Найти и не сдаваться!""
(Надпись на кресте, установленном
на месте гибели Скотта и его товарищей.)
Тему пробуя, легкую с виду,
Собираясь, как в дальний отъезд,
Ясно вижу в снегах Антарктиды
Деревянный обструганный крест.
Перекладина грубой работы,
И на ней – имена пятерых
Англичан экспедиции Скотта,
А внизу теннисоновский стих.
Вам, мужчины особого склада
Из породы железных парней,
Посвящается эта баллада
Ледяных антарктических дней.
Разве в полюсе чертовом дело?
Кто там первым пришел – все равно!
Вы другого коснулись предела
И другое вам право дано.
Я хочу сквозь пространство и время
Обратиться к тебе, Роберт Скотт,
В час, когда говорил ты со всеми,
Кто на свете огромном живет.
О родных и о близких печалясь,
Ты писал на полях дневника
И Земля над тобою качалась,
Как резиновый шарик, легка.
Неужели к бессмертью стремился
Или славы за гробом искал,
Когда рядом твой верный Уилсон,
Твой товарищ, твой брат умирал?
Нет! Сжимая предсмертною хваткой
Непослушный уже карандаш,
Не за этим писал ты в тетрадку,
Чтобы выстроить памятник ваш.
Не за этим, пока не остыла
В жилах кровь, ты царапал листок.
Все, как было. И только – как было.
В этой правде твой главный итог.
Я, живущий в уютной квартире,
Обладающий ясной судьбой,
Вижу звезды такие же в мире,
Что горели тогда над тобой.
Если мужества мне не хватает,
Я смотрю, оглянувшись назад,
Где палатку твою заметает
Снег, сверкающий, как звездопад.
Если голос мой глохнет от ветра
На российских полях снеговых,
Я ищу в своей жизни ответа
И в записках предсмертных твоих.
Но не смертью дается нам право
Быть услышанным через века.
Только правдой. Одной только правдой
До последней строки дневника.
1970
Происшествие
В ночном трамвае умер человек.
Он, словно тень, без крика или стона
Упал в проходе, не сомкнувши век,
Прижав щекой ребристый пол вагона.
И вот, когда он замер, не дыша,
И равнодушно вытянулось тело,
Его душа тихонько, не спеша
В открытое окошко улетела.
Она была невидима тому,
Кто наблюдал за внешностью явленья,
Кто видел только смерть и потому
Расценивал все с этой точки зренья.
На самом деле было все не так:
Тот человек нелепо не валился,
Трамвай не встал, и не звенел пятак,
Который из кармана покатился.
Подробности тут были ни к чему,
Они изрядно портили картину.
И мало кто завидовал ему,
Вступившему в иную половину.
Его душа существенна была.
Она одна в тот миг существовала.
Расправив два невидимых крыла,
Она уже над городом витала
И видела встающие из тьмы
Тьмы будущих и прошлых поколений,
Всех тех, кого пока не видим мы,
Живя по эту сторону явлений.
1971
ЛИ-2
Отцу
ЛИ-2, мой старый друг!
Смешны твои повадки.
Тебе последний круг
Остался до посадки.Дистанцию свою
Кончаешь на пределе,
Но все-таки в строю,
Но все-таки – при деле.Я слышу, как вдали
Хрипят твои моторы.
С тобой уже с земли
Ведут переговоры.Мол, хватит, полетал!
Давай другим дорогу!
Истерся твой металл
С годами понемногу.Мой верный друг ЛИ-2!
В наш век ракетной тяги
Не умерли слова
О чести и отваге.За ними – бой и труд.
И если приглядеться,
Они еще живут
В твоем железном сердце.Как говорится, есть
В пороховницах порох,
Пока осталась честь,
Как топливо в моторах!1969
Стихи о фронтовом операторе
В каком-то неуютном кинозале,
Когда вот-вот начнется детектив,
Когда еще конфетами шуршали,
Портфели на колени положив,Возник на бледном полотне экрана
Архивный документ военных лет,
Забытый кадр: зима, лесок, поляна
И чей-то на снегу глубокий след.Сначала все спокойно, и на елях
Тяжелые, нависшие снега
Как будто не слыхали о метелях,
Не видели ни ветра, ни врага.Сначала все спокойно, как на даче,
Как на прогулке лыжников, но вот
Экран качнулся, дрогнул – это значит,
Что оператор по снегу ползет.Он весь – в своих зрачках. Его вниманье
Предчувствует и выстрелы, и взрыв
Гранаты, а горячее дыханье
Туманит на морозе объектив.Притягивает дуло пулемета
Блестящий механический глазок.
