Иосаф Любич - Кошуров Чернокнижник Молчанов [Исторические повести и сказания.] стр 18.

ГЛАВА XI.

К городским воротам Калуги с поля подъехали два запорожца.

Они хотели было въехать под арку, но в воротах стояли вооруженные люди. Под аркой было темно, и трудно было определить, что это за войско.

Неясно различались там бородатые и бритые лица, блестели тускло железные доски лат и стволы мушкетов.

Наступал уже вечер.

Большая красная луна поднялась над городом, и её край блестел вверху под аркой.

Из-под арки выступил человек в московском казакине, обшитом по подолу серебряным позументом, и подпоясанный наборным серебряным поясом.

К поясу была пристегнута кривая широкая сабля, с тоже кривым, в виде буквы S медным эфесом.

- Откуда? - сказал этот человек, спрятав руки за спину и намного надменно глядя на запорожцев. У него была рыжая борода клином и почти незаметные редкие усы.

По-русски он говорил не совсем чисто, с каким-то совсем не русским пришепетыванием. Роста он был невысокого. Он смотрел на запорожцев, запрокинув назад голову. Запорожцам сверху была видна только одна эта его остроконечная борода и широкия ноздри над бородой.

- Из-под Москвы, - ответил ему один запорожец…

От морд лошадей, на которых сидели запорожцы, клубился белый пар, ресницы на их глазах были белы от инея. Судя по тому, как глубоко втягивали они бока, запорожцы были дальние люди и проехали, вероятно, не один десяток верст.

- Сами-по-себе? - сказал маленький человек, бывший скорее всего начальником городской стражи, наряженной к этим воротам. - Сами-по-себе или от кого?

- От одного пана, - ответил запорожец. - От одного большего пана. У него нас сто человек.

- Да, нас сто человек, - сказал и другой запорожец, - и это верно, что наш пан - очень большой пан.

- И хочет вместе с нами, - заговорил первый запорожец, - служить его царскому пресветлому величеству. И вы нас пропустите, потому что покамест он едет, нам нужно найти ему дом. А твоя милость будет, должно быть, хорунжий и это твои люди?

- Пусть я буду хорунжий и пусть это мои люди, - ответил маленький человек, задирая еще больше голову, чтобы получше рассмотреть лица запорожцев, - а верно ли, что вы не врете?

- Зачем нам врать?

- А кто тебя знает, зачем. Я - не ты. Если бы я был ты, то я знал бы зачем. А вот пусть подъедет ваш пан, тогда мы его пустим.

- А если нам пан велел подыскать ему дом в городе, пока он едет? Ты думаешь, он тебе спасибо скажет, если ему придется ночевать в возке?

- А то, может, - вставил и свое слово другой запорожец, - тебе спасибо за это скажет его пресветлое величество?

- Пусть они побожатся! - крикнул кто-то в толпе, стоявшей под воротной аркой.

Тогда запорожцы сняли шапки, и один из них сказал:

- Ну, давай божиться.

И, поглядев друг на друга, они подняли глаза к небу и заговорили разом оба:

- Божимся и клянемся, что у нашего пана нас сто человек.

Маленький человек, когда запорожцы стали смотреть на небо, и сам поднял глаза вверх, как-будто мог там что-нибудь увидеть. Он это сделал быстро и сейчас перевел глаза опять на запорожцев, и лицо у него стало недовольное.

Ему казалось почему-то, что запорожцы не придают никакого значения своей божбе и потому именно не придают ей значения, что имеют дело с ним, с татарином.

Он был татарин…

Войско тушинского царика, запершегося в Калуге после того, как он был выгнан из Тушина, почти на две трети состояло из татар. Все городские ворота охранялись татарами, либо приставшими к царику московскими людьми и казаками под начальством татар.

Начальник стражи у тех ворот, где происходила описываемая сцена, назывался Урус.

Он был не простой татарин, а близкий царику человек, его царедворец… Но время было тревожное, и по ночам стражу у городских ворот держали часто цариковы близкие люди. Они опасались и за царика, и за себя.

Урус смотрел на запорожцев, как они, задрав головы, говорили каждый свое, что кому приходило в голову. Сначала один было из них повторял слова товарища, говорил слово-в-слово то, что тот говорил.

Но потом крякнул и, возвысив голос, стал божиться самостоятельно.

Урусу приходилось теперь сразу слушать и того, и другого.

И когда он улавливал смысл слов одного, слова другого пропадали для него, совсем без толку пролетали мимо и замирали в воздухе, где-то позади него, не оставив никакого следа.

Долго-таки они божились, стараясь перекричать друг друга. И это было мучительно для Уруса и хотелось заткнуть уши, потому что что-то там начиналось в ушах, какая-то боль.

- Пусть я буду хорунжий…

И эта боль отдавалась в голове, в мозгу, силящемся напрасно понять то, чего понять было никак нельзя.

- Будет! - крикнул Урус.

