Иосаф Любич - Кошуров Чернокнижник Молчанов [Исторические повести и сказания.] стр 10.

С криком и свистом гнали эти люди лошадей мимо уже снятых рогаток и кричали встречным стрельцам, чтобы шли за ними, помогать громить салтыковский двор.

И стрельцы, подобрав полы кафтанов и держа алебарды кто на плече, кто подмышкой, бежали за ними, не для того, конечно, чтобы помогать им, а, чтобы водворить порядок.

Но порядок было мудрено восстановить. И особенно это стало трудно, когда оборался народ.

Салтыкова не любили в Москве.

Протискиваясь в толпу, боярин кричал:

- Где мои? Гей! Ванюшка, Игнат Григорьев!

И вращал из стороны в сторону совсем обезумевшими от гнева и совсем почти немигающими глазами.

- Здеся мы! - раздавалось там и тут в толпе. - Православные, пропустите.

Боярич в гневе нечего не видел и не слышал, чувствовал только, что кругом него толпа. Но для него у этой толпы не было ни лиц, ни слов, ни криков.

Вдруг что-то красное метнулось ему в глаза и, сосредоточив внимание на этом красном, он сообразил, что это стрелец.

- Вот это так! - крикнул он стрельцу. - А где еще?..

Много вас собралось? Да что же ты стоишь как пень?

И охватил обеими руками застывшую у стрельца подмышкой алебарду. Стрелец тоже прихватил алебарду другой рукой.

Но боярин был силен.

- Ратуйте! - закричал стрелец н выпустил из рук алебарду.

Кругом была толпа. Стрельца сейчас же оттеснили от боярича.

Кто-то ему сказал:

- Чего горло дерешь? Слыхал, они у него троих людей зарезали, собаки.

Никто еще не понимал, зачем бояричу занадобилась алебарда, когда из кармана у него торчала ручка пистолета. Многие так и ожидали, что выпалит из этого пистолета в Салтыкова.

Но боярич подбежал к саням, прислонил к ним алебарду длинным как оглобля древком в снег, а топором на отводу и ударил по древку сверху ногой.

Древко надломилось.

Тогда он и совсем переломил его на колене; охватив затем алебарду за обломок древка, он бросился с этим оружием, так ловко и быстро, превращенным в топор, обратно.

Салтыков закричал со стены:

- Стрельцы, что-ж вы смотрите!

И быстро нагнулся.

Боярич имел в виду сбить алебардой замок на воротах и для того именно и укоротил древко, чтобы было удобнее: ворота были под низкой аркой и с алебардой как она была раньше, здесь негде было повернуться, не хватало места для размаха.

С этим именно намерением он и бросился через толпу, опять ничего не видя и не слыша.

Но Салтыкова он не мог не видеть.

И когда он его увидал и услышал его голос, он крикнул:

- А, Иуда!

И швырнул в него алебардой с такой силой, что перелетев через голову (Салтыков едва успел нагнуться), она, сверкая, пронеслась далеко в глубину двора.

- Бей его! - кричал боярич.

И опять заметался, ища чего-то около себя на снегу. Но около ничего не было.

Он опять закричал:

- Ванюшка!

Но его дворяне, во всем ему следуя, обезоруживали стрельцов, стараясь завладеть их алебардами. Дворянам помогал кое-кто из толпы, так как всем стало известно, что один из салтыковских "ближних людей", да еще не кто-нибудь, а чернокнижник и ведун, зарезал нынешней ночью троих "вьюношей".

В толпе были и старики в шубах, подпоясанных ради праздника белыми полотенцами, с праздничными расписными посошками в руках.

И старики грозили своими посошками Салтыкову и смотрели алчно, протискиваясь вперед, чтобы видеть, как будут бить этого вельможу, представлявшегося им сейчас в роде тех "злых вельмож", о которых говорится в житиях и которые, служа диаволу, всячески казнили и мучили отроков и вьюношей…

Ибо Салтыкова в народе считали тайным католиком, согласившимся с польским королем извести православную веру.

Шум, крики и галденье стояли над толпой. И вся толпа понемногу приняла угрожающий вид.

- Ой, пане, пане! И вы не знаете, что сделалось!

Стрельцам кричали:

- Ироды! Сказано вам: давай! Мы в ответе!

Рядом причитали старики о трех вьюношах и тоже усовещали стрельцов…

Однако стрельцы и не сопротивлялись особенно. Из ножен у них повытаскали сабли и посорвали мушкетные патроны с широких перевязей.

Толпа хлынула ближе к дому и, как волна пеной, блеснула обнаженными саблями и алебардами.

Салтыков ушел со стены, а вместо него на стене появились его "ближние люди", все до одного вооруженные мушкетами.

У запалов мушкетов горели фитили.

