Такова была донья Хесус - или Хесусита, как ее называли все домашние на асиенде дель-Пальмар, начиная с ее отца и кончая последним пеоном; все боготворили эту девушку, почитая за счастье исполнять всякую ее блажь, всякий каприз и прихоть. Но это милое, ласковое, любящее и кроткое создание, казалось, даже не подозревало о своей красоте и нимало не думало о ней; ее чарующая прелесть влекла к ней все сердца совсем без ее ведома, как привлекает нас аромат душистого цветка.
Когда она вошла в столовую вместе с отцом и матерью, невольный радостный трепет охватил всех присутствующих; все до единого были рады и счастливы, что снова видели ее здесь и могли любоваться ею. Дон Порфирио представил свою дочь и жену дону Торрибио, после чего все сели за стол.
Отсутствие доньи Энкарнасион продолжалось целых четыре месяца, потому что на обратном пути она с дочерью заезжала к некоторым из своих родственников, и в каждом доме ей приходилось прогостить дня два-три. Это продолжительное отсутствие хозяйки дома сильно ощущалось всеми домашними, а потому сегодня все были особенно рады ее возвращению, тем более, что вместе с ней вернулась и прекрасная сеньорита.
Завтрак прошел очень оживленно и весело; дамы рассказывали о различных происшествиях и случайностях во время их пути.
Под конец, когда эта тема истощилась, и разговор поддерживался только из приличия, дон Торрибио знаком подозвал к себе Пепе Ортиса.
Тот тотчас же встал из-за стола и подошел к своему господину.
- Я не вижу Лукаса Мендеса! - сказал дон Торрибио довольно громко своему мнимому слуге. - Почему его нет здесь?
- Сеньор! - отвечал Пепе Ортис. - Его нет на асиенде.
- Как! Он отлучился с асиенды? - воскликнул дон Тор-рибио с прекрасно сыгранным удивлением. - Несмотря на мое строгое приказание - ни под каким видом не сметь отлучаться?
Пепе Ортис молчал, опустив голову.
- Почему это молчание? Отвечай мне сейчас же, я этого требую! - продолжал молодой человек таким тоном, как будто он начинал терять терпение.
- Извольте спрашивать, ваша милость, я буду отвечать, mi amo!
- Какие же причины выставил Лукас Мендес для того, чтобы отлучиться сегодня поутру?
- Лукас Мендес сегодня утром не отлучался, ваша милость.
- Но, в таком случае, когда же он ушел? Ночью?
- Нет, ваша милость, он ушел еще вчера, тотчас после заката солнца. Не сказав никому ни слова, он пошел в конюшню, оседлал своего коня, сел на него и ускакал.
- И ты его больше не видел?
- Нет, ваша милость, не видел.
- Почему же ты не предупредил меня об этом внезапном отъезде?
- Я полагал, что он поступает так по приказанию вашей милости.
- Странно! - прошептал дон Торрибио.
Все кругом замолчали, прислушиваясь к тому, что говорилось между доном Торрибио и его слугой; то впечатление, которого желал и добивался молодой человек, было вполне достигнуто. Затем он продолжал тоном человека, которого уже начинает разбирать гнев и досада.
- Я положительно не понимаю этого странного поведения со стороны человека, к которому я питал полное доверие.
- Он, конечно, сумеет оправдаться, как только вернется! - вмешался дон Порфирио.
- Я от души желаю этого, сеньор; при тех условиях, в каких мы теперь находимся, весьма важно, чтобы поведение каждого человека было вне всяких подозрений.
- Да, вы правы, сеньор Торрибио, наше положение в данное время настолько серьезно, что поневоле приходится строго наблюдать за всем, что происходит вокруг нас, и быть осторожным до крайности.
- Боже мой! Что же такое происходит? - спросила донья Энкарнасьон, бледнея.
- Не грозит ли нам какая-нибудь опасность? - осведомилась донья Хесусита.
- Нет, не то, чтобы именно опасность, но… мы живем на самой границе, а потому никогда не мешает быть настороже.
- Однако, вы, кажется, сказали…
- Ничего такого, чтобы должно было тревожить вас! - прервал ее супруг. - Впрочем, вы знаете, querida mia, что я никогда ничего не скрываю от вас, и когда мы придем в нашу спальную, я расскажу вам все. Тогда вы сами убедитесь, что вам нечего опасаться.
- Успокойся, мамита, - сказали донья Хесусита, целуя мать, - уж если отец говорит тебе, что опасаться нечего, значит, это так!
- Да, ты права, моя милочка! - сказала мать, отвечая лаской на ласку дочери. - Но я ведь опасаюсь не за себя, а за тебя, главным образом, и за отца!
- Да полноте, - весело рассмеялся Твердая Рука, - вы, жительницы границы, - и боитесь чего-то; нет, я не хочу даже верить этому!
- Дело в том, что во время путешествия моего мне пришлось слышать столько ужаснейших вещей о платеадос, что я уж поневоле сделалась трусихой.
