Сидел Сеид Алимхан на ватной подстилке, нахохлившись, вобрав испуганно голову в бархатной ермолке в плечи. Чалму он, войдя, снял и положил рядом на ковер, как бы утверждая свое положение супруга и повелителя. Перед ним восседала на подушках в свободном домашнем одеянии расплывшаяся, с толстыми набеленными, подрумяненными щеками, с насурмленными, сходящимися на переносице бровями вразлет, госпожа Бош-хатын. Уперев руки, украшенные ожерельями, в бедра, она фальцетом поносила мужа. Разговор шел на щекотливую тему - о выполнении или, вернее, невыполнении Сеидом Алимханом супружеских обязанностей.
- Клянусь, козлобородые ваши улемы напишут ривойят - разрешение, чтобы вы дали мне "рухсат" - волю и свободу. А вы, почтенный супруг, потерявший мужскую силу, соблаговолите составить опись имущества и денежных сумм, полагающихся мне за стыд и поношение.
- Но...
- Да, да! Я возьму все, что лежит в банке в городе Дженив, и в Париже, и в банке в Индии тоже все возьму. Куда деваться бедной сиротке, разводке! Ох-ох-ох! Без моей подписи вы и медного "чоха" из этих денег не увидите. Знаю, ваши оголтелые курбаши, вроде конокрада Ибрагима, точат клыки на мои кровные денежки, чтобы накупить оружия для разбойников-ширбачей, которые, выпучив буркалы и скрежеща своими звериными клыками, шатаются по бухарской земле. Сегодня же напишите в Бухару, чтобы они, ваши ширбачи-курбаши, прекратили бесчинства и убийства.
Эмир недоумевал и нервничал. Жизнь в Кала-и-Фатту совсем не походила на спокойное, достойное царственного изгнанника пребывание в дружественном иностранном государстве. В стране не прекращались военные действия, порожденные гражданской войной. Дела торговли эмира пришли в расстройство, доходы упали, опасности подстерегали его одна хуже другой.
- Вы что же затеяли? Запотели обречь меня на позорную смерть под копытами диких лошадей пуштунов, всегда готовых ради грабительства пролить невинную кровь? А сами хотите сбежать к инглизам?
- С моими богатствами меня всюду примут с почестями и уважением.
Женщина хихикнула и выпятила свой устрашающих размеров бюст.
В тревожные дни, когда король Аманулла приступил к проведению реформ, Сеид Алимхан очень нервничал. Он боялся, что правительство Афганистана не потерпит его пребывания в стране. Он боялся всего. Он подозревал, что его огромные богатства конфискуют. Он писал отчаянные письма в Женеву Юсуфбаю Мукумбаеву - своему представителю при Лиге Наций, молил помочь, спасти. Но, поистине, "слабый ум выбирает кривую дорогу". Тогда же Алимхан составил "васика-и-бахшин" - дарственную на свое многомиллионное имущество - неисчислимые отары каракульских овец, склады смушек в Афганистане и Европе, вклады в "Банк де Франс", "Ротшильд фрер" и в другие иностранные банки на имя первой, старшей своей супруги, которая отныне во всех дарственных, нотариально зарегистрированных в соответствии с международными установлениями, значилась - "их величество ханша и бегим-госпожа Бухарского эмирата Бош-хатын". Минутная слабость, припадок трусости дорого обошелся эмиру Алимхану.
Бош-хатын сделалась распорядительницей и совладелицей имущества, которое Алимхан, в предвидении неминуемой революции, успел до двадцатого года переправить за границу.
Простодушная курочка Бош-хатын обернулась совой, а недаром сова на Востоке - символ мудрости.
С кем мог советоваться припертый к стене Алимхан? А Бош-хатын вкрадчиво лезла в душу: "Кто я? Законная ваша супруга, первая жена, мусульманка, ходящая под мусульманским законом. А что такое жена по исламскому шариату? Жена - часть мужа, жена - рабыня мужа. Все, что принадлежит жене, - мужнино. Без мужа слово жены ничто, подпись жены ничто. А мусульманка находит в повиновении супругу радость и блаженство".
Он ошибся. Ужасно ошибся.
Едва из Женевы пришло письмо от Юсуфа Мукумбаева с вложением расписок, подтверждающих, что дарственные получены и положены на хранение в сейф на имя Бош-хатын, как покорная мусульманская жена превратилась в тигрицу, в "чингизханшу". Она окончательно вышла из повиновения и отстранила эмира от ведения финансовых дел. Она стала теперь хозяйкой Бухарского центра.
По крайней мере так думала она. Но недаром говорят: "Гнался за фазаном по степи, остался с общипанным цыпленком у себя на дворе". Цыпленком, не отличающим зерна от мякины, оказалась, по собственному признанию, Бош-хатын. Она цепко держалась за эмирское ложе и трон и чуть не прозевала все остальное.
Неожиданно Юсуфбай Мукумбаев сообщил, что есть еще одна хозяйка миллионов эмира Алимхана - Люси д'Арвье ла Гар.
