- А какого - известно. У нас там один Захар: на воду смотрит и тоже отчитывает. Но опять же скажу, про Захара понесли разговор уж когда!.. Когда уж… Э!.. Дело обыкновенное. Сначала выпили. Гость приехал, как не выпить? Говорю же, тебе и грех-то весь… Спьяна ведь. Ну, хоть, и не спьяна, а так скажу, вполпьяна… Поехали к Захару.
- Здорово!
В избу к нему…
А у него - мед. И как только варил его собачий сын! Баба блины всходилась ставить. Да ты слушаешь, что-ль? Молчанка?
- Говори, говори, - сказал Молчанову. Он уже о другом теперь думал. Вот они земные радости: медь, блины, приятель. И стар человек, помирать собрался, а помнить.
А скажи ему про падшего, разве станет слушать. Рай у него на уме. А за что ему рай? Всю жизнь фарисействовал. В церковь ходил, постом одну редьку ел с квасом. А сам…
А боярин говорил:
- Как сейчас все помню. Растопила печку… Проворная у него баба была.
- Да что была, да была, - перебил его Молчанов, - поди, и теперь есть. Аль умерла?..
- Она-то есть, - сказал боярин, - да мне-то все одно, что нету…
- Поди, там-то казниться будешь!.. - проговорил Молчанов и, видя, что боярин понял его не так, как надо, добавил:
- Блинов, поди, не дадут.
- А и не надо, - сказал боярин, - есть чем помянуть… Ох, Господи… Да ты, Молчанка, мне на хвост не наступай; ты вот что: ты мне скажи прямо: возьмешь на себя грех?
- Ну, возьму, - сказал Молчанов.
- Все одно, какой ни на есть?
- Известно!
- О?..
- Вот тебе и о!..
- А что тебе за это?..
- Говори про грех-то… Товар лицом показывай.
- Я и показываю. Разве я не показываю? Мне теперь что осталось! Ничего не осталось. Назад глядеть. Я и гляжу: что было хорошего, что - дурного, все вижу. Сейчас и грех будет. А тебе все одно: одним больше - одним меньше.
И он продолжал:
- Подал мед, подали блины… Ну, и медь! А и без меда уж хорошо. Так хорошо, что хоть сейчас… Выпили.
- Захар?
Хитрый мужик был, собачий сын. Сразу стямил.
Я еще ничего не сказал, а он уж и бабу из избы вон. Втроем остались: Захар да мы двое. Дверь на крюк запер, налил опять. Выпили. Мы-то пьем, а он так, помаленьку.
- Захар, как отраву сделать?
И рассказал. Тьфу!.. Й сейчас тошно. Из тухлого человечьего мяса. Во! Да ты, поди, знаешь. После того и ну его совсем с его блинами, - взяли и уехали. А это-то помним: про отраву. В ту же ночь в Москву уехали.
Опять его перебил Молчанов.
- Значит, это не в Москве было.
- С Захаром-то?
- Да.
- Не, не в Москве… У меня в деревне… Я ведь тогда со всем было от них отшибся. Да, вишь, как вышло.
- Ну?
- Ну, приехали… В ту-ж ночь… И в ту-ж ночь… Вора какого-то перед тем за неделю схоронили. В застенке помер.
Ну, что-ж, разрыли могилу. Я-то в санях сидел. А живет у меня приказный один. Он старался. Этакий вот кулечек. Не знаю, что там: нога ли, рука ли. Ну, привёз домой, у себя в погребе закопал. Послал потом за Захаром. Привезли. Уж не знаю, что он там делал. Неделю у меня жил. Спросишь бывало: ну, как?
"Не поспело, - говорит, - еще".
А потом и приносит баночку. И баночка же с наперсток. А когда не с наперсток, так с игольник.
- Вашей милости, бояринушка.
- Ну, ладно. Зарядили мушкет - будем ждать селезня.
- Какой мушкет? - спросил Молчанов.
- Да это я про себя. То был без заряда, а теперь с зарядом. Хожу похаживаю. Баночка со мной. И сплю- со мной, и встану, сейчас пощупаю, тут ли. Молчанка!
- А?..
- А знаешь, что я сейчас думаю?
- Ну?
- Будто мы уж с тобой там. На том свете. И будто лежим, и друг другу рассказываем, что было. Всякий - свое.
- Как на постоялом дворе, - сказал Молчанов. - Ну, а дальше.
- А дальше что же?.. Дальше… Ну, слушай. Мне теперь что?… Грех - он у тебя. А я чист. Хорошо. Прибегает тоже опять от Шуйского.
- Здравствуй?
- Здравствуй!
Это уж тут в Москве.
- У тебя готово?
- Давно готово.
- Крестины, - говорит, - у князя…Мало ли у какого князя… Тоже клятва дадена. Да…
- Крестины, - говорит, - у князя. И говорить кума… Опять мало ли кто кума. Это дело мое.
Кума и кума. Тебе это не надо. Ну, хорошо. Одним словом, кума была наша. А кум, племянник его, Шуйского. Так чтобы, значить, половину отравы дать куме, а она уж знает, как. А как надо делать? Надо, чтобы обязательно какая ни на есть, хоть малая царапина была… А у него, у Михайлы Шуйского Скопина, вот этакая через всю губу - от сабли. И не зажила как следует. Как станет есть, так - кровь. Вином бывало примачивает.
Ну, даль я куме отраву. Поехали на крестины.
