На палубе появился только что пришедший в себя Турстан. Выяснив, что речь идет о выкупе пленников, марсельский мореплаватель вознес благодарственную молитву, уселся на пустой бочонок и начал торговаться. Вскоре голоса Турстана, Мустафы и Гийома полностью перекрыли царящий на палубе галдеж.
- Последний раз я наблюдал подобное на ярмарке в Лионе, - сказал Жак Роберу. - Иудей из Кельна торговал мавританскому купцу из Толедо партию английского сукна от заутрени до заката солнца. Тогда весь город сбежался послушать.
Раис Мустафа, зажатый в клещи Турстаном и тамплиером, держался молодцом. Он то и дело возводил очи горе, цокал языком, отрицательно мотал головой и несколько раз начинал загибать пальцы, при этом кивая то на кучу трупов, сваленных на корме, то за борт. Всякий раз после этого Турстан и Гийом немедленно начинали кричать, показывая пальцами: капитан - на убитых матросов, а тамплиер - на своего командора.
- Ущербу нанесли на десять тысяч! - брызгал слюной седой как лунь марселец.
- И вообще эти земли еще пятнадцать лет назад пожалованы ордену Храма императором Балдуином Константинопольским, - вторил ему Гийом. - Так что вы должны платить виру, как за бунт против законных господ!
Ходжа Мустафа оправдывался, огрызался, приводил какие-то свои доводы, вспоминал Аллаха, Магомета и Коран. При этом он то и дело подходил к пленному эмиру и, изображая на лице полнейшее презрение, дергал того за рукав, словно показывая, что вот, мол, за этого несчастного и полушку вымогать большой грех. Эмир в торге не участвовал, полностью положившись в этом непростом деле на умудренного жизнью раиса. Он стоял, опустив глаза в палубу, и изредка бросал на франков полные ненависти взгляды.
Наблюдающим за торгами казалось, что стороны никогда не достигнут согласия. Но вскоре, неожиданно для всех, Гийом обернулся, отер со лба крупные капли пота и произнес:
- Вроде договорились. Тысяча золотых на выкуп и возмещение ущерба, а восьмерых пленных мы забираем в рабство.
- И пусть увозят своих убитых, - добавил Робер. - Они нам тут ни к чему.
Мустафа выслушал перевод, благодарно кивнул и отдал длинную команду. Из барки выскочили четверо гребцов и приступили к работе. Вскоре цепочка челноков с печальным грузом, влекомая баркой, скрылась за ближайшей скалой.
Ночь прошла без происшествий, а наутро раис лично доставил на борт десять шелковых мешочков, в каждом из которых было по сто динаров, или, как выразился тамплиер Гийом, "сарацинских безантов". После тщательного пересчета эмир, запертый на ночь в одной из кают, был передан с рук на руки своему вызволителю. Почувствовав себя на свободе, сарацин развернулся в сторону Робера и крикнул ему что-то угрожающее, мол: "Ну ничего, мы еще встретимся на узкой дорожке!" Но достопочтенный Ходжа, опасаясь неприятностей, оборвал его речь, толкнув горячего сельджука в спину по направлению к своей барке. Жаку показалось, что, если бы рядом не было лишних глаз, он бы с огромной радостью отвесил родственничку светлейшего султана полноценный отеческий подзатыльник.
После того как сарацины скрылись за мысом, Турстан дал команду к отплытию. Неф покинул залив и, больше не рискуя приближаться к Атталийскому побережью, взял курс в направлении Кипра.
Убедившись, что "Акиле" больше не угрожают ни морская стихия, ни враги, самоназначенный корабельный совет, в который вошли Турстан, десятник тосканцев, тамплиер Гийом и Робер, приступил к честному дележу. Сразу же после начала совещания выяснилось, что представления о "честном дележе" у всех договаривающихся сторон были диаметрально противоположны.
- Предлагаю так! - открыл совет мэтр Турстан. - Восемьсот динаров и всех рабов забираем мы как представители судовладельца. Ведь, пребывая на борту "Акилы", вы находитесь на земле Марселлоса…
- Ишь чего захотел, старый хрыч! - немедленно взвился Гийом. - Да ты, "представитель судовладельца", который, кстати, обязан обеспечивать нашу безопасность до самой Акры, уже сегодня утром стоял бы в колодках на невольничьем рынке в Конии, не будь нас, тамплиеров и этого храброго арденнца. А твои яйца, отхваченные сарацинским лекарем, давно доедали бы собаки!
- Что-то я не совсем понял! - вмешался в разговор десятник тосканцев. - Тут, я смотрю, про наши арбалеты уже все подзабыли? Так мы вам обоим быстро напомним, кто сарацин перестрелял…
Робер, Турстан, Гийом и старшина заговорили одновременно, и на капитанском мостике началась перебранка, по сравнению с которой торговля между Турстаном и Мустафой казалась возней двух карапузов, не поделивших игрушку.
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа… - прерывая спор, уже почти перешедший в потасовку, раздался гнусавый голос. На башню забрались послушник-бенедиктинец, Рыцарь Надежды и жонглер Рембо. - По поручению всех достойных пилигримов, - продолжил послушник, - посланы мы сюда, дабы от лица остальных потребовать и свою долю полученного от безбожников золота.
