- Я бы тоже хотел быть просто Сэндрелом. Но отец все стращает меня, все говорит про долг и обязанности венценосцев, ибо власть их от бога и надлежит им употребить ее на пользу людям. Жизнь их, говорит он, бедна радостями и утехами. Все в их руках, но всем владеют они не для себя. Смерду и бедняку дозволено ошибаться и грешить. У повелителей дело иное - на них возложен всевышним великий долг. Вот и приходится мне учиться у наставников греческому и сербскому, знакомиться с изречениями Стагирита и блаженного Оригена.
- Таков уж удел твой, княжич.
- Думаешь, я не знаю? Прибавь к тому еще и другие удовольствия: тетка моя Кяжна водит меня по всем гробницам молиться за упокой души наших родичей, павших насильственной смертью. А младшие мои братья льют слезы по родительнице своей княгине Евдокии. Во дворце только и вижу, что собрания бояр, да слышу гневный голос государя. Снаружи - воины стоят на стенах. Бояре только и говорят, что о жалобах, об отнятых вотчинах, о казнях злодеев, о войнах. Знаю, такова участь князей, и стараюсь быть достойным ее. Но тебе хочу доверить одну тайну.
- Говори, княжич. Я слушаю.
- Нет, Ионуц. Ты должен сперва понять, что я открываюсь тебе, как близкому другу.
- Понимаю, княжич. Радуюсь и благодарствую.
- Ты мне понравился еще в прошлом году, при первой встрече. Увидел, что ты прилежен и многому научен. И душа у тебя смелая и верная.
- Государь, не достоин я такой похвалы.
- Не смейся, Ионуц. Я открою тебе тайну. Только поначалу побратаемся, чтобы никто на свете, кроме тебя, не узнал того, что я тебе скажу.
- Такая это страшная тайна?
- Великая тайна.
- Понимаю: любовная тайна. Выходит, ты куда счастливее меня, княжич.
- Почему?
- Потому что у меня таких тайн еще нет.
- Больно ты сметлив, - укорил Алексэндрел своего товарища. - Может, я и познал любовь, да счастливее не сделался. Уж лучше бы ее и вовсе не было.
- Полно, княжич, ты, поди, и сам не веришь своим словам.
- Ты прав. Лучше бы не было кое-чего другого. И прежде всего - ученья по указке наставников. Ты не знаешь, какая это мука!
- Сохрани меня господь! Зачем мне этакая напасть? Чего ты смеешься, княжич?
- А вот когда явишься ко двору в Сучаву, как повелел государь, так и тебе придется учить сербскую грамоту и зубрить стихи Гомеровы.
Ионуц задумался, хмуря брови.
- Или ты посмеешь ослушаться государя?
- Нет. В Сучаву я приеду. Люб ты мне, княжич, да еще и то любо, что хочешь доверить мне свою тайну. А только учение и наставники мне ни к чему. Я должен сделаться рудометом и ковалем, как решил батяня Симион. Отец Никодим хочет учить меня грамоте, а батя не хочет.
- Какой батя?
- Конюший Маноле Ждер. Твердит: "Зачем много учиться, в голове будет мутиться". Он и сам грамоте не разумеет, так зачем же она мне? Отец Никодим учен за всех нас. Хвала господу, что умеем делать другие дела - поважнее, а уж без грамоты как-нибудь проживем. Азбуке-то, может, меня и научили бы, да наш священник отец Драгомир неграмотен. Намедни узнал я, что наш дьячок Памфил - звездочет и книжник. Так и он говорит, что боярину и воину нечего тратить время на пустяки. Монахи читать горазды, дьяки - писать, и хватит. Чему смеешься, княжич?
- Выходит, твой брат, отец Никодим, один свихнулся из всех вас?
- Так говорит и мой батя, Маноле-конющий. А отец Никодим говорит, что это мы обезумели. К чему войны, богатства, должности? Все это суета сует, ибо человек - всего лишь зыбкая тень на земле. Жить надо духом. Услышав такие слова, конюший выходит из себя, кипятится, а потом, успокоившись, просит у отца Никодима прощения. А теперь, княжич, открой мне свою любовную тайну. Что там ни говори иеромонах Никодим, а мне такая наука по душе.
- Для него это тоже суета сует?
- Тоже. Да не верю я ему. А уж как хочется изведать неизведанное.
- Так ты еще не знал любви?
- Нет, княжич. Живу я на конном заводе в Тимише. Хожу на охоту. Ловлю форель. Умею стрелять из лука. Еще умею разводить костер в любом месте и в любую погоду - и в дождь и в снег. А то, о чем ты говоришь, неведомо мне.
- Что ж, вызволим тебя из глухомани - побудешь со мной, узнаешь свет.
- Верно. И государь так повелел. А матушка зашила мне в кушму и в кунтуш наговорного чабреца. Может, и мне достанется такая радость.
- Непременно, Ионуц. И тогда сердце у тебя так и зайдется. Ну, слушай мой рассказ. Только сперва побратаемся.
- Изволь! - коротко и радостно ответил Маленький Ждер.
