– Товарищи казаки! Я понял вашу позицию, явное неприятие новой власти. По крайней мере теперь губисполком убедился. Наше неумение работать, наши перегибы с офицерством отрицательно сказались на авторитете Красноярского Совета рабочих и солдатских депутатов. Мы взяли власть у безвластия. Вы видите, какой хаос и неразбериха творятся в стране. Денег нет, топлива нет, продовольствия нет. Десятки тысяч беженцев хлынули из центральных районов России в Сибирь. Каледин на Дону разогнал Советы и ввёл военное положение. Немцы теснят наши войска. Почти в каждой губернии действуют свои временные правительства. Создали кучу лоскутных республик. Армия пока ещё не стреляет в сибиряков. И вот мы, большевики, пытаемся навести порядок в разваливающейся стране. Без жесткой дисциплины нельзя добиться порядка! А вы нас не признаёте. Это ваш выбор, товарищи казаки! Я бы просил, чтобы енисейское казачество воздержалось от контактов с Калединым! На Дону льётся кровь. Я не хочу, чтобы и Сибирь обагрилась кровью!
– Не будете ущемлять наши права, казаки воздержатся от военных выступлений. Прошу и гарнизон не провоцировать на конфликт с нами! – сказал Ананий Гордеевич Шахматов.
Урядник Макар Скобьев зачитал резолюцию дивизионного собрания:
"13 декабря обсуждался вопрос о текущем моменте вообще и об отношении к власти Советов рабочих и солдатских депутатов, в особенности.
Представителями исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов и солдат гарнизона был задан вопрос:
а) Признают ли казаки власть Советов и желают ли подчиниться её требованиям?
Заслушав представителей исполкома и вышеизложенную ими резолюцию, после пятиминутного перерыва подавляющим большинством голосов при шести воздержавшихся принята следующая резолюция:
Признавая, что мы, казаки, имели своё войсковое управление, выдвинутое двумя общими съездами енисейских казаков, и резолюции из станиц о непризнании советской власти, мы, казаки Красноярского дивизиона также не признаём её впредь до установления власти Учредительного собрания как выразителя воли всего народа. Но заявляем, что никаких активных выступлений делать не будем, а также просим товарищей-солдат против нас не выступать.
Резолюция, предложенная представителями исполнительного комитета и солдат гарнизона, не получила ни одного голоса.
Председатель собрания: вахмистр А. Хохлов.
Секретарь собрания: казак А. Безов".
Конечно, лицемерил Яков Фёдорович Дубровинский, сказав казакам, что их нейтралитет достойнее мятежа Каледина. Его, как председателя губисполкома, страшило, что этот нейтралитет хрупкий, словно тонкий лёд, и может быть внезапно нарушен дивизионом. И тогда, как в 1905 году, казачья конная лава раздавит и рабочих депо, и рабочих железнодорожных мастерских, и Советы, и всех, кто поднимет на неё руку. А в воздухе попахивает кровью. Советы, опьянённые взятой властью, спешат показать свою силу. Они экспроприировали чужие здания, автомобили, типографии. Закрывают враждебные им газеты, разоружают офицеров, противников власти сажают за решётку. И всё по указке из Петрограда. И не понятно Дубровинскому, то ли там, в верхушке, провокаторы, то ли предатели революции! Материя первична – дух вторичен. Сейчас, наоборот, дух первичен. Казак ли, рабочий, солдат или офицер – не важно! Лишь бы он впитывал их убеждения! Для него несущественно, в какую тогу рядится наш дух! Думает, что не только дивизион, но и всё енисейское казачество доставит большевикам немало хлопот. Главное, казаки духом стойки, не то что гарнизонники. У них за душой никакой идеи! На гарнизон особой надежды нет! Сулаквелидзе – не командир, а размазня! Им бы Сотникова заполучить у эсеров! Он – сильная личность! И бороться с ним будет нелегко, тем более, что облечён доверием казачества. Он никогда не оглядывается назад. Он добился, что о политике казаки думают одинаково. А достичь единства действий дивизиона – ему гораздо легче, чем единства мыслей.
Сели в машину.
– Меня – в губисполком, комитетчиков – в штаб гарнизона! – сказал он раздосадованно водителю.
Механик со лба передвинул на глаза кожаные очки с круглыми стёклами, как у воздухоплавателя, крутнул несколько раз ручку и сел в кабину дребезжащего автомобиля.
– Помните, комитетчики, с казаками сладу не нашли. Придётся вам или ещё раз идти на переговоры, или разоружить их пушками. Словами мы их не убедим. У них единомыслие, потому что живут по казацкому закону. А мы, как власть, пока незаконные, – пытался пронять солдатские души двух агитаторов старый подпольщик Дубровинский.
Механик остановился у здания бывшего губернского управления. Председатель губисполкома пожал гарнизонникам руки и вышел из машины. Вечерело.
***
Александр Сотников в редкие свободные дни вместе с Шарлоттой сажал маленького Эрика на саночки и гулял по Бульварной улице до самого университета, любуясь покрытыми хрустальным инеем домами, обгоняющими друг дружку пролётками и даже скамейками для отдыха. Слева, под руку, он вёл Шарлотту, а правой вёз саночки с сыном. Иногда с ними прогуливался Александр Фильберт, служивший в Отдельной Сибирской запасной горной артиллерийской батарее. Вот и сейчас он взял саночный поводок у Александра и побежал с салазками по улице.
