По заведенному Штефаном порядку капитаны отрядов занимали все выходы и входы в долину, дабы ключи к месту княжеского привала находились в руках господаревой стражи.
"Миновало время боярских свадеб, когда князей ловили арканом", - думал про себя старшина Кэлиман, наблюдая за всеми этими передвижениями.
На улицу вступил новый отряд из двухсот латников со знаменосцем. Неторопливо подвигаясь вперед, латники освободили широкую площадь. В воротах монастыря показалось духовенство во главе с игуменом Иосифом в ризах. По обеим сторонам владыки выступали иеродьяконы со свечами в руках. Третий дьякон нес перед настоятелем Евангелие в серебряном окладе. За благочестивой братией шли местные бояре и государевы служители.
Колокола затрезвонили с новой силой, когда на тех же полянах под одинокими елями и цветущими черешнями показался княжеский поезд. Люди, стоявшие на стенах и на башне, различили вдали только белого скакуна господаря да сверканье алмазов на собольей шапке всадника.
ГЛАВА II
В которой мы знакомимся с великим князем и Маленьким Ждером
Благочестивый иеромонах Никодим, в миру сын тимишского конюшего Маноле Черного, принадлежал к тем, кто черпает мудрость в печальных размышлениях и священных книгах. Он жаждал, но не мог забыть, что люди называли его когда-то "Вторым Ждером". Как и у остальных четырех сыновей конюшего, у него подле левой брови красовалась овальная метка, величиной с отпечаток большого пальца, заросшая темной шерсткой.
Поначалу у конюшего было только четыре сына. Лет семь тому назад прибавился пятый. Когда в Тимиш прибыл в сопровождения конюшего Маноле и старшины Кэлимана этот худощавый ребенок, чужой, без родителей, никому и в голову не приходило, что он меньшой брат остальных. Только три года спустя супруга конюшего, Илисафта, женщина ясного ума, стала приглядываться к резвому отроку и заметила, что у него на виске, у самого кончика левой брови, появляется кунья метка. Сперва потемнела кожа, потом появился пушок - и вот уже видна хорошо знакомая метка, величиною с отпечаток большого пальца, точь-в-точь как у ее сыновей. Перепугалась боярыня Илисафта и стала по пальцам пересчитывать свои роды. И еще больше полюбился ей злосчастный отрок, еще ласковее стала она обнимать Ионуца, прижимать к груди лицо его с куньей меткой. Пышногрудая боярыня славилась некогда красотой во всей Верхней Молдове. Взгляд у нее был жаркий, брови черные, голос звучный, хоть и часто, но без злости она покрикивала на людей. "Мать этого отрока, - рассуждала Илисафта громко, дабы слышали все, кому следовало знать, - была моложе меня и много краше, коли конюший спешился у ее ворот в дни своих скитаний по Нижней Молдове. Господь отметил дитя меткой и направил ко мне, чтобы я заменила ему ту, что погибла невесть где и когда. Эту тайну никто - может, и сам конюший - не ведает…"
Случилось так, что меньшой Ждер появился в Тимише в то самое время, когда Никоарэ постригся в Нямецкую обитель, и, с благословения отца Иосифа, принял имя Никодима. Совпадение казалось знаком мудрости всевышнего: взяв себе в служители второго сына конюшего, господь послал взамен него новоявленного отрока. И оттого отец Никодим, хотя он и меньше всех знал Ионуца, всегда был рад видеть "ниспосланного сына".
Как только в келье показывалось улыбчивое лицо брата, монах радостно вставал из-за столца, и, отодвинув старые, закапанные воском книги, обнимал Ионуца за плечи, и целовал в темя, вдыхая аромат полевых цветов, исходивший от его кудрей. Он любил слушать речи младшего брата. Иногда поучал его, вставляя мудрые замечания, но мальчик в ответ только смеялся. Его ничем нельзя было пронять. Он был подобен мотыльку, пламени, изменчивому дьяволенку.
Красивым Ионуца никто бы не назвал: нос у него был великоват, как у старого Ждера. Юнец был падок до пустых забав и красивых нарядов. "Да разве ему не на кого походить? - восклицала боярыня Илисафта, обращая взор к святым образам. - Яблоко от яблоньки недалеко падает…"
Ионуц не любил покоя. С готовностью становился участником любых проказ. С малых лет он перенял у старшины Кэлимана все охотничьи уловки, а теперь неотлучно находился при старшем брате Симеоне в государевом конском заводе. И не боялся скакать на самых норовистых жеребцах.
Тихо беседуя, отец Никодим и Маленький Ждер спускались от опушки леса, близ которого стояла келья иеромонаха. Они шли в крепость, где должны были собраться на совет монахи Нямецкого монастыря и правители края… Изредка звонили колокола, потом снова наступала тишина.
- Я видел государя три года тому назад, - рассказывал Ионуц. - Он погладил меня по лицу и голове. На пальце у него перстень с большой печаткой. Тогда я не осмелился взглянуть на пего. Теперь непременно взгляну.
