- Говорю вам, что это лоб человеческий, а не бронзовый, - отрезал он. - Бронза, милостивый государь, гораздо темнее. А этот металл - тот самый, тот великий таинственный металл, о котором Платон говорит в "Критии" и который занимает середину между золотом и серебром. Его находят только в горах Атлантиды. Это - орихалк.
Нагнувшись еще ниже я убедился, что этим же металлом были выложены и стены библиотеки.
- Это орихалк, - продолжал Ле-Меж. - Вы, кажется, не понимаете, как можно превратить человеческое тело в орихалковую статую? Послушайте, капитан Моранж: вы производите на меня впечатление человека с большими знаниями, - неужели же вам не приходилось слышать о способе доктора Варио сохранять трупы не только путем их бальзамирования? Разве вы никогда не читали книгу этого врача? Он описывает в ней метод, известный под названием гальванопластики. Кожную ткань, чтобы сделать ее более проводимой, смазывают слегка кислотным раствором серебра. Вслед затем тело погружают в воду, насыщенную медным купоросом, после чего начинается процесс поляризации.
Способ, при помощи которого труп этого почтенного английского майора был покрыт металлической амальгамой, ничем, в сущности, не отличается от описанного. Вся разница в том, что в данном случае для ванны мы употребили не медный купорос, а сернокислый орихалк, т. е. вещество чрезвычайно редкое. Таким образом, вместо простой и грубой медной статуи, вы получаете человеческую фигуру из металла, который гораздо ценнее золота и серебра, - одним словом, памятник, вполне достойный дочери Нептуна.
Ле-Меж сделал знак. Черные рабы схватили тело. В несколько мгновений они просунули орихалковый призрак в футляр из разрисованного дерева, поставили его стоймя и отнесли в нишу, рядом с другой, уже заключавшей в себе точно такой же ящик с ярлыком номер 52.
Выполнив свое дело, они молча удалились. Ворвавшийся через дверь холодный воздух закачал еще раз Пламя медных светильников и опять вызвал вокруг нас пляску огромных теней. Несколько минут Моранж и я стояли двумя неподвижными привидениями, мало чем отличаясь от окружавших нас призраков из бледного металла. Наконец, мне удалось сделать на собой усилие и подойти неверными шагами к нише, находившейся по соседству с той, куда только что поставили бренные останки английского майора. Мои глаза стали искать ярлык с номером 52.
Упираясь в красный мрамор стены, я прочел вслух: - "Номер 52. Капитан Лаврентий Делинь. Родился в Париже 22 июля 1861 года. Умер в Хоггаре 20 октября 1896 года".
- Капитан Делинь! - тихо воскликнул Моранж. - Тот самый, который отправился в 1895 году из Колон-Бешара в Тимимун и пропал с тех пор без вести!
- Правильно! - сказал Ле-Меж, утвердительно кивнув головой.
- "Номер 51, - прочитал Моранж, и было слышно, как он стучал зубами. - Полковник фон-Витман. Родился в Иене в 1855 году. Умер в Хоггаре 1 мая 1896 года". Полковник фон-Фитман, пропавший на пути в Агадес?
- Правильно! - сказал еще раз Ле-Меж.
- "Номер 50, - стал читать я, в свою очередь, уцепившись руками за стену, чтобы не упасть. - Маркиз Алонзо д'Оливейра. Родился в Кадиксе 21 февраля 1868 года. Умер в Хоггаре 1 февраля 1896 года". Оливейра, который хотел пробраться в Аруан?
- Правильно! - продолжал подтверждать Ле-Меж. - Этот испанец обладал замечательными познаниями. У меня были с ним интересные беседы о точном географическом положении царства атлантов.
- "Номер 49, - произнес Моранж голосом, который я едва расслышал. - Лейтенант Вудхауз. Родился в Ливерпуле 16 сентября 1870 года. Умер в Хоггаре 4 октября 1895 года".
- Почти дитя, - сказал Ле-Меж.
- "Номер 48, - прочитал я. - Подпоручик Луи де Майфе. Родился в…" Я не докончил… Страшное волнение сдавило мне горло.
Луи де Майфе, мой друг детства, мой лучший товарищ в Сен-Сире… везде, всегда!.. Я впился в него глазами, я узнавал его под металлической оболочкой, крепко сковывавшей его тело. Луи де Майфе!..
И, прижавшись лбом к холодной стене, я заплакал навзрыд, вздрагивая всем телом.
Я услышал, как Моранж сказал сдавленным голосом, обращаясь к профессору:
- Надо положить конец этой сцене! Довольно!
- Ведь он хотел знать, - ответил Ле-Меж. - Я не виноват.
Я накинулся на старикашку и схватил его за плечи.
- Как он очутился здесь? От чего он умер?
