Переводчик, чуть живой от страха, сказал, что их взяли в аманаты.
Через какое-то время дурман от старикова угощенья прошел. И казаки увидели себя связанными. Их увели в острожек, сделанный из тонких сухостойных валежин.
Пленных спихнули в яму, окруженную частоколом, в котором была малая калитка. Всех пленников было двенадцать, с Григорием вместе. В яме не было никакой подстилки, сидели на корточках, греясь друг о друга, дремали. Иногда подходил кто-нибудь к краю ямы и плевал туда, а иные так и справляли малую нужду.
Раз в день кидали в яму обглоданные кости, кишки разных животных, раз кинули дохлую собаку. Григорий всех подбадривал:
- Как щука ни остра, не возьмет ерша с хвоста, а коза на горе выше коровы. Велено, чтоб стало зелено. Переводчик, кричи басурманского начальника!
Пришел черный ликом, брови его были схожи с двумя круто натянутыми луками. Сказал:
- Будете орать, убьем!
Григорий пояснил ему через переводчика, что есть в Якутске ихние аманаты. Если что случится с Григорием и его спутниками, то тех аманатов повесят. Лукобровый отвечал:
- Наших аманатов в Якутске нет, которые там есть, на тех нам плевать! Но если на промыслах ваши люди оберут наших охотников, как это не раз уже бывало, мы вас порубим на корм собакам!
- Сдохнем! - говорили казаки.
Григорий приказал ночью копать острыми костями дыру в стене. Днем садились к той дыре спинами, чтоб ее не было видно. На седьмой день работы можно было вылезти в ту дыру. Правда, выход получился не за тыном, а внутри острожка.
Первым полез в ход Григорий. Едва он высунулся из дыры, на него кинулись собаки. Раздумывать было некогда, выдернув из одного шатра стойку, замахал ею, как дрыном, сбивал остальные стойки.
Тех, кто выскакивал из-под шкур, лупил дубиной, ногами, а иногда и кусал, если было удобно. Если тебя собаки грызут все сильнее, почему бы и самому не покусаться? Собаки вон - только зубами и воюют.
Где-то рядом ухал и ругался Бажан.
Сонные враги были быстро побиты. Кривобровый лежал с перерезанным горлом, лицо его было удивленным.
Стряхнув со спины собак, Григорий стал и их угощать дрыном.
Битва кончилась. Разыскали под остатками шатров оленину да сушеное мясо и рыбу, половину Григорий велел оставить здесь, здешним старикам, женкам да детям.
И двинулись в поход, хотя не знали ни дорог, ни троп. Боялись наткнуться на большое стойбище, вести по тундре летят быстро, и скоро за ними может быть погоня. Тогда уж не помилуют, если изловят.
Шагая по бездорожью, еле передвигая опухшие ноги, закусывая пойманными мышами, которых варили в котелке, как бы варили всякое живое мясо, Григорий вспомнил детство. Где ты, косточка-невидимка?
Всегда его тяготили всякие ограничения, которые устраивала для него матушка. Хотелось делать не то, что ему говорили. Хотелось сбежать куда-то. Для этого нужна была косточка-невидимка. И он искал такую кошку, чтобы не было на ней ни одного светлого волоска. Варил эту кошку целый месяц каждую полночь в чугунном котле. Надо было, чтобы все косточки истаяли, кроме одной. Оставшаяся косточка сделает его невидимкой. Уж натворит он тогда делов!
И хватало терпения. Месяцами не спал, но косточки так и не истаяли. Теперь-то косточка-невидимка так бы пригодилась!
Безжизненная земля была на пути. То вставали перед ними болота бескрайние, то скалы неприступные, приходилось возвращаться, искать другой путь. Дни шли. У людей стали шататься и выпадать зубы. А без зубов молодому мужику - разве не обидно? И нельзя было найти ни одной опавшей ягодки на земле, ни одна птица не вылетела из-под ног, ни один червячок не прополз по земле.
- Видно, сгинуть нам здесь голодной смертью, - сказал Нехорошка Колобов. - А вот слышал я, что один отряд попал в такую беду, а спаслись и вышли из пустынной земли потому, что атаман приказал поедать самых слабых.
При сих словах Нехорошка пристально посмотрел на переводчика Тимоху, у которого уже совсем заплетались ноги.
Григорий приотстал от Нехорошки, а потом изо всех сил ударил его в шею тунгусским копьем.
- Нехорошка устал больше всех, - сказал Григорий. - Дырой дыру не заткнешь, он этого не понял. Не я его убил, а сам он себя. Прости, Нехорошка, земля сия слишком камениста, нет сил хоронить тебя. Оставайся так. И Бог нас рассудит…
Уже в беспамятстве доползли до какой-то гривы. Там были кустарники и кривые сосны. И Григорий велел с сосен сдирать верхнюю кору, а нижний слой соскребать, варить в котле, да туда же строгать прутики, которые помягче. И после все ели эту древесную кашу и пили отвар от сосновых ветвей и от прочих ветвей, какие там удалось найти.
Потом двинулись дальше. И Григорий по пути пел песни и светские, и духовные. Пел об ангелах, пел и о чертях. Сам себя он не видел, а на спутников было страшно глядеть: живые скелеты.
