И действительно, Молчанов, сам осушив полный стакан меду, сказал ему:
- Вот что, Капут, ты мне поклянись на образ, что что бы я тебе ни сказал, ты об этом покаместь помолчишь.
Капут встал из-за стола и перекрестился на икону.
Одной рукой он крестился, а другую поднял вверх, вытянув ее прямо, как свечку.
Перекрестившись два раза, он опять приложил пальцы, сложенные для крестного знамения ко лбу, и оглянулся на Молчанова.
- Ну, - сказал он, - что говорить? Может, велишь земли съесть, так у меня её нет. Иные носят в мешочках за пазухой, а я не ношу.
Снова он стал смотреть на образ.
- Клянись, как знаешь-сказал Молчанов.
Капут заговорил, продолжая держать одну руку вытянутой вверх, а другой творя крестное знамение.
- Клянусь землей, небом и солнцем, и Божьей Матерью, и Иисусом Христом, и Святым Духом и самим Господом Богом в том, что никогда не перескажу того, про что буду слышать сейчас или про что буду говорить.
Тут он умолк и оглянулся на Молчанова.
Молчанов наклонил голову.
Тогда Капут сказал:
- Аминь.
И, опустившись на колени, положил земной поклон, стукнувшись громко лбом об пол.
Затем он вернулся на свое, место.
Едва он сел, Молчанов устремил ему в глаза острый, пристальный взгляд.
Капут хотел было потянуться за кувшином, но не сделал этого.
Он испытывал страшное состояние: ему казалось, что Молчанов, глядя так на него, впившимся взглядом, словно держит его этим взглядом как на привязи.
Словно схватил он каким-то непонятным образом за самую его душу и, хоть ничего еще не сказал ему, тоже каким-то непонятным образом приказал ему, чтобы он сидел смирно и слушал, что ему будут говорить.
И, откачнувшись от стола, он прислонился спиной к стене и смотрел на Молчанова, совсем забыв про мед и кувшин и не видя ни кувшина, ни стола, а видя только эти устремленные на него большие черные глаза.
Он хотел что-то оказать, но сейчас же забыл, про что хотел сказать.
Даже, казалось ему, думать он сейчас ни о чём не может, а может только глядеть на Молчанова, в его глаза, от которых нельзя оторвать своих глаз.
И когда заговорил Молчанов, он плохо слышал эти два или три сказанных им слова. Он видел только, как двигались оттого, что он говорил, скулы у него на щеках и как открывался и закрывался его рот, произнося слова.
Но самые слова, как-будто совсем не доходили до него, не проникали ему в сознание, а скользили мимо, не оставляя в сознании никакого следа.
Только одни глаза мерцали. Черные, глубокие глаза. И он смотрел в них и думал:
"Ой, видно, и затеял же он какую-нибудь бучу, что у него такие глаза. Они у него как у кошки, когда кошка подкрадывается к салу".
И ему вдруг стало страшно, потому что сейчас же мелькнула другая мысль:
- Не дай, Господи, попасть к нему в лапы…
Он даже вздрогнул. Ему стоило немалого усилия направить свое внимание в другую сторону: забыть про то, как смотрит на него Молчанов и слушать, то, что он говорит.
ГЛАВА XVI.
Так как первых слов Молчанова Капут почти не слышал, то и смысл последующих его слов не сразу стал для него понятен… Будто в эти первые несколько секунд, когда Молчанов заговорил с ним, он находился где-то за стеной или в другой комнате или стоял за дверью… И Молчанов говорил там, за этою дверью, и оттуда глухо доносился его голос.
И потом будто распахнулась эта дверь, или слушал он Молчанова с заткнутыми ушами, а потом ототкнул уши и услышал все сразу ясно и отчетливо.
Но он не мог все-таки сообразить сразу, про что говорить ему Молчанов.
От того, как смотрел на него Молчанов, когда, положив поклон перед иконой, он сел к столу и Молчанов с ним заговорил, у него осталось только впечатление, что Молчанов, должно быть, затеял не совсем пустяк. И именно поэтому так и горят у него глаза - как у кошки, когда она подбирается к салу или сторожить мышь…
И ему опять стало немножко не по себе.
Молчанов не сводил с него глаз, и казалось, это он к нему именно и подбирается, и его душа, и его мысли вьются вокруг него как коршун и оглядывают его со всех сторон и разбирают его по косточкам, каков, он есть человек.
Молчанов говорил:
- Свинарь он и есть… Да об этом уж что говорить. Разве самый последний олух считает его теперь царским сыном. Тьфу! Чтоб его чорт этим помазал на Царство…
Капут усмехнулся.
Он и сам умел хорошо ругаться, но он подумал, что такого ругательства никому, кроме вот такого человека, как Молчанов, не придумать.
Сказав "тьфу", Молчанов и действительно плюнул на пол. И потом, вскинув глаза на Капута, воскликнул:
- Что, разве я не правду говорю?
Капут утвердительно мотнул головой.
Он еще не знал, куда клонит Молчанов, но такое начало ему нравилось.
