- Просим к нашему костру сынка конюшего Маноле, - весело встретил его самый старший из крестьян. - Не побрезгуй отведать наших яств. У нас еще осталось монастырское вино. Надо допить остатки и домой отвезти, как положено, порожнюю посуду. Садись, боярский сын, не брезгуй простым людом.
- А я и не брезгую, добрый человек.
- Вот и ладно. Приложись к кувшину и будь здрав сегодня и во веки веков. Была у меня дума ныне зайти к господарю Штефану, да заробел чего-то. А хотел я просить его: сделай меня, государь, волком. Рассмеялся бы князь и сразу смекнул, что я хочу попасть в бояре.
Ионуц счел за благо рассмеяться. Потом подумал, что должен рассердиться на эти дерзкие слова пахаря, но вино развеселило и смягчило его.
- Сказал бы я и другую притчу нашему молодому гостю - насчет женского пола, - продолжал шутник. - А за мою просьбу господарю не гневайся, боярский сын. Я ведь знаю твоего родителя, конюшего Маноле, не раз служил я ему, и, бывало, с пользой. Будь у господаря поболе таких слуг, как его милость конюший Маноле Черный, так нечего было бы делать судам да боярам. И меч бы отдохнул, и шестопер покрылся бы ржавчиной. Гляжу я на этого отрока - ну, вылитый родитель! Пошли тебе господь здоровья и любовной удачи. Не смущайся, а хочется мне рассказать твоей милости случай, приключившийся в те времена, когда я еще перемахивал ночами через чужие плетни. Была у меня умница зазноба, выданная за дурня, - вот и стряслась со мной чудасия. Условились мы с любушкой, что я загляну к ней вечерком. Муж-то, заика и дурень, уехал на мельницу и должен был воротиться, как всегда, на другой день. Не знаю, как там у него вышло, только вернулся он раньше. А я, по уговору, перемахнул через забор, постучался и мужниным голосом говорю: "От-открой, Са-саломия!" А хозяин с печи поднимает взъерошенную голову и кричит: "Слышь, жена, поди отвори, кажись, я о-опять вернулся с мельницы!"
Веселее всех смеялись тонкими голосами женщины, собравшиеся у костра. Иные настолько осмелели, что подходили к Ионуцу, обнимали и целовали его. Известное дело, начиная с шестого года княжения Штефана, с той поры как установились в молдавской земле изобилие и достаток, не стало в ней больше стыда.
Ионуц, смеясь, отбивался, но без особого успеха. Пришлось в конце концов покориться. От выпитого монастырского вина горели щеки. Небывалая удаль и гордость распирали его. Один из путников, знавший, должно быть, толк в лошадях, подошел к Ионуцу и принялся внимательно осматривать его коня.
- Хорош конек, - молвил он, не глядя на Маленького Ждера, и восхищенно покачал головой. - Видать, породистый.
- Эге, - вмешался веселый рассказчик. - Ты, милый человек, говорил, что изъездил разные страны и государства, а, поди, не встречал жеребчика такой красы.
- Отчего же ты так думаешь добрый человек?
- Отчего? Да разве ты не слышал, что этот барчук - сын тимишского конюшего Маноле Черного?
- Слышал.
- То-то и оно! Маноле Черный самый главный конюший господаря Штефана. И в тимишских конюшнях укрыт родитель белых государевых скакунов.
- Вот этого я не знал.
- Не знал, так теперь будешь знать.
- Буду, - смиренно ответил незнакомец. - Я-то не здешний, так что не обессудьте. Да и что тут скажешь? Очень уж конь хорош. А всадник и того лучше. Вон как держится в седле, да какая у молодца осанка, - сразу видать, что он доброго роду-племени.
- Да уж пойди-ка, поищи такого, как наш Ионуц, сын конюшего Маноле, - заметила одна из женщин.
Младший Ждер приосанился, поправил оружие. Он испытывал великое удовольствие и был полон приязни к незнакомому путнику. То был приземистый, ладно скроенный человек, с продолговатыми, широко расставленными зоркими глазами.
- А ты куда путь держишь, добрый человек? - обратился к нему Ионуц.
- В Нижнюю Молдову, боярин.
- Лошадьми торгуешь?
- Ишь ты, сразу догадался! Верно. Только где уж мне торговать благородными скакунами. И в седло сижу не так, как твоя милость. А что, пегач твой и впрямь от белого жеребца?
- От него. Тимишские кобылы редко производят на свет жеребят чистой масти, похожих на Каталана. Бывают, конечно, и белые жеребята. Совсем белые или с метиной на лбу, так те господаревы. Никому не дозволено седлать их.
- Значит, имя ему Каталан?
- Да.
- И откуда же его достали?
- В том-то и самое диво, - весело промолвил Ионуц. - Слушай же. Когда мой родитель по возвращении князя Штефана в свою вотчину стал снова править табунами…
- Когда же это случилось?
- Да в первый же год княжения господаря, дай ему бог долгой жизни.
Люди, сидевшие у костра, поклонились, желая князю долгой жизни и одоления врага. Незнакомец тоже снял с головы шапку и истово перекрестился.