Он достал из ножен кинжал с рукоятью из оленьего рога и потрогал пальцем острие. Но прежде чем засучить рукав на правой руке, он внимательно прислушался, затем повернулся к углу церкви, где остановились латники-албанцы. Кто-то пронзительно и жалобно просил, чтоб его пропустили. Юноши прервали разговор. К ним, оторвавшись от стены, двигалось кособокое, тщедушное существо. То был аскетического вида инок с высоко приподнятым левым плечом, отчего левая его нога казалась короче. Шагая, он припадал на эту ногу.
- Дозвольте предстать перед его светлостью Алексэндрелом-водэ, - жалобно твердил он, отмахиваясь от воинов. - Хочу увидеть его и поклониться ему. Нынче он привиделся мне во сне: авось принесу ему пользу. Благослови тебя господь, князь-батюшка, - продолжал он, останавливаясь перед юношами. - Вижу, с тобой Маленький Ждеренок. От такого товарища мало проку.
- Кто ты, благочестивый инок, и что тебе от нас нужно? - недовольно морщась, спросил Алексэндрел.
- Не гневайся, княжич. Я - Стратоник, убогий инок обители здешней. Служу в больничной палате, где отец Ифрим умело врачует безумцев.
- Будь здоров, отец Стратоник. Почему же тебе не по нраву мой товарищ?
- Не по нраву? - удивился тщедушный инок. - Разве я говорил, что не по нраву?
- Говорил. И еще намекал, что у тебя ко мне дело.
- Что ж, раз говорил, значит, есть на то причина. Вот какое дело у меня к твоей милости: будучи учеником отца Ифрима, лекаря, я искал в этот святой день две травы: царь-зелье и дымянку. Вот они тут, в моей котомке. А за пазухой у меня пузырек с отваром корня царь-зелья. Доброе снадобье против твоего недуга, против кашля. Благословили его и девяносто девять дней держали у чудотворной иконы. Я предстал пред светлое лицо государя, и он дозволил мне найти тебя и отдать этот святой дар. А что касается Ждеренка, то это уже другая притча.
- За снадобье спасибо, отец Стратоник. Остается тебе сказать, чем плох мой товарищ.
- Может, он и не плох, светлый княжич, и я, недостойный и смиренный инок, ошибаюсь. А дело вот какое: преподобному архимандриту нашему отцу Ифриму ведомы не только травы от обычных недугов, но и способы врачевания безумия, кои узнал он от ляшского врача в ту пору, когда учился в Варшаве. Как приведут к нему больного, он его сперва усердно осматривает. И кару налагает на него в зависимости от силы безумия. Там у нас в больнице разные бочки с водой. Если больной не совсем свихнулся, его сажают в воду по пояс. Если свихнулся больше, сажают по грудь. Тех, кто совсем лишился ума, держат в воде по самую шею. Привязывают и держат. Если человек начинает исцеляться, его переводят в бочку, где воды поменьше. Так было и со мной, княжич. Сперва держали меня в воде по шею, потом - по колено. Потом я совсем пришел в разум и теперь, благодарение господу, хожу на свободе и помогаю другим. И дошел до нашей обители слух, что сей юноша, сынок конюшего Ждера, стреляет из лука так, что ни один воин не может с ним сравниться.
- Умение похвальное, отец Стратоник.
- Я так же думаю, княжич. И еще слышал я, что у него две собаки, приученные к охоте, и ястреб с черным клювом.
- А разве есть тут что-либо плохое или постыдное?
- Нет, твоя светлость. И еще слышал я, что он пропадает с утра до позднего вечера на охоте, так что и об еде забывает. А когда вернется утомленный и голодный в шалаш свой при конном заводе, то брат ругает его и колотит. Истинно говорю?
- Истинно, - удивленно подтвердил Ионуц.
- А коли истинно, скажи мне, сколько тебе стоили собаки?
- По золотому каждая.
- А ястреб?
- Один золотой.
- А много ли ты ловишь перепелок?
- Когда как.
- И осужден ты непременно есть такую дичь?
- Я не ем перепелок, святой отец.
- И откуда же у тебя такие большие деньги, чтобы заплатить за собак и ястреба?
- Конюший дал мне.
- Тогда и ему грозит беда. А тебе, Маленький Ждер, мой совет - будь начеку: стоит узнать о тебе отцу Ифриму, он тебя тут же засадит в бочку по самую шею. Получай, княжич, отвар царь-зелья. Будь здрав и веселись с этим безумцем.
Юноши смеялись до слез, весело глядя друг на друга.
А потом Ионуц вытер о полу кафтана лезвие кинжала и, коснувшись острием жилы у запястья правой руки, извлек капельку крови, не больше бусинки. Протянул руку товарищу, и тот слизнул кровь кончиком языка.
Алексэндрел взял, в свою очередь, кинжал, но замялся. Пришлось Ждеру надавить острием и тогда уж слизнуть каплю крови.
- Поклянись, побратим, что сохранишь тайну, - приказал княжич.
Ионуц перекрестился.
- Клянусь душой своей и гробом матушки моей, которой давно уже нет и которой я ни разу не видел.
Оба стояли, устремив взор в небо, синевшее над лесистой горой Плешу. Щедро лился полуденный свет, благоухали цветы.