- С острова N?
- С острова Фереор… Фер-е-ор, ты понимаешь?.. Жила самородного железа, как в аэролитах… потому что ведь это аэролит… А сверху золотой утес, гора в девятьсот метров вышины… Вот такими камешками (и с этими словами я вытаскиваю из другого кармана: один, два, три других самородка, немного помельче, и кладу их на стол), вот такими камешками наполнены трюмы "Эребуса II". Две тысячи тонн. Восемь миллиардов франков золотом.
Я слушал свои слова и наблюдал свои жесты, как посторонний равнодушный свидетель.
Магические слова и вид желтых камешков, носящих еще на себе следы хлористого золота, заставили банкира только слегка нахмурить брови. Он внимательно смотрит на меня, изучает мое лицо. Он видит, что я не сумасшедший и говорю правду.
- Рассказывай! - приказывает он.
В пять минут, с поразившей меня самого точностью и ясностью, рассказал я ему подробно то, о чем наш беспроволочный умолчал из осторожности.
- Если вы только не были все жертвой коллективной галлюцинации. Но нет, эти самородки слишком реальны…
Концом пальцев он перекатывает их по столу, потом продолжает:
- Скажи мне, где сейчас Барко?
- У морского министра, адрес которого он поехал узнать в министерстве.
Торопливо Ривье смотрит в телефонную книжку и звонит:
- Алло, господин министр. У телефона Жан-Поль Ривье. Вы одни? А! У вас капитан Барко? Отлично! Он вам рассказал? И показал свои самородки? Нет, больше ничего, спасибо. Мы поговорим об этом позже. Да!
Когда вы кончите с капитаном Барко, пришлите его ко мне.
И теперь, как будто он только теперь осознал всю важность положения, он встает, наклоняется ко мне, целует крепким мужским поцелуем:
- Ах, мой старый друг! Ты заслуживаешь благодарности нации и получишь ее сверх той, которую я готовлю тебе… Ты приносишь Франции золото, в котором она так нуждается.
Это был единственный признак нервности, который я заметил в этом человеке, ставшем в несколько часов самым богатым человеком в мире, потому что несмотря на официальную реквизицию "Эребуса II", которая давала правительству право потребовать свою часть сокровища, Жан-Поль Ривье все же оставался владельцем судна: половина груза принадлежала ему по праву… Четыре миллиарда золотом! Но он сам считал, что такая сумма несовместима с частной собственностью, и предназначил ее целиком Франции.
- Это золото послужит поднятию франка… При посредстве моего банка, с одной стороны, и при содействии Французского банка, с другой… Что ж, теперь семь часов…. Мы немного подкрепимся, а потом за дело.
Несмотря на доверчивость, которую проявляют некоторые политические и финансовые учреждения, не могло быть и речи о том, чтобы сразу предпринять что-нибудь. Прежде всего необходимо было показать, за отсутствием острова, который был слишком далеко, груз "Эребуса II" двум лицам, предназначенным стать союзниками Жана-Поля Ривье в его работе по поднятию франка, т. е. управляющему Французским банком и премьер-министру.
Как и самого Ривье, неоднократные и таинственные послания капитана корвета подготовили их обоих к важному событию, и они с большим самообладанием выслушали в кабинете банкира мой рассказ и осмотрели самородки и снимки острова, которые в виде дополнительных доказательств продемонстрировал им капитан Барко. Во всяком случае, доказательства эта были приняты, как временные и некоторым образом условные. Я видел это по тому, с какой поспешностью они приняли предложение Ривье поехать взглянуть на трюмы "Эребуса II".
- Ночной полет в Шербург не страшит вас, господа? И вас также, капитан? Ни тебя, Антуан? Хорошо… Я только позвоню в Бурже и везу вас всех четырех в моей машине на аэродром.
В девять часов вечера мы были в Бурже. На широком плацу, освещенном снопами света прожектора, огромный аэробус поднимался в высь, в тот момент, как мы подъехали.
- Это англичане, которые очень торопятся вернуться в Лондон, - объяснил нам служащий. - Пожалуйста сюда, господа.
Весь белый при свете электричества гудел уже ожидающий нас авто-лимузин.
Конечно, из всей компании, только мы, Барко и я, впервые пользовались этим ультрамодным способом передвижения. Остальные трое - магнаты власти и финансов - давно привыкли к нему и так же спокойно устроились в креслах нарядной кабины, как в спальном вагоне.
Барко скромно уселся в самой глубине кабины, его смущало не столько воздушное путешествие, как социальное положение спутников. Я же благодаря независимости моего характера чувствовал себя одинаково свободно в любом обществе; кроме того, обстоятельства минуты уравнивали нас более или менее всех пятерых… и даже всех шестерых, считая пилота впереди, запертого в своей стеклянной клетке. И лишь простое уважение к людям помешало мне обнаружить мои первые впечатления от воздушного крещения.