- Как твоя милость хочет, - сказали запорожцы.

Они одели шапки и, подобрав поводья, тронули лошадей вперед.

- Нельзя! - крикнул Урус, высвободил руки из-за спины и одну сунул за пазуху, а другою взялся за рукоятку сабли.

Он стал отступать перед запорожцами под арку ворот и что-то тащил из-за пазухи, оглядываясь в то же время назад.

- Не пускать! - крикнул он и вытащил из-за пазухи длинный с тонким стволом пистолет.

Под аркой теперь было совсем темно. Луна поднялась выше и светила через край стены на дорогу, по которой приехали запорожцы.

Запорожцы переглянулись, натянули поводья, и один из них крикнул:

- Да, ты, что-ж, твоя милость, ты, может, думаешь, что мы вдвоем бросимся на весь город?

- А хоть бы вас и совсем не было, - проворчал Урус из-под арки, - мы его и без вас убережем. Тут тебе не Тушино.

- Тушино - не Тушино, - сказал запорожец, - а, небось, он не ваш, а наш. Миром мазанный. Он, небось, христианин. А так-то ты его слуг принимаешь?

Под аркой несколько голосов заговорило разом:

- Ведь божились…

- Что они не крещеные, что-ль? Станут Господне имя зря…

- Княже, может, и правда от какого боярина…

- Спосылать бы кого на царский двор…

И потом кто-то резким голосом крикнул:

- Эй, молодец, а ты скажи, как твоего пана имя, звание?

- А звать нашего пана Молчанов! - крикнул один из запорожцев.

Под воротами опять заговорили, но вполголоса.

Трудно было разобрать, о чем говорят там.

Запорожцы подумали, что, должно быть, у царика дела не совсем хороши: у них, у запорожцев, этого не водилось, да и ни в одном войске не водилось, чтобы простые рядовые казаки где-нибудь на карауле в присутствии начальника караула советовались между собой так, как сейчас советовались караульные Уруса.

Запорожцы слышали среди других голосов и голос Уруса. Но, судя по тону его голоса, он не сердился и не старался водворить порядок: он тоже советовался.

Голоса под воротами стихли, и опять вышел Урус. Сердито он спросил, мотнув головой вверх:

- Какой это Молчанов?

- А что еще в Тушине был… с Салтыковым…

- Пропустишь, что ли?

- Проезжайте, - так же сердито сказал Урус.

Молчанов с собой привел в Калугу действительно около сотни казаков.

Он им платил хорошее жалованье - из Азейкиной казны.

После того, что произошло на Азейкином постоялом дворе, оставаться в Тушине Азейке было невозможно.

Но нельзя было также и уйти в бега, имея охрану всего из семи запорожцев.

Не случись того, что случилось, Молчанов мог бы спокойно двинуться в путь, сопровождаемый этими семью запорожцами.

Но дело осложнилось так, что, казалось, никак не выпутаешься из создавшегося положения, когда по приказанию Молчанова запорожцы обезоружили и перевязали приказных стрельцов.

От стрельцов можно было бы отделаться гораздо проще. У Молчанова едва было не сорвалось слово, равносильное для стрельцов смертному приговору.

Но он вовремя сдержался.

Было легко перебить стрельцов и самим бежать. Но тогда бегство его и Азейки скоро открылось бы. Была бы наряжена погоня, и их где-нибудь настигли бы.

Молчанов распорядился иначе. Связанных стрельцов поместили в одних из тех саней, на которых стрельцы приехали.

На другие сани Азейка сложил все свое добро, хранившееся у него в погребе, и бочонок с вином. В эти сани сел он сам и с ним Молчанов. А баб, т.-е. Азейкину дочь и приехавшую с Молчановым еврейку, усадили в возок. За кучера на облучке возка сел один из запорожцев.

Выехали из Тушина под-вечер, проехали верст пять по большой дороге и свернули в лес.

Молчанов всю свою жизнь мыкался по разным местам - и по Москве, и по Украйне, и в Польше.

Имел он возможность хорошо узнать и запорожцев и знал за ними одну хорошую черту. Если нанимались за деньги и деньги им платили аккуратно, они никогда не изменяли.

Нанявшихся и изменивших тем, кто их нанял, они презирали и к себе не принимали. Это считалось по-ихнему одно и то же, что украсть у своих.

Поэтому Молчанов доверился им совершенно.

Из Тушина им удалось выехать никем незамеченными. Стало-быть, если бы начались от приказа розыски и стали бы допрашивать тушинских мужиков, куда девались посланные за Азейкой стрельцы, мужики сказать об них ничего не могли.

Тогда посланные с розыском кинулись бы искать след и в конце-концов, всего вернее на след напали бы. Одно могло помочь беглецам укрыться от погони: если бы пошел снег и замел бы следы от саней, от возка и от лошадей, на которых ехали запорожцы. Но рассчитывать только на случай было не в характере Молчанова.