И однажды впереди открылся лес и пахнуло дымком. И увидели они полуземлянку, полати из жердей на деревьях и тропы, идущие от жилья.
Подошли к избушке, но не хватило сил даже открыть дверь ее. И тогда вышел из избы человек в монашеском одеянии и сказал:
- А я думал, что скребется кошка. Вижу, православные, что тяжко вам пришлось. Заходите. Зовут меня Богданом. Я монах. Это крайнее у тундры зимовье. Послан я сюда в послушание за грехи многия. Молюсь да готовлю меха для монастырских сундуков. Так себе прощенье зарабатываю. Пораньше ныне заехал, чтобы к первотропу все подготовить ладом. Боюсь здесь не зверя, но лютого человека. Нехристи на такие одинокие зимовья любят налетать. Но пока Бог миловал…
И вспомнил Григорий, как дошли они в тундре до высокого, тонкого камня, похожего на указательный перст, указывающий в небо. Когда отдыхали возле этого камня, думал Григорий: куда же потом идти? направо? налево?
И в полудреме, в полубреду пригрезился Григорию человек в зеленом подряснике, монашеской шляпе и с посохом в руке, русобородый, синеглазый. И теперь он видел, что именно этот человек им и встретился. Само имя его говорило о том, что он дан им Богом.
Отец Богдан жарко натопил печь, нагрел в котле воды с целебной травой да велел всем раздеться и искупаться. Покормил кашкой да уложил спать, иных на топчане, а иных на медвежьи шкуры, постланные на пол. Тесненько спали, да хорошо. А монах выстирал одежду, высушил да заштопал.
Быстро окрепли они в таежной избушке, помогли целебные травы да молитвы отца Богдана.
Помогли монаху расставить по первотропу на таежных дорожках силки да капканы. Выстрогали себе лыжи с запасом, сделали луки да стрелы. Дал им отец Богдан крупы, вяленой рыбы.
До Якутска было далеко, но они опять были сильны, знали, как разжечь костер в тайге, как заночевать в лесу, отбиться от зверя да от человека, который иной раз бывает страшнее любой зверюги. И все надеялись добраться живыми и невредимыми.
А небо все чаще и чаще посыпало ледяной крупой, то мороз трещал льдами на озерах. И спали, закапываясь в снег. И спали в тайге, поджигая на ночь два сухих дерева, сваленных на землю, зажженных и всю ночь дававших жар. И все новые неведомые горы, увалы, холмы вставали перед путниками.
37. ПОЛЕТЫ ПРИ ЛУНЕ
Князь Трубецкой приказал подьячим написать, что дело о томской смуте закрыто. Многих били кнутом, разжаловали, заслали, куда Макар телят не гонял. Не надо боле возиться с Бунаковым: по велению царя освобожден.
Всего семь месяцев назад послал Трубецкой в Якутск указ лишить Плещеева состояния да из боярских детей поверстать в простые казаки. И вот из Якутского ответ - исполнено! Удивительно, лет двадцать назад никто и не поверил бы, что так быстро можно получить ответ из такой далекой землицы.
Все! Не нужно боле выслушивать послухов-свидетелей да кляузные стенания князя Осипа, который, по правде сказать, сам изрядно виноват в томской смуте.
В Томский отписано, чтобы во всех пивных кабатчиками были ярыги, да, подавая вино, слушали бы, что болтают питухи. В Москве эти ярыги во всех кабаках сидят, во всех государевых банях выдают шайки да веники, на мельницах мельтешат. Везде царевы глаза да уши. Иначе нельзя: страна велика, народ буен, не уследишь, не жди добра!
Князь Осип в это время скакал в полном парадном облачении в село Покровское, вместе с другими боярами, дабы сопровождать в Москву царицу Марию Ильиничну. То, что он удостоился сей чести, означало, что его томская неудача ему прощена, служба продолжается, глядишь, и повышение выйдет, если будешь близко возле царя.
Можно вскоре и окольничим стать. Его недруг Ильюшка тоже при деле, начальником зелейных погребов стал. Хитер! Сколь набедокурил, а вышел сухим из воды.
Когда сопровождал возок с царицей в обратном пути, князь старался скакать поближе к возку Марии Ильиничны. Картинно держал руку на рукояти сабли: дескать, защитим, матушка, обороним!
Однако в Москве, возле дворца, когда царица выходила из возка, другие вельможи его оттерли, царица как бы его и не заметила вовсе. Обидно стало до слез. Всюду препоны в жизни, всюду недруги.
Приехал домой, отдал коня холопу поводить, остудить да чистить, кормить, поить. Сам пошел в покои.
Богаты были хоромы князя, хоть бы кому из царской фамилии подстать. Были палаты, соединенные меж собой зимними садами с диковинными растениями. Были ветреницы над крутыми крышами, а по углам железные, кружевными коваными решетками украшенные стоки для воды. Кольца для коновязи были медные, каретники имели медовый цвет, за ними толпились бесчисленные амбары.
Заглянул князь в девичью. Недавно привезли из подмосковного имения девок-рукодельниц. Приглядел уже одну, Василисою зовут, тонка в талии, а глаза радужные: зрачок - сияющие кружочки, один - в другом.