- От того же, от чего умерли и все другие, - сказал профессор. - Он умер такой же смертью, как лейтенант Вудхауз, как капитан Делинь, как майор Ресль, как полковник фон Витман, как все остальные сорок семь человек и как те, которым еще суждено сюда попасть.
- От чего они умерли? - спросил, в свою очередь, повелительным тоном Моранж.
Профессор посмотрел на моего спутника, и я увидел, что тот побледнел.
- От чего они умерли? Они умерли от любви, - и прибавил очень тихо и очень серьезно:
- Теперь вы все знаете.
Осторожно, с заботливым вниманием, которого мы в нем даже не предполагали, он оторвал нас от созерцания металлических статуй. Минуту спустя мы снова сидели или, вернее, упали, - Моранж и я, - на шелковые подушки каменных сидений, высеченных в центре зала. Невидимая струя воды жалобно пела у наших ног.
Ле-Меж опять занял место между нами.
- Теперь вы все знаете, - повторил он. - Вы все знаете, но еще не все понимаете.
И медленно, напирая на каждое слово, он произнес:
- Как они, каждый в свое время, как и вы теперь - пленники Антинеи… Ибо Антинея должна мстить.
- Должна мстить? - спросил Моранж, к которому снова вернулось все его самообладание. - За что, скажите, пожалуйста? Что сделали мы, - поручик и я, - дочери атлантов? Чем навлекли мы на себя ее ненависть?
- Это старый, очень старый спор, - ответил серьезно профессор. - Спор, которого вы никогда не поймете, господин Моранж.
- Объяснитесь, пожалуйста, господин профессор.
- Вы - мужчины, она - женщина, - произнес задумчивым голосом Ле-Меж. - Этим все сказано.
- Уверяю вас, я не понимаю…
- Вы сейчас поймете… Разве вы не помните, сколько прекрасные царицы и царевны экзотической древности имели причин для жалоб на чужеземцев, которых судьба приводила к их берегам. Поэт Виктор Гюго довольно хорошо изобразил их отвратительное поведение в своей "колониальной" поэме "La Fiiie d'Otahiti". В какую бы эпоху далекого прошлого мы ки заглянули, везде мы видим, что эти субъекты вели себя по отношению к этим женщинам с непростительным легкомыслием и неблагодарностью. Они широко пользовались их красотой и богатством, а затем, в одно прекрасное утро, исчезали. И счастливыми должны были почитать себя жертвы; если эти молодцы, обработав их как следует, не возвращались еще с кораблями и солдатами для захвата их владений.
- Ваша эрудиция, сударь, приводит меня в восторг,сказал Моранж. - Продолжайте.
- Хотите примеров? Увы! Ими хоть пруд пруди. Вспомните, каким рыцарем вел себя Улисс с Калипсо, Диомед с Каллироэ. Что скажите вы об Ариадне и Теззе? А Язон - какую непонятную фривольность проявил он по отношению к Медее! Римляне продолжали эту традицию с еще большей грубостью. Эней, у которого так много сходства с досточтимым отцом Спардеком, поступил самым недостойным образом с Дидоной. Цезарь показал себя в своей истории с божественной Клеопатрой увенчанным лаврами хамом. Наконец, Тит, просидевший целый год в Идумее у пяльцев печальной Бериники, увез ее с собою в Рим только для того, чтобы лучше там над нею издеваться. Давно уже пробил час, чтобы сыны Яфета заплатили дочерям Сима прочитающуюся с них огромную недоимку за нанесенные ими обиды.
И вот нашлась женщина, сумевшая восстановить в интересах своего пола великий закон колебаний Гегеля. Изолированная от арийского мира необычайными мерами предосторожности Нептуна, она завлекает теперь к себе самых молодых и смелых мужчин. Уступчива ее плоть, но неумолима ее душа. У этих юных храбрецов она берет то, что они могут дать. Она предоставляет им свое тело, но господствует над ними своим духом. Это - первая в мире царица, которая никогда, ни на одну минуту, не превращалась в рабыню своих страстей. Ей ни разу не случилось забыться, потому что она никогда не отдавалась. Она - первая из женщин, сумевшая разъединить две столь тесно сплетенные между собою вещи, как любовь и наслаждение.
Ле-Меж на мгновение умолк, затем продолжал: - Раз в день она приходит в этот подземный зал. Она останавливается перед нишами. Она размышляет перед этими неподвижными статуями. Она касается рукой их холодных тел, пламенный жар которых она когда-то испытала.
Потом, помечтав около пустой ниши, где скоро уснет вечным сном, в своем холодном орихалковом футляре, тот, кто ее ждет, она возвращается своей небрежной походкой в свои покои.
Профессор умолк. Снова в темноте послышалось журчанье родника. Мой пульс бился с необыкновенной силой, Голова моя пылала. Меня пожирал огонь лихорадки.
- И все они, - закричал я, не думая о том, где народился, - все они соглашались! Все покорялись! О, пусть оНа только придет! Я ей покажу!
Моранж хранил молчание.