- Небось оробел? - спросил с улыбкой Никодим.
- А то нет! Только один раз довелось мне так испугаться. Тогда тоже душа в пятки ушла. В ту пору я был еще совсем мальцом.
- Когда же это было?
- Это было, батяня Никоарэ…
- Не называй меня так на людях.
- А случилось это, отец Никодим (ты уж дозволь мне тихо называть тебя "батяней Никоарэ"), случилось это со мной, отче, когда мне было от роду пять лет. Отправились мы как-то с дедом Кэлиманом-старшиной на русаков. У старика своя охотничья повадка: кидает изогнутую кизиловую палку и попадает в зайца с двадцати шагов. Стоит собакам поднять косого с лежки, - старик тут же достает его. Правда, охотится он на зайцев и с борзыми, но мне больше по душе, когда он мечет свою кизиловую палку. А потом поднимается в седло, сажает меня впереди себя - и едем домой. А на пороге уже нас ждет тетка Варвара. И случилось как-то, что тетке Варваре некого было послать к мельнику - сказать, чтобы он завез муки для калачей. "Мельница-то рядышком, ее с порога видать. Пойди, Ионуц, передай мельнику мо приказ". И я пошел себе по тропиночке. Из мельницы вышел лохматый мельник, но я не заробел, передал все, как было велено. Потом стал я вертеться около мельницы, да и зашел за дом. Гляжу - поворачивает ко мне голову столетний заяц и смотрит на меня. Тут-то и взяла меня оторопь. Закричал я, пустился во все лопатки к тетке Варваре, рассказал ей, что случилось.
- Какой еще столетний заяц?
- То был мельников осел, - улыбнулся юноша. - В другой раз я расскажу тебе, батяня Никоарэ - отец Никодим, и про другие чудеса, случавшиеся со мной в жизни. А теперь уже некогда рассказывать: сейчас государь прибудет.
- Скажи, Ионуц, для чего ты вдруг свернул на эту тропку, а не пошел напрямик мимо людей?
- Да разве это другая тропка? Я и не приметил.
- Слушай, парень, не оскверняй уста свои ложью.
- Что за ложь, батяня Никоарэ?
- Почему ты обошел старшину?
- Какого старшину, батяня Никоарэ и отец Никодим?
- Да ты что по-бабьи поворачиваешься? Уж будто и не знаешь, о каком старшине говорю?
- Знаю, батяня.
- Так зачем же ты его обходишь?.. Застыдился, что он простолюдин, а ты стал боярским сыном?
- Нет, отец Никодим. Причина иная: стоит деду Кэлиману увидеть меня, он сразу начинает дразнить: "Хе-хе, как дела, жеребчик?" А мне стыдно, что он зовет меня жеребчиком на людях, да еще при женщинах.
Скрывая улыбку, монах отвернул в сторону лицо, заросшее белокурой бородой.
Юноша жалобно продолжал:
- Знаю, отец Никодим, что многогрешен я и недостоин своих братьев. Нет такого дня, чтоб родитель наш не хвалился вами. Встанет с постели и начинает: "А сыны-то у меня во какие!" Так он о вас говорит. А на меня смотрит, как на малую букашку.
- Он еще не верят в твои силы. Ты же еще дитя.
- А вот маманя уже побаивается, что я упорхну скоро из-под ее крыла.
- Какая маманя?
- А я и позабыл, что ты отрекся от всего мирского и нет у тебя ни отца, ни матери. Маманя - это ее милость боярыня Илисафта Ждериха. Раньше бывало, как ворочусь с пастбищ, ищу ее по всем комнатам и нахожу на кухне, где она печет хлеб. Она мне всегда преподносила печеного жаворонка с глазами из угольков. А коли заставал ее у квашни с тестом, то она выгоняла меня кочергой. А теперь отдает мне поклон и дивится моим усикам. Вот и решил я, что вышел из детского возраста. И цыганочки тоже, замечаю, сторонятся меня.
- И это уже заметил?
- Заметил. Я и конюшему сказал. А. он смеется: "Ишь, возомнил!" Да еще велел цыганкам, что служат в покоях мамани, вышить мне платок. "Пусть вытирает платком молочко на губах", - смеется он. Видишь, отче, сколько у меня горестей. А тут еще старшина Кэлиман насмехается: "Хе-хе! Как дела, жеребчик?" Каково мне!
Юноша вздохнул, но тут же заулыбался.
Слева и справа от дороги стеной стояли ратники; вся местная знать во главе с его преподобием Иосифом шествовала к берегу Немцишора. Отец Никодим занял место среди бояр, за ним последовал и Ионуц. Людское море недвижно застыло в лучах жаркого солнца. Был десятый час утра. Заиграли трубы. Перед монастырем воды речки уходили в землю, обнажив усыпанное галькой дно. Преподобный Иосиф остановился в этом месте, дожидаясь княжеского поезда.