- В том году, - продолжал Ионуц, - проведал мой отец от львовских купцов, что искусные конокрады привели с другого края земли, из самой Гишпании, редкого жеребца.
- Верно ли?
- Верно. Все об этом знают.
- Верно. Кто не слыхал об этом! - подтвердили крестьяне.
- А я вот не слыхал. Диву достойное дело.
- Дивись, дивись. Из самой Гишпании, из конюшен арапского султана. Сперва конокрады скрывали жеребца, потом стали водить его из страны в страну, пока не добрались до ляшской земли. И тут прислали они тайную весть в Варшаву, Крым и Сучаву. Конюший тут же снарядил знатока, и тот сошелся в цене с купцами. С той поры Каталана содержат в Тимише. Тогда ему было десять лет, а вот уже дожил до двадцати двух. Пять лет ездил на нем господарь. Теперь у него ходит под седлом второй сын Каталанов. Первого звали Арапом. Был он чист, как белый пух. Второго звать Визирем, у него черная звездочка на лбу, как и у Каталана. Ведомо стало или это где-то написано, что белоснежные скакуны приносят Штефану-водэ удачу в ратном деле. В ту войну с королем Матяшем старый конь трижды проржал в конюшне. Было то к вечеру. Все мы услышали и удивились. И в ту же ночь сшиблись войска у крепости. А под городом Баей наша рать порубила венгерское воинство. В прошлом году, когда сгиб в секенских землях Арон-водэ, жеребец опять трижды заржал. Наш дьячок Памфил говорит, что конь этот заколдованный. Я и сам здорово струхнул, как увидел его в первый раз. А жеребец ухмылялся, глядя на меня. По совету того дьячка поднес я ему тайно в день Ивана Купалы жаровню с горящими угольями. Было мне тогда двенадцать лет.
- И он съел уголья? - изумился незнакомец, всплеснув руками.
- Какое там! Рассыпал их, ударив передним копытом. Чуть было не спалил конюшню. У него, видишь ли, особая конюшня и четыре стражника. И батяня Симион каждую ночь проверяет их.
- Зачем же?
- А чтоб удостовериться, что конь на месте. Нашлись же хитрецы - угнали его у арапского царя. Кто знает, нет ли и тут таких мастаков.
- Неужто узнали, что собираются угнать старого жеребца?
- Ничего мы не узнали. Да и вряд ли найдутся такие смельчаки. Батяня Симион не дремлет. И скакуны у нас порезвее Каталана.
- Тогда невелика потеря.
- А вот и велика. Каталан-то уже не скачет резво, а все же дьячок Памфил говорил правду.
- На счет того, что он заколдован?
- Вот именно. Государь-то наш на тех конях, что от Каталана пошли, выигрывает все войны. Я и брата своего, отца Никодима, спрашивал. Сперва-то он засмеялся и не хотел ответить, а потом и сам подтвердил, что это верно.
- Что же, рад был услышать твой рассказ, - проговорил с поклоном незнакомец.
- Но тут с дороги донесся зычный, недружелюбный голос:
- Никак не возьму в толк, милый человек, чему ты радуешься?
Ионуц вздрогнул и повернулся к дороге.
При свете костра он увидел старшину Некифора на коне. Оскаленные в ухмылке зубы сверкали под усами Кэлимана. Сердце у юноши защемило, ему стало стыдно.
- Хе-хе, какие ты тут небылицы плетешь, жеребчик? - продолжал без всякого стеснения старшина. - А я - то думал, что ты спешишь домой, - в Тимише тебя дожидается конюший! Вижу, припоздал ты в дороге. Али страшно стало?
Первой мыслью Ионуца было обнажить саблю и за такую дерзость ударить старика по голове во имя отца, сына и святого духа. Но он тут же опомнился. Старшина Кэлиман был его наставником с малых лет. Язык у него остер, да сердце доброе. От Кэлимана перенял Ионуц все тонкости охотничьего ремесла, которыми теперь похвалялся перед всеми. Да и что тут говорить - старшина кругом прав. Худо, когда боярский сын распускает павлиний хвост перед простолюдинами. Сам конюший сказал бы так. И особенно рассердилась бы конюшиха Илисафта. Не обращая внимания на улыбки собравшихся крестьян, Маленький Ждер оперся на шею коня и вмиг очутился в седле. Он тут же пришпорил пегого и расстался со своим новым другом барышником.
Старшина вскоре нагнал его.
- Ионуц, - спросил он, - кто этот человек, что тянул тебя за язык?
- Не знаю, - пристыженно ответил юнец.
Он собирался расспросить чужеземца, как его зовут и откуда держит путь, но не успел.
- Я с ним разговорился на привале, - покорно признался он старшине.
- И ты ему говорил о государевом скакуне?
- Говорил.
- Рассказал, где он находится и кто его сторожит?
- Разве ты слышал, дед, чтоб я такое говорил?
- Нет. А может быть, он у тебя выспрашивал?
- Я ему только сказал, что он заколдован, про это все говорят.
- Не люблю я чужаков, которым до всего есть дело, - пробормотал старик. - Не будь у меня столько хлопот и такой спешки, я бы сейчас повернул коня и кое-что шепнул бы тому путнику.
- Не стоит, дед. Человек он, видать, порядочный.