- А разве все еще говорят о них и там, в центре страны? - небрежно осведомился дон Порфирио, играя своей кофейной ложечкой.
- Да, друг мой! - ответила донья Энкарнасьон. - Теперь о них заговорили больше, чем когда-либо, потому что не проходит дня без того, чтобы они не совершили где-нибудь нового возмутительного злодеяния; о них говорят там такие вещи, от которых волосы становятся дыбом!
- Странно, а у нас здесь, на границе, все спокойно!
- Я полагал, что этой шайки уже давно не существует! - сказал дон Торрибио.
- Не верьте этому, просто они перенесли поле своих действий в другую местность вот и все, и вот чем объясняется то, что о них здесь не стало слышно.
- Да, именно так! - подтвердил дон Порфирио.
- А вы, сашем, не боитесь платеадос?
- Простите меня, сеньора, если я вам скажу, что эти люди - трусливые псы, и команчи разогнали бы их плетьми, если бы только они посмели затронуть их, - ответил Твердая Рука.
Донья Энкарнасьон, не желая продолжать этого разговора, перевела его на другую, менее серьезную и более приятную тему.
Между тем слуги и пеоны, окончившие свой завтрак, успели уже встать из-за стола и собирались вернуться к своим обязанностям и занятиям, когда Пепе Ортис, вышедший из столовой несколько времени тому назад, вернулся в сопровождении Лукаса Мендеса. Оба они подошли к своему господину, причем последний остался стоять немного поодаль.
- Сеньор mi amo! - произнес почтительно Пепе Ортис. - Лукас Мендес вернулся, он здесь.
- А, - сказал молодой человек, сдвинув брови, - пусть явится сюда, я хочу его видеть.
- Я здесь, ваша милость! - сказал старик, подходя ближе и выступая из-за спины Пепе.
Дон Торрибио отодвинул немного свой стул от стола и, повернув его на задних ножках, очутился лицом к лицу со своим слугой, тогда как Пепе Ортис отступил на шаг назад.
- А, наконец-то, вы вернулись! - строго сказал молодой человек.
Все остановились и стали прислушиваться, понимая, что тут должно произойти нечто важное.
- По какому случаю вы осмелились отлучиться с асиенды вчера около четырех часов вечера?
- Я не видел в этом ничего дурного, ваша милость, и не думал, что вы будете этим недовольны!
- Где же вы провели эту ночь? И почему вернулись только сейчас? - продолжал молодой человек ледяным тоном.
- Я заехал слишком далеко, ваша милость, и когда хотел вернуться, то было уже поздно: ворота асиенды были заперты.
- А-а! - иронически протянул дон Торрибио. - Так что вы ночевали под открытым небом?
- Да, ваша милость.
- Но, вероятно, очень далеко отсюда?
- Нет, всего в какой-нибудь четверти мили отсюда.
- Но, в таком случае, почему же вы не вернулись, как только отперли ворота асиенды?
Лукас Мендес стоял, опустив голову, и молчал.
- Я вас спрашиваю, почему вы не вернулись раньше?
- Я ничего не имею ответить вашей милости, вы допрашиваете меня, как будто вы не доверяете мне; я не привык к такому обращению с вашей стороны.
- Не пытайтесь изменять наши роли! - строго остановил его молодой человек. - Я слышать не хочу ваших сетований! Я желаю знать, зачем вы отлучались, и что вы делали во все время вашего продолжительного отсутствия?
- Ничего не могу сказать вашей милости, я занимался моими личными делами, касающимися только одного меня.
- Смотрите, Лукас Мендес, это не ответ честного и преданного слуги. Какие же это у вас тайные дела, о которых я хочу знать, я должен знать?! - с ударение произнес дон Торрибио.
- Я ничего не могу сказать вам! - отвечал старик в видимом смущении, низко склонив голову и стараясь ни на кого не глядеть.
- Вы согласитесь, однако, что все это весьма подозрительно, и что я никоим образом не могу удовольствоваться подобными ответами.
Лукас Мендес молчал.
- У доброго слуги не может быть никаких тайных дел, о которых нельзя ничего сказать своему господину; я требую вполне ясного и точного ответа.
- Ваша милость жестоко поступает со мной, я этого не заслужил, я ничего дурного не сделал.
- Кто мне поручится за это?
- Все мое прежнее поведение.
- Добрый конь и о четырех ногах, да и тот спотыкается! - насмешливо заметил дон Порфирио.
- Вы слышите, - сказал молодой человек, обращаясь к своему слуге, - в последний раз спрашиваю вас, хотите вы мне отвечать или нет?
- Я в вашей власти, делайте со мной, что хотите, но только я, право, ни в чем не виноват перед вами.
- Нет, довольно! Вы уж слишком долго злоупотребляете моим терпением! - воскликнул дон Торрибио, дав волю своему гневу. - Я хочу держать подле себя лишь таких слуг, каждый шаг которых мне может быть известен, и, поведение которых было бы открыто передо мной, а не шпионов и соглядатаев, - таких я гоню от себя.
- О, ваша милость!