки Мори. Впрочем, настоящий разведчик всегда удивителен. А Сигэки - разведчик, мыслящий критически.
- Предположение, которое я высказал, не противоречит характеристике японского разведчика, данной вами, господин Сигэки, напротив, пожалуй, подкрепляет его. Поражение в открытой войне не всегда является поражением в войне тайной. Солдат складывает оружие, разведчик сохраняет его.
- Если считать, что тот и другой получают соответствующий приказ. Я, господин подполковник, такого приказа не получал. Иначе не оказался бы в вашем кабинете…
- В отношении вас у меня нет никаких подозрений. Они исключены всем ходом событий. Но другие сотрудники секретной службы могли получить такой приказ. Янагита беседовал с каждым в отдельности, так ведь?
- Допускаю… Со мной он говорил в штабе гарнизона.
- Был кто-то третий?
- Нет…
- Янагита не советовал вам, как другим, смешаться с солдатами гарнизона и сдаться в плен?
- Я сам просил его об этом.
- Вам отказали?
- Отказали… Янагита требовал, чтобы я скрылся, пользуясь обстановкой, царившей в Дайрене.
- Где скрыться?
- За пределами Маньчжурии.
- В Японии?
- Родной дом для меня был закрыт тем же Янагитой. "Если уничтожены все секретные документы, - говорил он, - не должны остаться и люди, их готовившие и тем более писавшие. Врагу нельзя знать нашу тайну - так он мне сказал. - Пусть пройдет время всеобщего любопытства. Когда нас забудут, мы вернемся".
- Какой же адрес предлагал вам Янагита?
- Первый раз, 15 августа, он назвал Южный Китай, портовые города. "Оттуда легче, - рассуждал он, - перебраться в Гонконг или Сингапур". Во время второй беседы была названа Формоза.
- Тайвань?
- Да… Лицо мое не слишком типично для японца, это сыграло определенную роль в моей специализации как разведчика. Я предназначался для заброски на левый берег Амура, в корейские районы.
- Вы знаете корейский язык?
- Достаточно, хотя главным для меня был русский, ему я отдал пять лет, занимаясь в институте иностранных языков. Практику проходил в Харбине, у эмигрантов.
- Переброска не состоялась?
- Янагита не отпустил меня. Слишком удачливыми для нас обоих оказались первые годы работы в Маньчжурии. Лишь однажды мне довелось побывать в Хабаровске в качестве дипкурьера японского консульства. Больше на левый берег я не попадал.
- Не посылали?
- И не посылали, и сам не проявлял желания оказаться в неуютной для меня обстановке. Понял, что не смогу акклиматизироваться…
- Но вы же готовились к этому?
- Долго готовился. На границе весь настрой пропал. Как объяснить вам? Россия была та же, что в лекциях и на фотографиях, и в то же время не та. Уверенности в собственных силах я не ощутил… Это удивительно. Благовещенск по описаниям знал лучше, чем Сахалян и Харбин, даже лучше, чем Токио, где родился. Меня нельзя было смутить вопросом: где такая-то улица или такое-то учреждение? По Хабаровску я мог пройти с завязанными глазами. Но лишь только ступил на берег - Благовещенск расположен на Амуре против Сахаляна, - как все мои познания вроде бы улетучились. Заблудиться я не мог, разоблачить себя - тоже, способен был осесть в том же Благовещенске или Хабаровске и выполнить задание нашего Центра.
Однако именно на левом берегу передо мной ясно вырисовался конец моего пути, и конец скорый…
Интерес к Сигэки Мори усилился. Не одна лишь склонность японского разведчика критически осмысливать события занимала теперь подполковника, внутренний анализ перемен, происшедших во взглядах Сигэки, проделанный им самим с такой беспощадной объективностью, был примечателен. Сигэки пытался понять самого себя. И хотя этот процесс начался, надо полагать, еще до встречи с работниками советской контрразведки, наибольшей активности он достиг теперь. Так казалось подполковнику, и так, вероятно, было на самом деле. Желание быть понятым заставило Сигэки соединять самое доступное и простое со сложным и отвлеченным.
- Я не видел своего противника, вернее, видел, но он был совсем не таким, каким нарисовали мне его в Токио и Харбине и какого я сам представил себе, находясь на правом берегу Если изобразить все это наглядно, то моя предварительная работа напоминала игру в разборный домик. Мой противник был разобран на детали, рассмотрен, прощупан, детали были пронумерованы мысленно и получили свое наименование. Затем я их собрал по схеме. Вышел домик, то есть мой противник. Так повторилось несколько раз, пока руки и глаза не научились производить операцию автоматически. Я знал его характер, привычки, наклонности, вкусы, мог угадать, как он поведет себя в том или ином случае, как будет реагировать на мои поступки, как оценит их. Вооруженность моя была универсальной.