- Странно, - заметил Эверард, - мне приходилось слышать и читать, что дух убитого имеет таинственную власть над убийцей, но меня удивляет то, что люди так настаивают на этом. Что с тобой, Роджер Уайлдрейк? Что ты так перепугался, приятель? Почему ты сорвался с места?
- Перепугался? Я не перепугался… Во мне кипит ненависть, лютая ненависть! Ведь передо мной убийца несчастного Дика! Погляди, он встал в позицию!
Погоди-ка, мясник, сукин сын, в противнике нужды не будет!
Прежде чем его успели остановить, Уайлдрейк скинул плащ, выхватил шпагу, одним прыжком очутился возле Гаррисона и скрестил с ним клинки; Гаррисон уже стоял со шпагой наголо, как бы в ожидании противника, поэтому нападение не застало его врасплох - в тот миг, когда зазвенели клинки, он вскричал:
- Ага, вот ты где! Ты опять явился в человеческом образе! Добро пожаловать! Добро пожаловать!
Меч господа и Гедеона да поразит тебя!
- Разнять их! Разнять! - закричал Эверард.
Оправившись от изумления, они с Томкинсом бросились вперед. Эверард схватил роялиста и оттащил его, а Томкинсу с трудом удалось вырвать шпагу у Гаррисона, который кричал:
- Ага! Двое на одного! Двое на одного! Вот как дерутся дьяволы!
Уайлдрейк тоже разразился страшными проклятиями.
- Маркем! - кричал он. - Ты одним махом истребил во мне благодарность… Она улетучилась… Забыта… Черт меня возьми!
- Ты уже прекрасно доказал мне свою благодарность, - сказал Эверард, - неизвестно, как на это дело посмотрят. Кто будет за него в ответе?
- Пусть я отвечу за все жизнью своею! - вскричал Уайлдрейк.
- Ладно, помалкивайте уж, - вмешался Томкинс, - а я все устрою. Достойный генерал никогда и не узнает, что дрался с обыкновенным смертным, так я поверну дело. Только пусть этот моавитянин вложит шпагу в ножны и утихомирится.
- Ну-ка, Уайлдрейк, убери шпагу, - приказал Эверард, - иначе, клянусь жизнью, тебе придется направить ее на меня.
- Ну, клянусь святым Георгием, я еще не рехнулся. Но с ним мы сразимся в другой раз!
- В другой раз! - вскричал Гаррисон, все еще не спуская глаз с того места, где он встретил такое яростное сопротивление. - Я тебя прекрасно понял: день за днем, неделю за неделей ты даешь такие беспочвенные обещания; ты ведь знаешь, что сердце мое трепещет при звуке твоего голоса. Но рука моя не дрогнет в поединке с тобой… дух мой не устрашится этого боя, хоть плоть и трепещет при встрече с бесплотным призраком.
- Только, ради бога, помолчите, - сказал Томкинс, затем, обращаясь к своему господину, добавил:
- Здесь, разрешите доложить, никого нет, кроме Томкинса и почтенного полковника Эверарда.
Генерал Гаррисон, как это часто бывает при легком помешательстве (с ним именно это скорее всего и случилось), хоть и был твердо уверен, что видел призрак собственными глазами, не пожелал заводить об этом разговор с теми, кто мог принять это за плод расстроенного воображения. Он быстро подавил сильное волнение и заговорил спокойно и с самообладанием, стремясь скрыть свои чувства от Эверарда, - он считал, что тот его не поймет.
Генерал церемонно приветствовал полковника и повел речь о том, что прекрасный вечер выманил его из замка в парк на прогулку - погода уж очень хорошая. Затем он взял Эверарда под руку и пошел с ним по направлению к замку, а Уайлдрейк и Томкинс повели за ними лошадей Эверард, желая пролить хоть какой-то свет на таинственные дела в замке, несколько раз направлял разговор на эту тему и задавал наводящие вопросы, но Гаррисон так же ловко уклонялся от ответа (люди с расстроенным воображением часто избегают касаться того, что выводит их из душевного равновесия); он рекомендовал полковнику обратиться к его секретарю Томкинсу; тот имел обыкновение поддерживать все, что ни скажет его господин - недаром Десборо дал ему прозвище Брехун.
- Почему вы обнажили шпагу, достойный генерал, - спросил Эверард, - раз вы просто пошли на вечернюю прогулку?
- Видите ли, любезный полковник, сейчас такие времена, когда нужно быть настороже, порох держать сухим, а шпагу наголо. Скоро настанет такой день, хотите верьте, хотите нет, когда придется бодрствовать, чтобы тебя не застали нагим и безоружным в тот момент, когда семь труб протрубят "в седло!", а трубы Иезера издадут походный клич.
- Все это так, достойный генерал, но мне показалось, что вы размахиваете шпагой, как будто с кем-то сражаетесь, - настаивал Эверард.
