Кто-то наверняка посвятил ее в подробности проходящей сейчас церемонии. Может быть, это сделала Фредегарда.
Рассказывая все это, Эгидия принялась лихорадочно раздеваться, словно после долгого промедления теперь торопилась закончить все как можно быстрее.
Гизела знала, почему Эгидия так спешит. Может быть, девушка была в отчаянии от ожидавшей ее судьбы, а может быть, была исполнена решимости обратить ситуацию себе на пользу. Как бы то ни было, Гизела последовала ее примеру: сняла пояс и накидку… и замерла. Она услышала какой-то звук, напомнивший ей то ли лай собак, то ли гортанный смех. Запахнув полы накидки, Гизела выглянула наружу. Воины, стоявшие вокруг повозки, не смеялись. Может быть, смех доносился из церкви? Но ведь это священное место, там нельзя смеяться.
И тут Гизела услышала не только смех, но и шаги.
– Оденься! – шикнула она на Эгидию.
Та поспешно скрепила плащ брошью. Когда дверца кареты распахнулась, Эгидия еще не успела надеть пояс, но брат Гиларий был слишком взволнован, чтобы обратить на это внимание.
– Какой позор! – в ужасе воскликнул он, с трудом забираясь внутрь. Брат Гиларий был низеньким и толстым, поэтому самостоятельно подняться на ступеньку ему было непросто, а руки ему никто не подал. – Какой позор!
– Роллон не принес клятву вассальной верности? – спросила Эгидия.
В ее голосе прозвучала надежда, и Гизеле стало не по себе. К тому же ее мучили угрызения совести. Да, это не она придумала план, по которому предстояло принести в жертву эту девушку, но когда мама рассказала ей о том, что можно сделать, у Гизелы не возникло никаких возражений.
Брат Гиларий покачал головой.
– Король и Роллон встретились в церкви, – возбужденно принялся рассказывать он. – И вначале все было хорошо. Роллон поклялся в верности Карлу. Карл ведь король народа, который верит в истинного Бога и следует законам своего повелителя. Да… Король после клятвы обратился к Роллону с такими словами: "Ты стал моим вассалом и получил от меня в лен землю, теперь же ты должен поцеловать ноги королю". – Гиларий отер пот со лба. – И тут Роллон вдруг говорит, мол, никогда он не преклонит коленей и не станет целовать кому-то ноги. – Монах замотал головой. – Какой позор! – вновь воскликнул он.
– И что теперь? Клятва недействительна? – нетерпеливо переспросила Эгидия.
– Нет, – проворчал Гиларий. – Его высокопреосвященство епископ Руанский обратился к Роллону, умоляя его выполнить ритуал и, невзирая на свои убеждения, поцеловать ногу короля. Так Роллон и сделал. Но только он не нагнулся к ступне короля, а поднес ее к своим губам, дернув его величество за щиколотку, да так сильно, что король упал на спину. Мало того, воины Роллона после столь грубой выходки своего предводителя не только не выразили стыда, но и позволили себе расхохотаться!
Гизела попыталась представить себе своего отца лежащим на спине. Она видела его смущенным, угнетенным, но ни разу не видела поверженным.
– Так клятва действительна или нет?! – завопила Эгидия.
Брат Гиларий перестал качать головой. Сжав губы, он рассказал девушкам, что король простил Роллону столь унизительное поведение. Более того, Карл пообещал ему защищать его графство, ведь Роллон после крещения станет не только его зятем, но и братом во Христе.
– Епископ Руанский, – закончил Гиларий, – был в столь приподнятом настроении, как будто ему удалось обратить в истинную веру не только Роллона, но и всех северян. "Словно сама земля помолодела, словно весь мир готов принять Церковь в сердце свое", – сказал его высокопреосвященство.
Гиларий, поднявшись, выбрался из кареты – также неуклюже, как и забрался в нее.
– Куда же вы? – крикнула Гизела ему вслед.
– Теперь вы находитесь под защитой епископа Руанского. Значит, вы уже не во власти короля. У его преосвященства есть много своих монахов, пускай они и сопровождают вас в ваших странствиях. Ничто не заставит меня остаться на земле, где язычник – да, пока он еще язычник! – швыряет на землю короля.
Гиларий оступился, потерял равновесие и сам чуть не упал, но все-таки устоял на ковре из зеленой травы. Небо было все таким же бесцветным и бескрайним.
Вскоре карета тронулась.
Обе девушки опять остались вдвоем, но теперь, в пути, переодеться было намного сложнее. Гизелу трясло, и она едва сумела расстегнуть брошку, скреплявшую полы ее накидки. Брошь выскользнула у нее из рук, накидка сползла, бутылочка с нюхательной солью упала на дно кареты.
Эгидия лучше справлялась с тряской. Не медля, она сняла и плащ, и платье. И чем больше она обнажалась, тем быстрее говорила. В карете было холодно, девушек знобило.
– Роллон неплохой человек, – захлебывалась словами Эгидия. – И не только потому, что он готов принять крещение. Ты слышала, что он сделал в Шартре?
Гизела не слышала.