Но и дворяне высекали огонь при помощи кремня и огнива на виду у защитников салтыковского двора, присев на корточки и держа пистолеты на коленях.

Древний старичок, протиснувшись в первый ряд, опираясь на посошок, стыдил салтыковских людей, называл их богоотступниками.

Глава XIII.

Дело могло кончится кровью.

Но стоявшие на стенах салтыковские люди стали вдруг кричать в толпу:

- Глядите! Филин бежит.

Старичок, стыдивший их богоотступничеством, видя, что все они повернулись в одну сторону, сначала смешался, а потом приложил руку к уху и сказал:

- Ась?

- Про Филина кричать, - сказал кто-то около него и еще кто-то крикнул наверх салтыковским людям:

- Ей- Богу?

- Что там? - сказал и боярич, обращаясь, однако не к салтыковским людям, а к своим.

Но ему ответил один из салтыковских:

- Филин тут!

И так как он не понимал, про какого это филина начался вдруг разговор между осажденными и его людьми, то ему разом стали объяснять и со стены, и около:

- Филин, жидовик…

- Который масляные часы делает…

- Еще у него дочь гадает.

- Старик такой в очках.

Филин был в длинной шубе совсем ему не по росту, и оттого волочившейся по снегу…

Шуба была распахнута, потому что он бежал, размахивая руками… И что всего чуднее - на его ногах были только полосатые чулки и домашние туфли, в которых на улицу он выходил только летом.

И шапки на нем тоже не было, а была одна черная ермолка.

Он бежал посреди улицы, а не около стен, как всегда, и то поднимал руки над головою, то бил себя кулаками в грудь.

Когда он добежал до толпы, то остановился только на одну минуту и сейчас же бросился в толпу, крича:

- Ой, пустите же меня до вашего пана, у которого этот бродяга заколол трех молодых людей.

Услышав, что он кричит, так как в толпе стало вдруг тихо, и один только этот вопль и дребезжал теперь полный слез в морозном воздухе; боярич стал расталкивать толпу и закричал тоже так, что все его слышали.

- Не тронь его! Давай его сюда!

И сейчас же расступилась толпа, и он увидел прежде всего белую рубаху с расстегнутым воротом и волосатую грудь, которую царапали судорожно сведенные красные от мороза пальцы с желтыми грязными ногтями.

Рубаха была не только расстегнута, но и разодрана…

Потом Филин схватился за голову, за свои седые длинные пейсы, и когда сейчас же он протянул к бояричу руки, у него под ногтями осталось несколько этих седых волос вырванных из пейсов.

Он упал на колени и хотел обнять ноги боярича, но тот отступил.

Тогда Филин опять простер к нему руки, и его голос снова забился в безграничной скорби, задребезжал, застонал и заплакал:

- Ой, пане, пане! И вы не знаете, что сделалось! И вы не знаете, кто он. Он великий волшебник… И он убил ваших людей, и увез мою дочь… Ой, пане, я знаю, куда они убежали… Они убежали в Тушино… Вот куда они убежали… Ой, пане, спасите мою дочь!

- Стой, ты! - крикнул боярич, так как Филин бросился опять к его ногам и ловил их своими красными пальцами, которые от холода уже начинали синеть.

Боярин опять отступил. Тогда он пополз за ним по снегу и за ним волочилась его шуба. Туфли свалились с его ног. Сквозь старые прорванные чулки желтели ступни ног.

Боярич закричал:

- Держите его под руки!

Филина подняли.

- В Тушино, говоришь!

- Ой, в Тушино.

- А давно?

Уж отзвонили колокола.

Кто-то подкатил палочкой к его ногам туфли.

И кто-то, сказав угрюмо: "Чего гнушаешься? Тоже человек", - взял туфли в руки, вытряхнул из них снег и поставил так, чтобы Филину удобно было всунуть в них ноги.

Он и сделал это, всунул ноги в туфли.

Боярич сказал, раздумывая:

- Догоним ли?

И спросил у Филина:

- На чем поехали?

- В санях…

- Знаю, что не на телеге… Лошадей сколько?

- Одна.

- Одна?

- Одна.

- Догоним! - крикнул боярич. - Давай лошадей! Пустите!

И направился к саням.

***

В Москве в то время в Кремле уже стояло польское войско, и Москва уже присягнула на верность Владиславу-королевичу. Распоряжался всем в Москве гетман польский Жалевский да боярин Салтыков, много потрудившийся для избрания на московский трон сына польского короля.

Когда боярич выбрался из Москвы на большую дорогу, его настиг отряд польской конницы и заставили вернуться.

Молчанов так и сгинул с тех пор. В Москве его уже больше не видели. Но рассказывали, что он действительно приютился у тушинского царька.