В подтверждение этих слов на палубе недовольно загудела большая толпа.
Участники совета сперва замолчали, оторопев от подобной наглости, но быстро перевели дух и, немедля позабыв о своих разногласиях, дружно накинулись на вновь прибывших.
Две крысы, никем не замеченные, выбрались на палубу, задрали мордочки вверх, послушали крики, доносящиеся с мостика, недовольно запищали, словно возмущаясь, что при разделе добычи совсем забыли о них, и вразвалку двинулись к кладовой, где хранился съестной припас тамплиеров - сухари и солонина.
После выматывающего торга, который с перерывами на сон и еду длился до самого Лимассола, между высокими договаривающимися сторонами было наконец-то достигнуто соглашение. Тамплиерам, команде нефа, Роберу с Жаком, тосканцам и "всей остальной братии" досталось по двести динаров. Из восьмерых пленников четверых выторговал в пользу своей гильдии Турстан, а остальных забрали тамплиеры.
Довольный донельзя, Робер отсыпал Жаку половину добычи и, наблюдая за тем, как получают по двадцать монет умиротворенные тосканцы да гудят обделенные путники, двинулся по направлению к своему шатру. Но не прошел он и половину пути, как дорогу ему преградил послушник.
- Монсир! - обратился он к де Мерлану. - Вас и вашего спутника просит спуститься в трюм один умирающий. Не откажите тому, кто должен вскоре предстать перед Всевышним, в этой просьбе!
Жак и Робер спустились в носовой трюм, где был организован лазарет. Там, прислонившись к стене, сидел сицилиец, в боку у которого торчал арбалетный болт.
- Это он у вас здесь второй день со стрелой в боку лежит? - воскликнул Робер, обращаясь к послушнику. - Вы что, с ума все посходили?
Но возмущение рыцаря пропало втуне. Бенедиктинец, который, как и все остальные обитатели нефа, был хорошо осведомлен о крутом нраве арденнского рыцаря, предусмотрительно испарился.
- Не вини его… Это я сам… - раздался слабый дрожащий голос.
Сицилиец, белый как полотно, полулежал, опираясь о стену. Взгляд его потерял прежнее мышиное выражение, и теперь он напоминал затравленного собаками барсука.
- После стычки я пролежал без памяти до вечера. Думали, что убит. Хотели хоронить… Потащили… Я застонал. Стрелу вынуть не разрешил… Она в печени. Сразу умру.
Этот странный человек говорил с сильным италийским акцентом, а в конце своего короткого монолога и вовсе начал сбиваться на родную речь, но Робер, легко обучавшийся чужим языкам, уже начал его понимать.
- Зачем ты убил матроса и хотел нас убить? - наклонившись к самому лицу умирающего, спросил де Мерлан.
- Мне приказали. Прости, - прохрипел в ответ сицилиец. - У меня хозяйка, она говорит мне, что делать, - я делаю. Я бы тебя не звал сейчас, но ты мне спас жизнь. Не твоя вина, что эти тупые тосканцы у меня ее все же отобрали. Спрашивай, что хочешь знать…
- Кто твоя хозяйка? - Глаза Робера горели, а усы возбужденно топорщились.
- Она из ближайшего окружения самого императора Фридриха. Выполняет его личные тайные поручения. Зовут Витториа. Вдова какого-то германского маркграфа, дочь барона из русских земель. Очень опасна. И я еще вам скажу, - раненый с трудом поднял руку и указал на Жака, - вот он ей по сердцу пришелся. Я знаю ее давно. Так, как она смотрела, когда говорила о нем, и описывала его приметы, женщины смотрят только на мужчин, которым готовы подарить свое сердце.
Последние слова сицилиец произнес по-французски. Жак очумело посмотрел на приятеля и густо покраснел.
- Кого убили ее слуги? - стиснув зубы, спросил влюбленный Робер.
- Это был папский посланник. Ехал из Реймса в Палермо. У него было письмо. Письмо забрали. И еще должен быть пароль. Его не нашли.
- Кому он должен был его предъявить?
- Не знаю. Встреча назначена в Акре - так мне сказали. Слушайте… Если вдруг он успел вам что-то передать перед смертью - что бы это ни было, пока не поздно, выбросьте в море. На Корфу я успел описать вас магистру…
Внезапно сицилиец побледнел и закатил глаза. Продолжительная беседа отняла у него остатки сил. Он захрипел, выдавил из себя еще одну гортанную фразу и откинул голову набок. Не было ни малейших сомнений, что несчастный испустил дух.
- Это те же слова, что произнес перед смертью человек из Реймса, - прошептал Жак. - Что он сказал?
- Я не разбираю это наречие, - ответил Робер, снимая пальцы с шеи сицилийца. - Умер, бедняга! Выходит, зря я его спасал…
- Не зря, - парировал Жак, снова покраснел, но быстро опомнился и добавил: - Теперь мы, во всяком случае, знаем, кто наш враг и кого нам бояться в Акре.
- Бояться теперь нам нужно собственной тени, - рассудительно ответил рыцарь. - Попасть во враги к Фридриху Гогенштауфену - это все равно что оказаться в клетке с голодными львами.
На палубе их ждал тамплиер Гийом.