– Он взял в осаду город, – продолжила ее спутница, – но потом епископ поднялся на городскую стену и показал врагу реликвию – ту самую рубашку, в которой Дева Мария родила спасителя нашего, Иисуса Христа. Увидев это, Роллон отдал своим солдатам приказ отступить.
Гизела вспомнила, что действительно слышала о битве Роллона под Шартром. Правда, ей рассказывали, что северянин потерпел там сокрушительное поражение и отступать ему пришлось вовсе не по собственной воле.
– И еще до того, как Роллон уехал со своей родины, – говорила Эгидия, – он увидел во сне отшельника. Святой старец предрек, что Роллону уготовано принять веру в Христа.
Гизеле вновь подумалось, что все это рассказала Эгидии ее мать. Фредегарде за последние недели поведали много небылиц о Роллоне, чтобы примирить ее с необходимостью отдать свою дочь норманну. Ей говорили, что хотя Роллон и дикарь, и притом огромный, душа его не потеряна, иначе почему во сне к нему являлись святые, такие, как этот отшельник, о котором упомянула Эгидия, святые, пророчившие Роллону крещение и новые земли?
Гизела попыталась представить себе, как Роллон принимает крещение, но перед глазами у нее всплывал один и тот же образ – ее отец лежит на спине перед северянином, а тот подносит к губам его ступню.
– Нужно торопиться, – сказала она, передавая Эгидии ожерелья и пояс.
Гизела как раз собиралась снять вуаль и развязать красные ленты, вплетенные в косы, когда карета резко затормозила.
Замолчав от удивления, Эгидия поспешно набросила платье на голые плечи. Гизела видела, как топорщатся волоски на ее руках. От холода. Или от страха?
Колеса кареты заскрипели. Она дернулась и наконец остановилась. Гизела опять выглянула в окно.
Посреди дороги кто-то стоял. Она не могла разглядеть лицо этого человека, но это явно была женщина, судя по одежде – крестьянка. Наверное, она была из той деревни, чьи жители попрятались в лесах, скрываясь от солдат Роллона. Впрочем, непонятно было, зачем она остановила карету. И вдруг перед окном показалось лицо одного из солдат. Страх перед незнакомым мужчиной был сильнее смущения оттого, что ее застали за переодеванием. В сущности, этот мужчина не был незнаком Гизеле, он сопровождал процессию от самого Лана, но это же был мужчина! Морщинистое лицо, огромные руки, стальной взгляд… Гизела не решалась вновь поднять на него глаза.
Мужчина, казалось, ничего не заметил – ни того, что Гизела сняла накидку, пояс и украшения, ни ее страха. Он равнодушно объяснил, что происходит: женщина, остановившая карету, больна золотухой и надеется, что прикосновение особы королевской крови исцелит ее.
Гизела закусила губу, пытаясь сдержать дрожь. Она знала, что подданные приписывали ее отцу умение исцелять болезни и потому немощные постоянно просили его о помощи, но девушка никогда не думала о том, что и у нее может быть такой дар. Вообще-то Гизела не верила в то, что можно исцелять прикосновением, но ей было жаль эту женщину.
Двое солдат подошли к незнакомке, собираясь убрать ее с дороги. Должно быть, эта женщина была в отчаянии. Она начала сопротивляться и вопить. Наверное, она так долго болела, что прикосновение принцессы было ее единственной надеждой на спасение.
– Не надо! Погодите! – крикнула Гизела.
В ее голосе прозвучала решимость, но на самом деле Гизела не знала, что ей делать. Нужно ли ей выйти из кареты и прикоснуться к этой женщине? Или будет достаточно просунуть руку в окошко? Несмотря на сочувствие к несчастной, Гизеле стало противно, когда она представила себе истерзанное болезнью тело.
Но ей так и не пришлось принять решение.
Гиларий часто говорил, что Роллон – исчадие ада, но только сейчас, когда раздался оглушительный грохот и все вокруг смешалось, Гизела поняла, что такое ад.
Руна не знала, когда в ней зародились подозрения. Наверное, еще в лесу, когда Тир поведал ей свой план. А может, позже, когда она остановила повозку. Или в тот самый момент, когда поднялся шум. Руна поняла, что ее обманули. Девушка была в ужасе, но она не удивилась. Да, Тиру нужно было не приданое, ему нужна была сама франкская принцесса. Может быть, потому что такая заложница будет стоить больше, чем все золото и серебро из ее приданого? А может быть, потому что захватить принцессу намного опаснее, чем просто выкрасть сокровища? Опаснее, а значит приятнее. Несомненно, Тиру доставляла удовольствие и мысль о том, что Руна будет вынуждена наблюдать за происходящим, понимая, зачем Тир втянул ее во все это. Руна была нужна ему не только для того, чтобы остановить карету – в женское платье мог бы переодеться и один из его головорезов. И не для того, чтобы помочь ему своим оружием, – у Тира и без Руны хватало воинов. Нет, он хотел заставить ее убивать. Так Тир в очередной раз утверждал свою правоту, опровергая веру ее отца в то, что в Нормандии будет царить мир.