И зал застыл, как будто сжало что-то
За горло. Словно смерть – на волосок.Еще не поздно. Лед еще не сломан!
Вернуть назад, на студии доснять!
В эпоху комбинированных съемок
Нам трудно оператора понять.Уже атака. Надо крупным планом!
Глубокий снег от пули не спасет.
Смотрите – небо плещется экраном,
Запоминайте! Это не пройдет.Ловите лица, белые от крика,
Скорее к лесу! Тяжело дышать.
Пускай нечетко, смазано и криво,-
До лесу бы, до лесу добежать!Ах, не успел!..
И взрыв уже грохочет,
И небо приближается на миг…
А камера стрекочет и стрекочет,
Своим глазком запоминая мир.1968
Севастопольский бастион
На Четвертом бастионе тишина.
Вся война как на ладони, вся война.
Та, далекая, что в стонах и в дыму
На горбатых бастионах шла в Крыму.Будто снова свищут ядра надо мной.
Черноморская эскадра под водой.
Батарея и траншея перед ней.
Сзади город, а вернее – горсть камней.Вот Нахимов, опираясь на банкет,
В полном блеске адмиральских эполет,
Положась демонстративно на судьбу,
Наставляет на противника трубу.Атакующий французский офицер
С саблей наголо – взят русским на прицел.
Полон удали и шарма, как артист,
Но послал чугунный шар артиллерист.В завихрении мгновенном, точно смерч,
Только смерть обыкновенна, толькосмерть.
И на кладбищах на братских всех времен
На могилах их солдатских нет имен.На Четвертом бастионе тишина.
И война, как на ладони, мне видна -
Та, недавняя, что в стонах и в дыму
Все на тех же бастионах шла в Крыму.1970
Военный оркестр
Играет военный оркестр.
Глазам непривычно – так близко
Надраенный мелом до блеска
Сияет военный оркестр.Как птица, головку склонив,
Флейтист изогнулся, обманщик,
А рядом пыхтит барабанщик,
Рукой поправляя мотив.Построенный в ровный квадрат,
Настроенный по камертону,
Вступает в опасную зону
Оркестра военный отряд.До первого крика, до слов:
"На приступ!" – он музыку боя
Выводит валторной, трубою,
И каждый в атаку готов.Что смерть, если кто-то другой
Подхватит, как песню, винтовку -
Флейтист, наклонивший головку,
Трубач, призывающий в бой?И сам дирижер на пеньке,
Как снайпер, прицелившись точно,
Поставит последнюю точку
Карающим жезлом в руке.1969
Баллада о призывниках
Был вечер на Мтацминде, что когда-то
Нико Бараташвили описал.
Вдали горело лезвие заката,
И к городу Тбилиси воровато
Туман неторопливый подползал.
А наверху, в открытом ресторане,
У всей столицы древней на виду
Плясали палочки на барабане,
Дрожали в такт бокалы с "Гурджаани"
И пахло яблоками, как в саду.
Семь витязей (почти по Руставели,
Вот, разве что, без шлемов и без лат)
Вокруг меня торжественно сидели
И говорили тосты, как умели,
Пока их ждал внизу военкомат.
Был первый тост слегка официален:
"За будущую воинскую честь!"
На фоне исторических развалин
Он прозвучал, но был шашлык навален
В тарелки, и мужчины стали есть.
И мой сосед по имени Нугзари
(На вид неполных восемнадцать лет),
Когда отцов и прадедов назвали,
Потребовал, чтоб витязи привстали,
Старинный соблюдая этикет.
А дальше все смешалось, как в сраженье:
Бокалы, рюмки, вилки и ножи…
И было тостов вечное движенье,
В которых находили отраженье
Различные достоинства души.
И месяц, показавшись на две трети,
Как рог с вином, маячил в облаках.
А речи были обо всем на свете…
Подумал я: "Нас защищают дети
С тяжелыми винтовками в руках".
Поднял бокал Тенгиз Джавахишвили
И, на Тбилиси глядя сверху вниз:
– За Родину, – сказал он, – мы не пили!
– За Грузию! – как эхо повторили
За ним Ираклий и другой Тенгиз.
А Грузия за черными холмами
Лежала, распластавшись перед нами,
В туманах над цветущими садами
И в звездах, словно завязи, тугих.
А там, вдали, Россия, словно небо,
Где ни один из витязей тех не был,
Звала меня, и я подумал: "Мне бы
Сказать о ней…"
Но нету слов таких.
1970