- У меня бывают причуды, любезный Эверард, - отвечал Гаррисон, - иногда я гуляю один, да еще держу шпагу в руках, как, к примеру, сейчас, и мне иной раз приходит охота пофехтовать с каким-нибудь деревом. Глупо похваляться своим мастерством. Но я слыву отличным фехтовальщиком и частенько полу чал призы еще до того, как духовно обновился, и до того, как был призван участвовать в великом деле…
Я ведь начал с простого кавалериста в первом конном полку нашего главнокомандующего.
- Но мне показалось, будто я слышу, как о вашу шпагу звенит другая - Что? О мою шпагу звенела другая? Как же это могло случиться, Томкинс?
- Вероятно, сэр, - отвечал Томкинс, - это был сук на дереве Разные тут растут деревья; возможно, ваша милость наткнулись на такое, которое в Бразилии зовут железным. Перчес в своих путевых заметках рассказывает, что если по такому дереву стукнуть молотком, оно зазвенит, как наковальня.
- Может быть, и так, - согласился Гаррисон, - изгнанные монархи сажали в этой обители наслаждения много заморских деревьев и растений, но они не сорвали плод с того дерева, на котором растут двенадцать плодов и листья, несущие спасение народам.
Эверард продолжал расспросы; его поразило, как Гаррисон изворачивается и ловко уклоняется от ответа; прикрываясь отвлеченными фантастическими рассуждениями, он как бы накидывал покров на свою растревоженную совесть.
- Но ведь, если я могу верить своим глазам и ушам, у вас был настоящий противник, - настаивал Эверард. - Я убежден, что видел, как человек в темпом камзоле скрылся в лесу.
- Вы его видели? - в изумлении вскричал Гаррисон, и голос его задрожал. - Кто бы это мог быть?
Томкинс, ты тоже видел человека, о котором говорит полковник? С платком в руке, с окровавленным платком, он еще все время прижимал его к боку.
Последние слова, которыми Гаррисон обрисовал своего противника, несколько отличались от того, что сказал Эверард, но совпадали с тем, что говорил Томкинс о мнимом привидении. Эти слова убедили полковника в правдивости истории, рассказанной секретарем, больше, чем все, что он до этого видел и слышал. Слуга ответил на вопрос генерала с присущей ему быстротой: он, дескать, заметил, как такой человек пробирался мимо них в чащу, и подумал, что это какой-нибудь браконьер: этот народ, говорят, очень осмелел.
- Послушайте-ка, мистер Эверард, - торопливо заговорил Гаррисон, чтобы переменить разговор, - пора отложить в сторону все споры и рука об руку приступить к заделке брешей в нашем Сионе. Я почту за честь и счастье, мой достойный друг, быть в этом деле каменщиком или таскать носилки с известью под началом нашего великого вождя, которого провидение избрало решать наш великий национальный спор; я поистине так предан славному и победоносному генералу Оливеру, сохрани его господь на долгие годы, что, если он прикажет, я не побоюсь сбросить с высокого кресла того, кто зовется спикером парламента.
Я ведь приложил свою недостойную руку к свержению человека, которого называли королем… Я уверен, что здесь ваши взгляды совпадают с моими; позвольте же мне дружески настоять на том, чтобы мы соединились, как братья, и начали заделывать проломы в бастионах нашего английского Сиона. Мы станем его опорой и оплотом под водительством нашего несравненного главнокомандующего. Конечно, мы станем помогать ему и поддерживать его, но и сами будем извлекать из нашего дела выгоду и получать вознаграждение, духовное и мирское, без этого все здание наше было бы построено на песке… Впрочем, - продолжал он, опять переходя от честолюбивых планов к своим мечтам о Пятой монархии, - все это суета сует рядом со стремлением вскрыть книгу за семью печатями; близится час, когда загремит гром и засверкает молния, когда из бездны восстанет скованный дракон.
Перейдя, таким образом, от земных дел к фантастическим пророчествам, Гаррисон настолько овладел разговором, что у полковника Эверарда не было никакой возможности продолжать расспросы о подробностях ночной стычки, которых генерал явно не желал касаться. Так дошли они до Вудстокского замка,
Глава XV
Гаснут рдяные дрова,
В темноте кричит сова,
И больному крик тот злобный
Предвещает холм надгробный.
Час настал, чтоб на погосте
Разверзалась пасть гробов.
Возле церкви всюду гости -
Бродят тени мертвецов.
"Сон в летнюю ночь"
Караул у входа в замок был удвоен. Эверард спросил, по какой причине, у капрала, который вместе с солдатами дремал в холле у очага; в огонь подбрасывали разломанные резные стулья и скамейки.
- Слов нет, кордегардия, как говорит ваша милость, будет измотана такой службой, - ответил капрал, - но нас всех такой страх одолел, что никто не хочет стоять на часах в одиночку. Мы уже сняли несколько постов в Бэнбери и еще кое-где, а завтра ждем подкрепление из Оксфорда.