– Вы сумасшедший, – повторила Жоржина. – Даже если бы я знала…
В этот момент на ручку двери нажали. Актрису беспокоили без стука, считая такую фамильярность в порядке вещей.
Шурка даже не успел поморщиться или послать проклятья по адресу нежданного посетителя, как на пороге возник флигель-адъютант в темно-синей форме с золотым шитьем.
– Я принес вам приглашение… – он осекся. – Простите, вы не одни…
Пришедший воззрился на Бенкендорфа с явным удивлением: он не мог вспомнить, где видел это лицо, связанное с чем-то неприятным. Кого угодно Александр Христофорович ожидал встретить, но почему-то образ графа де Флао ни разу не всплыл в его воображении. Хотя тот носил чин генерала и флигель-адъютанта французского императора. А значит, где ему еще и быть-то, кроме Москвы?
Шарль опомнился. Узнал. Его прекрасные черты исказились сначала смятением, потом неприязнью. Но он раньше получил под дых, чем успел закричать. Вторым ударом Шурка опустил сомкнутые в замок руки врагу на затылок.
Жоржина не помнила себя от скорости происходящего.
– Вы… его убили?
– У парня судьба получать от меня по морде.
Бенкендорф не стал ни связывать злополучного де Флао, ни затыкать ему платком рот.
– Очнется, передайте мои извинения.
Он выскочил из гримерки, осмотрелся и обнаружил, что у лестницы его уже ждут товарищи, изящно обезоружившие и лишившие возможности двигаться двух гренадер, сопровождавших адъютанта.
– Что бы вы без меня делали? – бросил Лев. Он действительно знал, куда идти в этом доме. Вверх на третий этаж, оттуда по людской лестнице на задний двор.
Но удивительней всех оказался Шлема, нашедший господ офицеров. Кто ему сказал, что они направились в театр? Немой и пустой город, на поверку, имел тысячи глаз.
– Это мой двоюродный дядя Моше, – представил парень почтенного дедушку в пейсах. – Он доставлял сюда необходимые французам вещи.
Дядя повлек беглецов от дворовой кухни, проулками, задами, низами, огородами. И они очень благополучно снова вышли к пустырям у Дорогомилово. Покинуть Москву теперь, когда она вся выгорела и не имела застав, не представляло большой сложности.
– Останься. – Моше держал племянника за руку. – В городе страшно. Но какой заработок!
– Я теперь казак, – Шлема обнял старика. – А знаешь, что у казаков в переметных сумках?
Глава 6. Образ
Конец января 1817 года. Петербург.
Вдовствующая императрица Мария Федоровна вернулась из придворного театра в прекрасном расположении духа. Молодые балерины, сообразно ее пожеланию, не слишком махали ногами в кордебалете и не зыркали глазами по ложам. Их бесконечный "поиск" – так, кажется, вояки именуют разведку? – раздражал. Царица и сама лишь недавно – спустя почти двадцать лет после гибели мужа – посчитала возможным принять ухаживания. Благо кандидат был настойчив: генерал-губернатор Петербурга, граф Милорадович – человек сколь славный, столь и мягкосердечный в отношении прекрасного пола. Теперь за ним будет кому приглядывать.
В будуаре, где доминировала светлая мебель из грушевого дерева и пахло чаем бергамот, Мария Федоровна позволила себя переодеть и села за разбор почты. Она была обязательна и не терпела задержек с корреспонденцией. В последний месяц ее изрядно забавляли цидулки старой приятельницы княгини Куракиной, застрявшей под Харьковом в каких-то Водолагах и живописавшей семейный скандал, разворачивавшийся там по милости Бенкендорфа.
Этот шалопай нашел-таки достойную женщину! Сколько Мария Федоровна ждала! Молилась даже! Не так как за сыновей. Но иной раз и со слезой.
Вдовствующая императрица взяла пачку голубых продолговатых конвертов. Наталья Ивановна Куракина и в провинции придерживалась светского правила – самое лучшее мне. На легкой – дыхни и растает – бумаге ее бисерный почерк с неукоснительной точностью выводил строку за строкой. Горошины букв складывались в неуступчивые слова-приговоры. Царица-мать, точно своими глазами видела длиннющий стол на сотню гостей, где яства разносят по чинам, но ее архаровца сажают далеко не первым, хотя ему и положено… Видела барыню – патриархальную вершительницу судеб. Пора бы отстать от старых привычек! И без кровинки в лице ее племянницу – в чужом пиру похмелье. А также свору местных женихов – только бы Сашхен не затеял дуэль!
Сам-то он не писал ничего. Следовало обидеться. Но Мария Федоровна привыкла различать оттенки молчания. То грозного, то испуганного, то равнодушного. На сей раз воспитанник молчал… в решительном отчаянии. Кажется, он вцепился во вдову, как клещ.
Хорошо, если так. Пора кому-нибудь думать о нем. Заботиться. Марии Федоровне сразу понравилось, что дама не юна, бедовала, жила из милости, знавала вдовство, растила детей. В то же время из хорошей семьи, русская – будет жалеть и ценить. Ну кому он еще нужен?
Во всех действиях воспитанника, какими бы рациональными они не казались со стороны, имелась толика безумия. Несколько лет копить на имение в Эстляндии и прельститься водопадом! Поехать в Малороссию, где богатых невест пруд пруди, и выбрать бесприданницу с двумя детьми! Это он. Его повадки!
Так пусть будет счастлив.
Вдовствующая императрица взяла последний конверт, получение которого и вызвало к жизни волну эмоций. На сей раз писала не Куракина. Тяжелая, желтоватая бумага. Тяжелый, размеренный почерк. Тяжелые слова.
Бывшая фрейлина. Мария Дмитриевна Дунина. Генеральская вдова. Без особой светскости справлялась о здоровье царицы, желала процветания ее детям, благословляла государя и… где-то в середине листа, закруглив массу старообразных оборотов, спрашивала, наконец, чего ей – убогой сироте – ждать от командира дивизии. Подумать только! Генерала и героя! Мария Федоровна чуть не смяла лист. Но недаром она слыла воплощением спокойствия. Не стала ни комкать, ни кидать в камин. Много чести!
Однако не стала и писать ответ. По той же причине. Она – всероссийская матушка. Таких, как Дунина, сотни, если не тысячи по стране. Всяк знай свое место! Ронять достоинство августейшей вдове не позволено по чину. А раз провинциальная командирша этого не понимает, что ж, ей покажут. Самым наглядным образом.
– Принесите полотенце! – крикнула императрица. И когда горничные вбежали, знаком услала их. – Не вы, фрейлины.
Притихшие девицы гуськом вошли в комнату.
"Что, дуры? Прошляпили? – было написано на довольном, круглом лице Марии Федоровны. – Такого жениха прошляпили!"
– Подайте из комода чистое, белое, длинное полотенце, – распорядилась она. – Шелковое. С моим вензелем. Новое.
И пока фрейлины, толкая друг друга, бросились исполнять приказание, сама грузно опустилась перед иконами.
– Слава тебе, Господи!
Помолившись, Мария Федоровна придирчиво осмотрела киот. Ей очень не хотелось расставаться со складнем из Ферапонтова монастыря. Кипарисовые доски, серебряный оклад. Иисус, Богоматерь, Николай-угодник. Пожалела с минуту. Сняла. Закрыла, как полагается. И торжественно водрузила на середину полотенца. Ей ли, русской царице, не знать, как благословляют молодых?