Оказывается, Люси ла Гар тоже прислушивалась к событиям, надвигавшимся на древнюю Бухару, и... не теряла времени. Еще в тысяча девятьсот восемнадцатом году она помогла Сеиду Алимхану распорядиться своими богатствами. Практическая ее сметка и особенно весьма квалифицированная консультация выписанного ею на несколько дней в Бухару из Самарканда кузена мсье Кастанье оказались деловыми и очень полезными. Кузен, преподаватель французского языка в самаркандской женской гимназии, дал ценные рекомендации, тем более, как выяснилось позже, он по совместительству состоял на службе в банке всемирно известного дома Ротшильдов экспертом по Туркестану и Среднему Востоку. Кастанье весьма умело оформил документами все вклады на имя Люси д'Арвье ла Гар - супруги и наследницы эмира бухарского Сеида Алимхана. Капиталы Сеида Алимхана не попали окончательно в нежные ручки Люси ла Гар лишь потому, что всю паутину дворцовых интриг и махинаций смела бухарская революция двадцатого года.
Эмир остался без трона. К великому отчаянию Люси, эмир, хотьи подписал на ее имя доверенности, но не приложил к ним печати и теперь документы, которые во время скитаний францужка сумела сохранить, имели условную ценность. Банки отказывались оплачивать чеки без повторного подтверждения эмира.
Но и Бош-хатын оказалась в нелепом положении. По заключению экспертов, на всех денежных документах, касавшихся эмирских миллионов, требовалась виза госпожи Люси д'Арвье ла Гар. Вдруг оказалось, что и имеющиеся у нее на руках доверенности эмира, хоть и без печатей, не позволяют ни эмиру, ни Бош-хатын получить ни франка по счетам без письменного согласия француженки. Получился заколдованный круг.
Где находится Люси, никто, кроме господина Кастанье, сказать не мог. На сей счет существовали самые фантастические версии. Тот же господин Кастанье в письме разъяснял:
"Их высочество Люси ла Гар не возражает возвратить доверенности их высочеству господину эмиру Сеиду Алимхану, но намерена оговорить следующие пункты: господин эмир Сеид Алимхан официально признает Люси д'Арвье ла Гар единственной законной женой и государственным указом провозглашает царицей Бухары. Второе: эмир Сеид Алимхан передает в личную собственность своей супруге пятьдесят процентов всех имеющихся в наличии на банковских счетах сумм. Третье: эмир оставляет по завещанию остальные пятьдесят процентов вкладов н наследство своей дочери от Люси д'Арвье ла Гар по имени Моника (Фоника-ой), буде она разыщется или объявит о своем существовании. Четвертое: все переговоры по означенным вопросам их высочество Люси ла Гар соглашается вести только при личной встрече с господином эмиром в Париже или Женеве".
Сеид Алимхан влачил жизнь раба своих двух жен Бош-хатын и Люси. Увы, он расплачивался за свое чрезмерное женолюбие.
Он рад был бы вырваться из Кала-и-Фатту, из Афганистана. Он мечтал о Европе. Он жаждал начать переговоры с Люси. Он надеялся выторговать отличные условия для себя. Он видел в предложении Люси выход, хоть возненавидел ее.
Правда, ненависть смягчалась воспоминаниями. Он помнил ее нежной, розовой, очаровательной.
Все больше ненавидел он Бош-хатын. Она сумела отобрать у него последнюю "крупицу" его достояния. Крупица эта состояла из миллионных отар каракульских овец. С ненавистью смотрел он на свою старую жену. Но он мог сколько угодно только мысленно повторять: "Когда тело жиреет, то червям и всякой нечисти его легче грызть".
Эмир робел и трепетал. Неужели эта туша когда-то была совершенством красоты? Ему оставалось каяться в своей неосмотрительности. Он дал возможность женщинам провести себя.
Азиатский деспот, он с молоком матери впитал убеждение, что государственная власть воплощена в нем, в эмире. Исламская религия в лице всяких улемов и муфтиев вдалбливала ему в голову, что он халиф правоверных, наместник бога на земле. Проповедуемое кораном неразрывное единение халифа с людьми, исповедующими ислам, он истолковывал как право распоряжаться душами, телами, имуществом своих подданных.
Государственную казну эмиры Бухары вообще не находили нужным отделять от своего частного имущества. Они себя считали единоличными собственниками Бухарского ханства, помещиками, владетедями земли, воды, воздуха, лишь из милости разрешающими райа - людскому стаду - пользоваться благами жизни.
Поспешно переправляя в 1918-1919 годах целыми караванами золото и драгоценности бухарской казны в Персию, эмир распоряжался государственными средствами как своей частной собственностьюи доверил свои богатства женщинам, которые, по его понятиям, тоже являлись всего лишь его имуществом. И вот теперь эмиру из древнего рода мангытов, самому халифу правоверных, приходится гнуть спину, упрашивать, клянчить, унижаться. Его, хитроумного, перехитрили ничтожные, презренные...
На его лице застыла искусственная, напряженная улыбка, полная почтительного внимания. Да и попробуй улыбнуться иначе, когда ты ничто, когда ты зависишь от чьих-то капризов. И Сеид Алимхан спешил всячески успокоить, ублаготворить Бош-хатын.