Наклонив в знак согласия голову, он даже крякнул от удовольствия.
И так как он крякнул, как-раз так, как крякал, выпив меду или водки, то Молчанов, указывая ему глазами на кувшин, сказал:
- Выпей еще. Это хороший мед.
Он умолк на минуту, выжидая, когда Капут осушит стакан, и затем продолжал:
- И ты думаешь, княжна польская стала бы жить с таким навозом! Дочь Мнишка! И кроме того дура она, что-ль? Разве, когда это была бы она, а не какая-нибудь потаскушка, она не поняла бы, что теперь он все равно что козел без рог и кошелек без денег? Га! Знаю я, какая она Марина! Марина!.. Она такая же Марина, как он Дмитрий царевич.
- Вона вы куда, - проговорил Капут, глядя на Молчанова широко открытыми глазами. - Вон куда… Гм…
И он откинулся назад, прислонившись спиной к стене и, как всегда делал, когда хотел о чем-либо подумать без помехи, расправил усы сразу обеими руками и заложил концы усов за уши.
И опять сказал:
- Гм…
И опять стал смотреть прямо перед собою в противоположную стену, упершись в одну точку.
Сидя так, с руками, положенными на край стола, он думал:
"Может, это и правда. А если и неправда, то не все ли равно?"
Его глаза обратились на Молчанова.
- Если она не Марина, - сказал он, - то тогда где же Марина?
Молчанов ожидал этого вопроса.
Он тут же ему ответил:
- У мужа.
Глаза Капута стали неподвижны, будто застыли.
Секунду он помолчал, а потом спросил:
- Значить, он жив?
- Жив.
Капут опустил глаза.
Этому он никак не мог поверить. Он был твердо убежден, что Дмитрия царевича, Маринина мужа, давно уже нет в живых.
Но он опять подумал:
"Все равно".
И опять поднял глаза на Молчанова.
- Та-ак, - сказал он - значит, здешняя Марина- не Марина, а царевич жив и настоящая Марина у него.
Тон, которым произнес он эти слова, был деловитый. Он смотрел так на Молчанова и так говорил, будто тот давал ему какие-нибудь поручения, и они хотел получше запомнить, что ему предстоит делать.
- Так, - сказал он еще раз, потянул себя за кончик уса и одновременно с этим наклонил голову.
- Понял? - сказал Молчанов.
Он снова мотнул головой.
Молчанов встал из-за стола, прошелся по комнате и, остановившись против него, все еще сидящего с опущенной на грудь головой и с выражением деловитости на лице, окликнул его:
- Капут!
- А? - сказал он, поглядев на него исподлобья.
- А ты знаешь, где Марина?
- У мужа?
- А муж-то где?
- А где же? В Калуге.
Капут сталь тереть лоб над переносицей и сморщил брови. Опустив на минуту глаза и снова подняв их, он сказал:
- Значит, в Калуге две Мариныи два Дмитрия?
- Да… И я вот для чего тебя позвал. Нужно показать Марину здешним казакам. Только надо пустить слух, что она не в Калуге, а за городом. Будто в лесу скрывается. Я уже придумал, как сделать. Только ты сначала поговори с нашими казаками. Пойдут они за мною?
И он взял кувшин и сталь наливать из него в стакан. Наливая, он смотрел на Капута.
- А им что? - проговорил Капут, разглаживая усы. - Известно пойдут.
- Ведь если удастся, - сказал Молчанов, ставя одной рукой кувшин с мёдом на то место, откуда его взял, а в другую беря стакан, - ведь если удастся, - ты думаешь в хоромах у этого дурня, хоть он и свинарь, нечем будет поживиться?
Капут молча кивнул головой.
ГЛАВА XVII.
Расставшись с Молчановым, Капут отправился к себе. Он и еще несколько запорожцев занимали старую брошенную баню на огороде.
Товарищи Капута уже легли спать и погасили огонь.
Войдя в баню, он прежде всего зажёг масляный каганец, который поставил на столь.
Потом он стал будить запорожцев, подходя то к тому, то к другому.
Запорожцы спали на полу, на соломе, покрытой потниками из-под седел.
- Эй, - говорил он, нагибаясь и расталкивая их, - послухайте меня, что я вам скажу.
Один из запорожцев сказал ему сонным голосом:
- Отчепнись! Это ты, Капут?
- Я.
- Мы тебе оставили. Ты погляди на столе. Мы тебе и горилки оставили.
- Гм… - сказал Капут, - а не хочешь ли меду, который подают к обеду его пресветлому величеству?
- Чего он там мелет? - проговорил другой запорожец, которого Капут тоже перед тем только-что разбудил и который, промычав что-то, собирался опят заснуть, повернувшись на другой бок. - Чего он там мелет? - повторил он, приподнимаясь и начиная протирать глаза, - А?
- Я говорю, - возвысил Капут голос, - не хотите ли вы меду?
И он выпрямился и поглядывал на запорожцев, крутя, усы.
Отовсюду теперь стали раздаваться голоса:
- Здравствуй, Капут!