Хожу похаживаю. Что будет. Господи Боже ты мой! Еще с этой самой кумой на старости лет плясать пошел.
И с кумом пил, про его дела говорил: как он воевал да как его саблей махнули через губу. Во какая трещина! Заструпилась, заструпилась, а как чуть-что, сейчас и кровь. Все вижу: хожу-похаживаю.
А как это сделалось, не видел. Только подходить кума. Говорить:
Готово.
Ну, готово и готово. Жду, когда начнется. Опять плясать пошли. Опять я плясал. С ней же, с кумой. Да и говорю ей:
- Что-ж так?
Потому что вижу: Михайла гоголем ходить. И вот что, Молчанка, зол ты, а злей бабы ничего на свете нету… Этакие у ней глаза сделались: змея.
Говорю же тебе: гоголем ходит Михайло. Как и не давали ему ничего.
- Как же, говорю, так, кума?
И что он ей, скажи на милость! Тогда на крестинах только в первый раз и видела.
А, значить, натравила, - она и вцепилась, как борзая собака. И зубов не разожмешь. Хоть арапником раздвигай. Видал, когда? Поди, видал. У меня была одна такая борзая. Да и не одна. Вопьется зверю в шею и так и висит. Как пьявка. Так мы, бывало, сейчас между зубов от арапника ручку.
И эта тоже. Я вижу: ошибка вышла. Ну, думаю, и ладно. И теперь отошьюсь от них на веки вечные. Дом тут брошу, а уеду в деревню. Пусть хоть сами из себя жилы тянуть… Конец. Так что же ты думаешь: ведь сгоняла к себе домой кучера своего за шкатулкой: якобы деньги забыла.
А в шкатулке у ней…
- Погоди! - крикнул Молчанов. - Да где же твой грех? Что ты тут набормотал. Знаю я это. Кума его отравила, это и все знают.
- То-то, - возразил на это боярин, - кабы земной суд… Земной суд - одно дело, а это другое… Там-то хорошо знают, чей грех: наш ли, общий или одной её… Пробовали потом и мою отраву - действует. Да… Кто же ее знает… А я хочу, чтобы все как следует. Вот опять же и ведовство. Как я с ведовством пойду туда? Ты уж говори огулом, сколько тебе за все?
Молчанов подумал:
- А ведь он и то, должно быть, немного спутался в уме под старость.
Он встал со скамейки.
- Сколько же? - сказал он. - Вот отдай мне лошадей и сани, что меня привезли, да к ним двух холопей, хоть этих тоже: один меня к тебе в дом провел, а другой привез.
Глава VIII.
В расстегнутом красном кафтане на собольем меху в дворянскую комнату вбежал боярский сын.
В одной руке у него был пистолет с толстым медным стволом, в другой - сабля, но не обнаженная, а в ножнах, и держал он ее не за рукоять, а около рукояти, захватив в эту руку и ремни, которыми она пристегивалась к поясу.
Он запрыгал, блуждая по комнате с вытаращенными глазами:
- Одевайтесь, кто со мной хочет!
Бросил на столь саблю и стал застегивать кафтан.
- И ладно, что не спите, - сказал он. - Я велел две тройки… Ванюшка, огляди у пистоля запал… Ах, ты чтоб тебя!..
Он застегнул поддевку, вынул из её кармана пояс с набором из чеканного серебра, опоясался и взял со стола саблю.
Дворяне спрашивали, куда он их зовёт, повскакали с лавок, и в комнате началась суета. Из-под лавок доставали валеные теплые сапоги, снимали со стен одежду - кафтаны и поддевки… И так как боярин явился к ним вооруженный, то и из них многие вместе с тем, как снимали со стен поддевки, снимали тут же и оружие, - одной рукой, схватывали поддевку, а другой висевшие рядом сабли…
Пристегнув саблю, боярин присел к столу и смотрел на эту суматоху. Потом он подошел к выходной двери, приоткрыл ее настолько, чтобы можно было просунуть голову, высунулся и крикнул:
- Аким!
- Лошадей выводим! - долетел со двора голос.
Он захлопнул дверь.
Опять он сел к столу на край скамьи, вспомнил, что он в шапке, снял ее и положил на лавку.
- Живей, ребята! - сказал он и постучал по столу пальцами… Вынул сейчас же из кармана пистолет, глянул в дуло, глянул на запал и снова сунул его в карман.
Дворяне все были моложе его, а иные - моложе почти вдвое. Он назвал их ребятами именно потому, что они были моложе его.
Опять он сказал, гладя на них, как они подпоясывались и пристегивав ли к поясам сабли:
- У кого есть пистоли, обязательно захватить.
Он на них не надеялся особенно… Какие они рубаки! Эх!..
И тут он вспомнил как назад тому с полгода гулял с двумя тушинскими сотниками с Северской Украины.
Вот те действительно рубаки.
Но он сам еще не сказал, зачем они ему нужны.
А это нужно было сказать.
Молчанов сейчас у отца был, - начал он и, видя, что кое-кто, услышав это имя, повернулся к нему и перестал подпоясываться и застегиваться, крикнул:
- Одевайся! Одевайся!
И вдруг, вспомнив про что-то, сорвался с места, подошел быстро к двери, ведущей во внутренние покои, толкнул ее ногою и, когда она распахнулась настежь, прокричал, стоя на пороге:
- Эй, мамка! Девки! Кто там? Живо сюда!