– Не урони племянника, Сашок! – крикнула вдогонку сестра.
– Ничего, казак должен уметь падать не только с коня, но и с саночек! – ответил Фильберт, убегая дальше и дальше от четы Сотниковых.
Шарлотта в беличьей шубе под цвет инея, в шнуровых ботинках. Руки в муфте, а на голове боярка. Александр по форме: папаха, полушубок, шаровары с лампасами и сапоги. Только без портупеи. Идут медленно, разговаривают. Шарлотта, склонив голову чуть набок, заглядывает в глаза:
– Мне страшно за тебя, Саша! Ты такой резкий! Я видела, как ты взбеленился, когда прочитал в газете о бесчинствах совдепов. Глаза сверкали ненавистью, ты в тот миг никого бы не пощадил. Взмахнул бы шашкой – голова с плеч! Ты же устойчив в своих принципах! В тебе, кроме диктатора, должен быть и дипломат. Иначе, я боюсь за твою жизнь! Сейчас гибнет столько людей без суда и следствия! Нам бы втроём забраться в глухую тайгу, поселиться в заимке и переждать лихое время. И никто нам больше не нужен: ни царь-батюшка, ни твой казачий дивизион, ни твои норильские руды. Никто! Лишь нас трое – и тайга!
– Мне тоже страшно, Шарлотта! Пугает, что по ряду обстоятельств я сейчас не могу делать то, чем заполнена моя душа. Но я, при всей моей большой любви к тебе и Эрику, не смог бы отгородиться от мира и переждать опасности вдали от людей. Моя душа и сейчас, и тогда была бы не на месте. Я бы не выдержал таёжной тишины, когда, как говорят, на миру решается судьба России. Судьба моих родных, угольных и медных копий, твоих магазинов и лавок, наконец, судьба нашего сына! Нельзя допустить, чтобы Александр Керенский или уважаемый мною старик Потанин решали нашу с тобой судьбу. Мы должны сами её вершить. И мы, военные, должны играть главенствующую роль в определении судьбы Отечества, даже если это будет стоить наших жизней.
– Наверное, мы не вовремя родились, Сашок! Хотя счастье не обошло нас стороной. Но сейчас обстоятельства сильнее нас. Чувствую, оно начинает рушиться. Смута всегда гибельна для многих людей. История тому подтверждение, – грустно сказала Шарлотта.
– Человек не выбирает время своего рождения. Это судьба даёт ему шанс родиться и вписаться в него или остаться на его обочине. Я и вписываюсь в него со всеми горестями и радостями.
За университетским городком в лучах солнца серебрилась тайга. Где-то далеко, над соснами, вздымалась снежная пыль от съезжавших с веток пушистых шапок и переливалась многоцветным колеблющимся маревом. Слева от Татарской слободы виднелся короткий отрезок Томи, почти слившейся со снежными берегами. А по Почтамтской туда-сюда шли студенты, как в мирное время, когда не было ни германской войны, ни революции. И какое сегодня правительство в Петрограде или Томске – им наплевать! У них своя студенческая республика, у них свои короткие и быстротекущие студенческие годы и им хочется как можно больше почерпнуть знаний для оставшегося впереди отрезка жизни.
Александр остановился и долго смотрел на это муравьиное движение молодых людей.
– Вот так и я сейчас беззаботно бы плёлся с конспектами к тебе на свидание, не обременённый ни казачьим званием, ни тысячами станичников, ни нашим сыном Эриком, а лишь одной тобой! Хотя и у студентов – свои заботы! А сынок для меня – не забота, а – радость. Наверное, всё что со мной происходит сейчас, предопределено моей короткой жизнью. Я это чувствую сам и тороплюсь жить. Я ещё не испытал праздности и беззаботности. В детстве – маленький станок в низовьях Енисея, малолюдность, бескрайняя тундра, няня, рисование и книги. В восемь лет – высылка родителей, невозможность всегда быть с отцом и матерью. В двенадцать лет – политехникум, в пятнадцать – гибель отца, в двадцать – институт, в двадцать четыре – женитьба, армия, в двадцать пять – Эрик, в двадцать шесть – командир дивизиона и атаман Енисейского казачьего войска, депутат Сибирской областной думы. Как видишь, судьба нанизывает новые и новые кольца на стержень моей жизни, поднимая на такие высоты, о которых я и не мечтал. Я пока ни разу не отказался от её подарков. И думаю, не надо судьбу огорчать отказом. Я беру всё, что посылает она мне, ради одной великой цели моего деда Киприяна: освоить Норильские горы и Северный морской путь. Думаю, с теперешними моими титулами мне легче будет добиться её. И я покоряю всё, что мне даёт судьба, ради тебя, моя дорогая Шарлотта! Мною движет моя любовь к тебе с тех пор, как двенадцатилетним мальчонкой я увидел тебя. Я хочу, чтобы ты гордилась мной!