Оттого ли, что мне пришлось их затаить, впечатления эти неизгладимо врезались в мою память на всю жизнь.
Какое божественное наслаждение, в ту минуту, когда в гудении мотора вдруг чувствуешь, что отделяешься от земли и летишь!
Какое торжествующее опьянение, - видеть сквозь стекла закрытой кабины освещенное поле, когда все огни окрестного пейзажа опускаются, отодвигаются все дальше и дальше, исчезают у вас под ногами!
Ах, как бы мне хотелось быть одному в открытой гондоле, на вольном ночном воздухе, встать во весь рост с развевающимися по ветру волосами, протянуть руки в этот простор, кричать о восторге человека, торжествующего над воздухом, о счастьи жить в этот век чудес!
Но я скрывал в себе это смятение чувств. Мои спутники, прочно усевшись в легких кожаных креслах, закурили сигары и папиросы и спокойно беседовали. Не приходилось даже повышать голоса в этой кабине, куда проникал лишь очень заглушенный шум моторов. Даже капитан Барко перестал смотреть на громадную светящуюся площадь Парижа, исчезающего на горизонте "с левого борта сзади", и прислушивался к разговору. Вскоре я увлекся этим разговором и лишь урывками думал о нашем полете, например при поворотах, когда ночной пейзаж, казалось, поворачивался вокруг собственной оси, и внутри было такое ощущение, будто "обрываются кишки", пo картинному выражению капитана Барко.
Я наивно воображал себе, что немедленная утилизация восьми миллиардов вызовет единогласное одобрение всех трех властелинов. Но мне пришлось очень скоро разубедиться. Только один Жан-Поль Ривье стоял за этот способ. Господин Хото (управляющий Французского банка) хотел действовать постепенно. А премьер опасался последствий револьвации франка и проповедывал постепенный и очень медленный выкуп банкнот.
Мне, как профану, доводы каждого из собеседников по очереди казались самыми убедительными. Я понял вскоре, что задача была не из простых.
- Если вы оставите в обращении то количество банкнот, которое имеет хождение в настоящее время, - воскликнул на своем южном акценте господин Жермен-Люка, - то Франция, при таком исчезновении ходовой монеты будет чувствовать себя, как бывший толстяк в платье, ставшем ему слишком широким.
- Я допускаю такое затруднение, - согласился господин Хото. - Сначала будет заторможен экспорт и произойдет падение рыночных цен, что втечение нескольких недель, а быть может и месяцев будет тормозить торговлю… Но неужели из-за этих затруднений вы не решитесь вылечить вышеупомянутого толстяка?.. Возвращаюсь к вашему сравнению.
- Тут срочно требуется хирургическое вмешательство, - заявил Ривье.
- Срочно? Гм! Мы ужа шесть лет ежеминутно ждем катастрофы, а все остается попрежнему… Общественная жизнь не нарушается.
- Но это не может длиться бесконечно. Смотрите пример Германии…
- Это совсем другое дело.
- Неважно. К счастью, на этот раз мы не совсем подчинены вам, чтобы действовать по вашей доброй воле, господа политики. Техники берут дело в свои руки под свою исключительную ответственность, вам надо будет только поддержать их перед страной.
- Это хирурги, которые будут оперировать больного, не спрашивая его согласия.
- Так вы бы хотели плебисцита?
- Это невозможно при настоящем положении вещей! Вы сами понимаете. Мы не можем рисковать успехом, допуская проволочку.
- А если правительство наложит "veto" на операцию?
- Плебисцит свершится сам собой. Вся нация стала бы вас порицать… Вы были бы сброшены… А потом, если правительство имеет власть над Французским банком, то ведь банк Ривье свободен в своих действиях. Впрочем, операция, как вы говорите, т. е. выпуск золота "Эребуса II", лишь немногим ускорит ход событий. Одного объявления о том, что в хранилище банка имеется восемь миллиардов золота и такое же количество находится в пути, достаточно, чтобы поднять ценность бумаг до золотого уровня.
- Довести бумаги до ценности золота? Так вы хотите опрокинуть национальную экономику, вызвать катастрофу, разорить сотни тысяч французов?..
- Неважно, если мы спасем Францию, если восстановлением франка мы создадим легкую и счастливую жизнь остальным французам… Наши действия должны следовать естественным законам, они должны быть велики, как сама природа, которая считается только с целыми народами и жертвует ради них отдельными личностями. Я скромно прервал его:
- Но не боитесь ли вы также, господа, что такой чрезмерный наплыв золота в конце концов понизит цену самого золота, как металла?
Все три магната посмотрели на меня с жалостью: