О государь, у меня нет сил описать его мольбы, убеждения и уговоры. Много раз он спускался в лодку и снова поднимался на балкон; наконец он схватил меня, поднял, решив увезти силой. Я закричала, позвала на помощь. Шум услышали, кто-то проснулся, кто-то спешил в мою комнату, нужно было бежать, чтобы не быть застигнутым.
Он прыгнул в лодку; я же, чувствуя, что его сердце отрывается от моего, замертво упала на пол.
Меня нашла Беатриса…
И сейчас Мерседес была почти так же взволнована, как в ту роковую ночь; рыдая, она ломала себе руки и, по-прежнему стоя на коленях, так обессилела, что прислонилась к креслу.
- Передохните, сеньора, - суровым, холодным тоном произнес дон Карлос, - я могу уделить вам всю ночь.
Наступило молчание, слышались лишь стенанья доньи Мерседес. Дон Карлос не шевелился; его можно было принять за изваяние, он так владел собою, что даже дыхания его не было слышно.
- И вот любимый уехал, - продолжала донья Мерседес; казалось, что с этими словами душа ее отлетела. - А через три дня к отцу пришел его друг - дон Франсиско де Торрильяс.
Он сказал, что ему нужно наедине поговорить с отцом о важном деле.
Старики уединились в кабинете.
Оказалось, дон Франсиско пришел к отцу просить моей руки от своего имени и от имени своего сына.
Его сын страстно любил меня и заявил, что не может без меня жить.
Ничто не могло так осчастливить отца, как это предложение, но одна мысль смущала его.
"А известны тебе, - спросил он своего друга, - мои денежные дела?"
"Нет. Но мне это безразлично".
"Я ведь разорен", - произнес отец.
"Ну так что же?"
"Разорен вконец!"
"Тем лучше", - ответил друг.
"Как же так - тем лучше?"
"Я богат, моего богатства хватит нам обоим, и как бы высоко ты ни оценил сокровище, которое ты отдаешь нам, я смогу заплатить за него".
Отец протянул руку дону Франсиско.
"Я разрешаю дону Руису сделать предложение моей дочери, - произнес он, - если Мерседес даст согласие, то будет его женой".
Я провела три ужасных дня. Отец, не подозревавший о причинах моего недуга, навещал меня каждый день.
Через десять минут после ухода дона Франсиско он уже был у меня и рассказал обо всем, что произошло.
Всего четверть часа тому назад я не могла себе представить, что стану еще несчастнее; оказалось, я ошиблась.
Отец ушел от меня, объявив, что завтра ко мне придет дон Руис.
У меня не хватило сил отвечать ему, когда же он ушел, я почувствовала невыносимую подавленность.
Однако мало-помалу оцепенение стало проходить, и я начала раздумывать о своем положении - мне чудилось, что передо мной не страшные тени прошлого, а призрак будущего.
Самым страшным было то, что я вынуждена была скрывать от всех роковую тайну. О! Если б я могла кому-нибудь довериться, я бы, право, не страдала так.
Наступила ночь. Беатриса хотела остаться около меня, но я отослала ее, чтобы выплакаться в уединении.
Слезы лились рекой, государь, и уже давно пора бы им иссякнуть, но Господь в доброте своей сделал их источники бездонными.
Постепенно все затихло, и я вышла на балкон, где была так счастлива и так несчастна.
Мне казалось, что любимый снова должен приехать.
О, я еще никогда не призывала его так горячо, от всего сердца.
Если б он вернулся, я бы, мысленно умоляя отца о прощении, не сопротивлялась больше: бежала бы и всюду следовала за ним, куда бы он ни пожелал.
Появилась лодка, кто-то плыл вверх по Гвадалквивиру и пел.
Нет, это был не его голос, да ведь он всегда плыл молча, но я поддалась игре воображения и, протягивая руки к рожденному мною призраку, стала звать:
- Приди, приди, приди!
Лодка проплыла мимо. Разумеется, рыбак не обратил внимания на слова, раздавшиеся в темноте, на женщину, склонившуюся к нему.
Но, видимо, он почувствовал, что крик в ночи исполнен страдания, и, проплывая мимо, умолк, а запел снова, когда лодка была уже далеко.
Вот она исчезла из вида; я осталась одна; наступила тишина, когда словно слышится дыхание природы.
Звездное небо отражалось в воде; я будто повисла в воздухе; пустота притягивала меня, хотя от нее кружилась голова. Я была так несчастна, что мне хотелось умереть. От мысли о смерти до нее самой был всего один шаг… Сделать его было совсем просто: внизу, в трех футах от меня, могила открывала мне объятия.
Я чувствовала, что голова моя склоняется, тело перевешивается через перила балкона, а ноги вот-вот оторвутся от пола.
И вдруг я вспомнила о ребенке.
Ведь, кончая с собой, я совершала не только самоубийство, но и убийство.
Я отпрянула от перил, закрыла решетку, а ключ швырнула в воду, чтобы не поддаваться горькому искушению, пятясь, вошла в комнату и бросилась на постель.
Время текло медленно, на душе было тоскливо.
Но вот разгорелась заря, послышался шум дня. Беатриса отворила дверь и вошла ко мне.
Начиналась обычная жизнь.
В одиннадцать часов пополудни Беатриса сказала, что пришел дон Руис: его прислал мой отец.
Я уже приняла решение и велела дону Руису войти.
Он держался робко, но сиял от счастья, так как отец сказал ему, что нисколько не сомневается в моем согласии.
Но, бросив взгляд на меня и увидев, что я бледна и холодна, он вздрогнул и тоже побледнел.
Я подняла на него глаза и стала ждать.
Голос изменил ему, раз десять он пытался сказать о том, что его привело ко мне…
Он говорил, и ему, должно быть, казалось, что его слова разбиваются о непроницаемую стену, заслонившую мое сердце.
Вот наконец он признался, что уже давно любит меня, что наша свадьба - это дело решенное, ибо так договорились наши отцы, и что недостает лишь моего согласия, чтобы он стал самым счастливым человеком на свете.
"Сеньор, - ответила я твердым голосом, поскольку ответ я обдумала заранее, - я не могу принять предложение, оказывающее мне честь".
Мертвенная бледность покрыла его и без того бледное лицо.
"Боже мой! Да почему же?" - спросил он.
"Потому что я люблю другого и через семь месяцев стану матерью".
Он пошатнулся и чуть не упал.
Это признание, сделанное человеку, которого я видела до того не больше пяти-шести раз, говорило о моем безнадежном отчаянии, ведь я даже не просила сохранить тайну, доверившись его благородству; настаивать он уже не мог.
Он склонился передо мной, поцеловал подол моего платья и вышел, проговорив лишь такие слова:
"Да хранит вас Господь!"
Я осталась одна.
Я все ждала, что вот-вот явится отец, и дрожала, думая о том, что надо будет во всем признаться; но, к моему великому изумлению, он не заговорил об этом.
Перед обедом я попросила передать, что мне нездоровится и я прошу разрешения не выходить к столу.
Отец согласился без возражений и расспросов.
Пролетело три дня.
На третий день Беатриса, как и в прошлый раз, объявила о приходе дона Руиса.
Как и тогда, я велела его принять. Он так держал себя при расставании, что несказанно тронул меня: было что-то возвышенное в том уважении, какое он проявил к бедной погибшей девушке.
Он вошел и остановился близ двери.
"Подойдите, сеньор дон Руис", - сказала я.
"Мой приход вас удивляет и стесняет, не правда ли?" - спросил он.
"Удивляет, но не стесняет, - ответила я, - ибо я чувствую в вас друга".
"И вы не ошибаетесь, - проговорил он. - Однако я не стал бы надоедать вам, если б это не было необходимо для вашего спокойствия".
"Объясните же мне все, сеньор дон Руис".
"Я не мог сказать вашему отцу, что вы отказались быть моей супругой, поскольку он велел бы все объяснить, а ведь вы не посмели бы признаться ему во всем, как признались мне, не правда ли?"
"Предпочла бы умереть!"
"Видите, я поступил правильно".
"А что вы сказали?"
"Я сказал, что вы просите несколько дней для размышления и хотите провести эти дни в одиночестве".
"Так, значит, вам я обязана своим спокойствием?"
Он поклонился.
"Теперь, - продолжал он, - всей душой поверьте мне, что я ваш друг, это очень важно".
Я протянула ему руку.
"О да! Друг, искренний друг, я верю", - произнесла я.
"Тогда ответьте мне прямо, без колебаний, как вы сделали в первый раз".
"Спрашивайте!"
"Надеетесь ли вы выйти замуж за человека, которого вы любите?"
"Нет, это невозможно".
"Разве он умер?" - воскликнул дон Руис.
"Он жив".
Искра радости, блеснувшая в его глазах, погасла.
"Вот и все, что я хотел узнать", - поклонившись мне снова, он вышел со вздохом.
Прошло еще три дня.
Я не покидала свою комнату, и, кроме Беатрисы, никто ко мне не входил, даже отец.
На четвертый день дон Руис появился снова.
Я почти ждала его и перестала дичиться; это был мой единственный поверенный, и я понимала, что он сказал правду: он был настоящий друг.
Как всегда, он вошел очень почтительно и только по поданному мной знаку приблизился ко мне.
Я протянула ему руку, он взял ее и слегка коснулся губами. После недолгого молчания, глядя на меня с глубоким сочувствием, он произнес:
"Я все время размышлял о вашем положении - оно ужасно".
Я вздохнула.
"Несмотря на все мои старания, нельзя вечно откладывать ваш ответ".
"Увы, это так", - согласилась я.